Keyn_A_Posciyskiy_xadzh_Impepia_i_palomnichestvo_v_Mekky

в Персии и Османской империи, прежде всего в Мешхед, Неджеф и Кербелу. Одна из стратегий заключалась в том, чтобы отговаривать мусульман, запросивших паспорт, от поездки, выражая озабоченность благополучием их семей, покидаемых на долгое время. Воронцова тревожил, в частности, устрашающий масштаб потока паломников и его потенциальный рост в будущем. Он признавал, что из-за трудности и дороговизны поездки сравнительно немногие мусульмане каждый год отправляются в хадж. Но отмечал, что общее количество мусульман на Кавказе огромно и российская политика веротерпимости не позволяет отклонять прошения о поездке в Мекку, а потому хотел, чтобы численность паломников по крайней мере оставалась низкой [112].

У Воронцова были и экономические мотивы. Он провел расследование и выяснил, что мусульманские паломничества обходятся весьма дорого: по меньшей мере в 200 рублей до Мекки, в 100 — до Кербелы и 40–50 — до Мешхеда. Многие паломники тратили на путешествие «последние копейки», оставляя свои семьи без средств и создавая проблемы для царской администрации. Пароходы упростили и ускорили плавание через Каспийское море из Баку и Ленкорани, и шииты «толпами» стали совершать паломничество в Мешхед, где, согласно рапортам чиновников Воронцова, набирались «фанатизма и ненависти к христианам». Воронцов беспокоился, что из-за большого числа мусульман, совершавших эти паломничества, правительство в их отсутствие лишается налогов [113].

Воронцов отклонил предложение Титова из соображений стабильности на Кавказе. Он писал Л.Г. Сенявину, начальнику Азиатского департамента МИДа: «Мне известно, что большинство русских подданных, совершающих хадж, происходят с Южного Кавказа, и я часто размышлял над тем, чтобы разместить русского агента в Мекке». Но он не видел никаких резонов для особого покровительства над религиозной практикой, которая имела «неудобные» политические следствия и внушала мусульманам «ненависть к христианам». Подобно колониальным чиновникам всех европейских стран, Воронцов опасался хаджа во многом из-за статуса Мекки как города, закрытого для немусульман, что заставляло подозревать в хадже прикрытие для тайных политических организаций и причину радикализации мусульман. Непохоже, чтобы у Воронцова были свидетельства связи между хаджем и

мусульманским антиколониальным сопротивлением на Кавказе. Напротив, в другом письме примерно того времени он признавал, что «до сих пор по секретным наблюдениям над поведением и действиями возвращающихся оттуда» не было выявлено «каких-либо вредных от того последствий» [114].

Титов соглашался, что тревоги Воронцова обоснованны в его местных условиях, но отстаивал свой план послать русского агента в Мекку и аргументировал это более общими соображениями. В письме к Нессельроде от июня 1851 года Титов доказывал, что распространение на Мекку зоны российского патроната над хаджем поможет интегрировать российских мусульман в империю и даже ослабит их «фанатизм». Центральную роль в его аргументах играли суровые физические испытания во время хаджа и неспособность османов обеспечить паломникам безопасность, о чем он хорошо знал из отчетов своих консульских чиновников в Сирии. Титов описывал хадж в условиях, существовавших тогда в Османской империи, как один из самых неудобных и разорительных религиозных ритуалов для большинства совершавших его мусульман. Он утверждал, что если позволить российским мусульманам при таких условиях предпринимать хадж через османские территории, то это поможет «нейтрализовать» жажду мусульман совершать его, ослабит «фанатизм» и «дух противоречия», особенно когда мусульмане увидят, какие услуги предлагает паломникам на османской территории «христианское правительство». Он приводил в пример Дамаск: у мусульманских паломников с Кавказа складывалось более благоприятное впечатление о России после получения помощи от российского вице-консула в Дамаске [115]. Титов по сути доказывал, что Россия может и должна взять на себя новую роль — покровительницы хаджа, поскольку это пойдет на благо империи. Это поможет России интегрировать недавно покоренные мусульманские народы, сопротивляющиеся русскому владычеству, позволит расширить зону влияния на османской территории и подорвать существующий престиж султана и его влияние на российских мусульман.

* * *

В течение всего XIX века человеческая мобильность оказывала воздействие на политику и географические контуры империй во всем мире. Это заключение занимает центральное место в нескольких недавних работах, где показано, что империи в значительной степени

строились на базе миграционных моделей и движущихся человеческих тел — торговцев, миссионеров, трудовых мигрантов и других людей, а значит, оформлялись под давлением снизу. В этих работах предлагается взгляд, альтернативный стандартным рассказам об империестроительстве, в которых подчеркиваются завоевания и описываются централизованные, направленные сверху вниз процессы[116].

В России государственный патронат над хаджем был для правительства одним из способов осуществлять новые имперские программы поверх унаследованных сетей мобильности. Этот патронат начался в малом масштабе на Кавказе и в Сирии, где русские власти открыли для себя хадж как важную сеть, соединявшую данные регионы, и подключились к нему, преследуя свои собственные империалистические цели. Кроме того, завоевание Россией Кавказа было не просто приобретением новых земель и народов для империи. Это завоевание изменило Российскую империю, связав ее с Османской, а также с другими государствами мира новыми и стратегически важными связями.

Россия в итоге не стала завоевывать Сирию и иные арабские страны, находившиеся под властью османов, но начиная с 1840- х годов планомерно усиливала в этих странах свое влияние и присутствие на локальном уровне, выстраивая новые имперские транспортные структуры вдоль маршрутов хаджа. Российская поддержка хаджа началась как реакция на нужды и запросы

мусульман, возникшие из-за хаоса и политической нестабильности в османской Сирии и неспособности османского правительства обезопасить сирийский маршрут. Этот импульс исходил в основном снизу, от перемещений индивидуальных, отдельно взятых кавказских мусульман по традиционным путям в Мекку через османские земли и обратно в Россию. В свою очередь, это перемещение тел порождало в умах царских чиновников, наблюдавших данный поток и соприкасавшихся с ним, новые идеи о связях России с соседней Османской империей и о новой имперской политике, выстроенной вокруг хаджа.

Таким образом, новая стратегическая реальность стимулировала появление нового вектора российского империализма. Отняв в первой половине XIX века Кавказ у османов и персов, Россия установила контроль над регионом, тесно связанным с Меккой через Сирию. В тот же период Россия расширяла свое консульское

радикально увеличило численность мусульман в империи — примерно на 7 миллионов человек. Мусульмане отныне составляли 15% населения империи и были второй по численности конфессией в России после православных [117]. В то же время быстрое строительство общеимперской железнодорожной сети и появление новых пароходных линий, берущих начало в портах Черного моря, привели к непредвиденному последствию: Мекка стала доступнее для мусульман из России и всей Евразии. Россия строила свою современную транспортную систему, преследуя экономические и стратегические цели — индустриализацию, стимуляцию торговли, интеграцию регионов империи, укрепление границ, — но это не мешало мусульманам использовать систему в своих собственных целях. В России, как и в других странах, мусульмане увидели в современном транспорте новый и лучший способ добраться до Мекки [118].

К 1880-м годам десятки тысяч мусульман ежегодно совершали паломничество в Мекку через российские территории и черноморские порты, забросив свои старые караванные пути через Османскую империю, Персию и Индию. Эти мусульмане, привлеченные повышенной безопасностью, комфортом и скоростью, стали ездить в Аравию и обратно на российских поездах и кораблях. Они отправлялись не только с российской территории, но также из Бухары и Хивы, Персии, Афганистана и Китая. В Одессе, главном порту России на Черном море, внезапный приток евразийских паломников был настолько значителен, что привлек внимание шарифа Мекки в отдаленной Аравии. Шариф, будучи османским служащим, ответственным за мусульманские священные места и ежегодное паломничество, каждый год посылал группы профессиональных гидов для паломников в города разных стран, служившие транзитными пунктами хаджа, в том числе в Неджеф и Кербелу, Багдад и Бомбей, Решт и Константинополь, а к 1880-м годам и в Одессу [119].

Хадж был одной из крупнейших миграций в России эпохи модерна и самым многолюдным паломничеством, и тем не менее большинство царских чиновников ничего о нем не знали. Они плохо понимали его религиозный смысл. Многие путали Мекку с Мединой, называя первую местом погребения пророка Мухаммада, где паломники молятся на его могиле. Эти чиновники почти не знали маршрутов мусульман в Мекку, их итинерариев и занятий по дороге.

Маршрут хаджа между Россией и Аравией в основном пролегал по тем заграничным территориям, где Россия по большей части не имела традиционных интересов и официально не присутствовала. Безусловно, все это относилось и к православному паломничеству в Иерусалим, которое проходило по многочисленным и изменчивым путям через османскую территорию, где паломники были недоступны для царских властей. Но традиция православного паломничества в Иерусалим была знакома русским чиновникам, и они в основном воспринимали ее более позитивно [120].

Массовый поток мусульманских паломников из России пришелся на эпоху, когда европейцы и русские все сильнее опасались панисламизма как угрозы для своих империй и когда Россия пыталась интегрировать миллионы новоприобретенных мусульманских подданных в Туркестане. Многие русские чиновники, подобно колониальным чиновникам других стран, в классическом ориенталистском стиле воспринимали хадж в качестве скрытой, заговорщической деятельности и символа мусульманского «фанатизма». Вдобавок многие боялись его — больше, чем других миграций, — как разносчика инфекционных болезней, прежде всего холеры. Поэтому, по мере того как хадж становился массовым явлением, царские власти все больше стремились поставить его под наблюдение и контроль со стороны государства.

Они начали изучать маршруты и итинерарии паломников. Следуя традиции, шедшей с XVIII века, царское государство стремилось контролировать и использовать в своих целях перемещение людей по бескрайним имперским просторам России, осмысляя его в терминах итинерария — системы станций и стоянок [121]. Подобный подход Россия применила и к хаджу. Для сбора сведений о передвижениях мусульман из России в Мекку и об их остановках по пути Россия организовала начиная с 1880-х годов сеть новых консульств. Они открывались в тех известных транзитных пунктах на путях паломников из России, которые выяснялись из опросов возвращавшихся паломников, — в Багдаде и Джидде, Кербеле и Мешхеде, Константинополе и Бомбее [122]. Судя по этой схеме новых консульств, расположенных в том числе в Кербеле и Мешхеде (двух важных священных городах шиитов), хадж был не единственным мусульманским паломничеством, интересовавшим царские власти. Но, будучи самым масштабным из всех

мусульманских паломничеств, он требовал наибольшего внимания и участия со стороны русского государства [123].

Как будет видно из этой главы, создание сети зарубежных консульств для российских мусульманских паломников говорит о том, что российский имперский проект управления и руководства разными народами и их интеграции преодолел в конце XIX века официальные границы империи. В последнее время историки начали изучать важные и долгое время не привлекавшие внимания вопросы пространственных аспектов русской истории — в частности, обратили внимание на процессы (культурные, политические, идеологические и т.д.), сформировавшие географическое пространство Российской империи, какой мы ее знаем. Ученые, работающие в этом направлении, обычно рассматривают строительство Российской империи как процесс, протекавший внутри замкнутой территории, а следовательно, реифицируют российские границы и идею империи как некоего замкнутого контейнера [124]. Но это не вполне верно. Границы Российской империи были проницаемыми и в глазах людей XIX века зачастую не столь жестко фиксированными, как это кажется нам сегодня. И, поскольку жители Российской империи в конце XIX века пересекали эти границы все легче и все чаще, они подталкивали царское правительство к выработке новой политики и стратегии имперского администрирования. Иными словами, миграции определяли географию российского имперского управления и царских административных сетей.

* * *

Исследователи хаджа зачастую уделяют основное внимание финальному достижению Мекки, рассматривая хадж как простое путешествие из пункта в пункт и пренебрегая важнейшими аспектами процесса перемещения туда и обратно[125]. Возможно, такой подход более осмыслен сейчас, в XXI веке, когда хадж протекает весьма гладко под строгим правительственным контролем Саудовской Аравии и большинство мусульман со всего мира (не менее 3 миллионов в год) совершают паломничество на самолете — из своих городов напрямую в аэропорт Джидды и оттуда на автобусе с кондиционером в Мекку [126]. Но до эпохи авиации и массовых путешествий паломничество в Мекку происходило более окольными путями и перемещение как таковое играло более важную роль. Для многих мусульман это было главное путешествие в их жизни,

единственный раз, когда они уезжали далеко от дома. Значительная часть их впечатлений была связана с физическим перемещением, а также с посещенными по дороге местами и встреченными людьми.

В XVIII и XIX веках большинство мусульман из России не спешили добраться до Мекки. Их маршруты и итинерарии менялись под влиянием политических событий, погоды и дорожных происшествий. По пути они обычно останавливались во многих других святых местах, прежде всего в Константинополе, Дамаске и Иерусалиме, уделяли время их осмотру, а иногда по нескольку месяцев учились у богословов в крупных центрах исламского образования, таких как Каир и Медина.

Этот со многими остановками итинерарий хаджа представлен в искусстве мусульман-татар позднеимперской России. Самодельные религиозные картины под названием «шамаиль», популяризованные в XIX веке благодаря массово издаваемым открыткам и репродукциям, изображали паломничество в Мекку. Они примечательны тем, что иллюстрируют растущую важность Мекки и хаджа для ислама в России эпохи модерна, а также мусульманские итинерарии хаджа. На одной из популярных репродукций изображены в общей рамке четыре священных города — Мекка, Медина, Иерусалим и Дамаск — с мелкими подписями на татарском, относящимися к основным гробницам, святилищам и примечательным местам в каждом городе и его окрестностях. Подобные репродукции могли висеть на стенах татарских домов в России конца XIX века. По шамаилям видно, что в эпоху, когда современный транспорт неожиданно сделал эти города легкодоступными, они соседствовали в умах российских мусульман. Такие картины могли служить и картами, которые можно было изучать или даже брать с собой в поездку в качестве путеводителя по важнейшим местам в этих четырех городах.

Аналогично и мемуары о хадже, которые начали писать мусульмане в эпоху модерна, читаются как путеводители для будущих паломников. Они с исчерпывающей полнотой описывают логистику поездки в Мекку и обратно, людей, которых следует избегать, места, которые надо увидеть, и перечисляют множество святых мест и святилищ, которые нужно посетить в Константинополе, Дамаске, Иерусалиме и, наконец, Мекке и Медине [127]. В отличие от других модерных текстов о путешествиях, они писались не для развлечения, а в качестве

источников практически полезной информации о том, как совершать паломничество. Будучи таковыми, они содержат драгоценные подробности о мусульманских итинерариях до Мекки и о том, как изменялся хадж в эпоху модерна и колониализма.

Историк Барбара Меткаф доказывает, что письменные рассказы о хадже — отличительная особенность эпохи модерна. От прежних веков дошло несколько знаменитых образцов арабоязычных травелогов о хадже — в частности, относящийся к XIV веку рассказ Ибн Баттуты, выехавшего из Марокко, — но, как отмечает Меткаф, непрерывной жанровой традиции мемуаров о хадже не существовало до XVIII века, т.е. пока не стало легче путешествовать на дальние расстояния благодаря экспансии европейских империй в Азии и пока не появилось больше текстов о путешествиях вообще [128]. К концу XIX века в России были написаны десятки историй хаджа. Большинство из них не опубликованы и остаются в рукописях по сей день. Эти рассказы, разбросанные по частным коллекциям на территории бывшей Российской империи, — богатые и по большей части неисследованные источники о жизни мусульман при царском правлении[129].

Старейшие известные мемуары российского подданного о хадже были написаны в середине XVIII века татарским купцом Исмаилом Бекмухамедовым [130]. Он выехал в Мекку в 1751 году из Оренбурга, главного военного и торгового форпоста России на реке Урал, на границе с Казахской степью. Исмаил и четверо его спутников направились из Оренбурга по торговому пути «в страну казахов». Через двадцать два дня они достигли города Ургенч на Шелковом пути (в современном Узбекистане), где присоединились к каравану и через двенадцать дней прибыли с ним в Бухару. Из Бухары Исмаил и его спутники поехали кружным сухопутным и морским путем через Афганистан, Персию, Индию и Аравию, пока наконец не достигли священных городов Мекки и Медины. Далее Исмаил с группой крымских татар отправился в османскую столицу Константинополь, где располагались одни из самых великолепных мечетей в исламском мире. Он прожил в Константинополе двадцать пять лет и работал в лавке, чтобы накопить денег на дорогу домой.

История Исмаила нетипична. Многие мусульмане из российских владений были, несомненно, в состоянии проехать туда и обратно в течение года, особенно те, что присоединялись к османским имперским караванам, отправлявшимся из Каира и Дамаска. Кроме

того, ряд фантастических и пугающих деталей в рассказе Исмаила вызывает недоверие, и некоторые ученые подозревают, что он эти детали выдумал [131]. Например, он описывает посещение леса в Индии, полного «обезьян величиной с лошадь», «бородатых и усатых, как люди», с человеческими ладонями и стопами [132]. Тем не менее рассказ Исмаила соответствует моделям хаджа премодерной эпохи, которые подтверждаются иными источниками. Он совершил свое дальнее путешествие не только ради паломничества, но и ради торговли. И его итинерарий включает многие святые места — не только Мекку и Медину, но и Иерусалим (третий по значимости священный город ислама), Дамаск и, наконец, Константинополь. Его рассказ также освещает множество проблем и трудностей, с которыми, несомненно, приходилось сталкиваться и другим паломникам из России до эпохи модерна. Они подвергались нападениям пиратов, теряли дорогу, подолгу ждали в заграничных городах караванов или кораблей, направлявшихся в нужную сторону; ветры на море были непредсказуемы, османские чиновники — продажны, Россия не имела дипломатических представительств, куда можно было бы обратиться за помощью или защитой, а расходы превышали запланированные [133].

Рассказ Исмаила — ценное описание хаджа российского подданного в период до конца XIX века, т.е. до того, как современный транспорт и вмешательство российского государства преобразили хадж. Также здесь зафиксировано, как европейцы в Азии начали контактировать с паломниками и участвовать в их делах. Исмаил несколько раз описывает, как по дороге обращался за помощью к европейцам. В Аравийском море его и спутников спасло от пиратов появление «европейского военного корабля», и паломники заплатили капитану этого корабля, чтобы их судно отбуксировали в безопасное место. Позже, в Калькутте, они встретили другой европейский корабль и наняли на нем солдата для сопровождения их в плавании через Индийский океан [134].

Рассказ Исмаила освещает деятельность тюркских неформальных сетевых структур, на которые он и, несомненно, другие российские подданные опирались при совершении хаджа в XVIII веке. Несколько раз в тексте Исмаил упоминает о том, как другие тюркоязычные выходцы из России, жившие в арабских странах или проезжавшие через них, помогали ему договариваться с властями, осваиваться в местной культуре и совершать дальние переезды. В Афганистане он