Islamskaya_mysl
.pdf
Х. ХАНАФИ НАША ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ ПОЗИЦИЯ |
531 |
учимся у них, но за ними не следуем»25. Наше послание — проповедь ис- тины, пропаганда современного нам наследия; поэтому исследователь, по глубокомунашемуубеждению, вынужденсегоднярешатьпроблемуязыка
итерминов, дискурса и анализа, культурных фокусов и древних фреймов. Современный исследователь вынужден сражаться с древним языком
исоздавать новые, более привлекательные для молодых людей понятия
исмыслы. Сегодня мыслители очарованы словами «свобода», «справед-
ливость», «равенство», «прогресс», «народ», «общество», «история»,
иих едва ли интересуют ветхие правоведческие концепты, вроде терми- нов «запрещенное», «дозволенное», «молитва» или «пост». Но и ветхое слово может получить новую жизнь. Достаточно «молитву» объяснить как «действие во времени», «милостыню» — как «распределение иму- щества», «пост» — как «сочувствие Другому», «долг» — как «целесоо- бразное дело», «запрещенное» — как «приводящее к вреду или небытию действие», «предпочтительное» — как «волонтерство», «нежелатель- ное» — как «волю», а «дозволенное» — как «естественное». Мы не про- стоподобралисинонимы[фикховымкатегориям] — нет, мыизменилисам стиль мышления и продвинули нашу цивилизацию на несколько шагов вперед, мы, как и древние мудрецы, превратили чужие культуры в куль- туру собственную. Лишь новый язык способен наладить диалог и стать языком понимания, языком нового дискурса.
Современный исследователь заново оценивает и методологию анали- за. Ему предстоит сделать [выбор] между следованием отмершим право- ведческимирелигиозно-философскимметодаминовойсоциально-психо- логической методологией. Только последний вариант, впрочем, позволит нам заново открыть цивилизационное и историческое измерение нашего наследия, определить, в какой именно эпохе мы живем и с каким типом культуры имеем дело. Признав первые семь веков [мусульманской исто- рии] эпохой творчества, а последующие столетия — эпохой эпигонства, мы сможем понять следующий факт: сегодня мы предвосхищаем герме- невтическую реконструкцию ветхого [наследия] и стоим на пороге новой творческой [эпохи].
Исследователь заново вглядывается в старый цивилизационный фо- кус. В продолжение столетий Аллах был осью [мысли], а Откровение — фокусом цивилизационного [творчества]. И это было понятно, коль скоро ислам существовал в окружении ветхих религий, ищущих «вознесения»
и«откровения». Но эта ось и этот фокус мешают сегодня видеть другие,
25 Афоризм принадлежит перу египетского литератора и общественного деятеля ʼАмина̄ ал-╞улӣ̄(ум. 1966).
532 |
V. НАСЛЕДИЕ И СОВРЕМЕННОСТЬ |
более современные акценты: мы не заметили, как человек исчез пред пре- столом Всевышнего, как история растаяла под солнцем Откровения. Ис- следователь обязан заново открыть и человека, и историю, чтобы мы и впредь не оставались примером культуры, позабывшей о времени, объ- ектом пристального внимания ООН, упрекающей нас в пренебрежении правами человека. Мы до сих пор пребываем вне истории, не зная своей эпохи. Поколение за поколением мы с нуля начинаем наше социальное строительство. Мы падаем на локоть, едва поднявшись на пядь, — и о том свидетельствует пример Нахды, спустя четыре поколения после своего рождения разбившейся о скалы реформ26.
Современный исследователь должен уметь выбирать альтернативы. Когда-то мы выбрали древние трактаты, чтобы решить спор о власти, —
исегодня мыслитель вправе решить этот спор в пользу общества, не впадая в апологию или осуждение «ереси». Быть может, наш историче- ски-ответственныйученыйсможетнайтиновый, ранеенеописанныйпуть [реформы], и, будучи уверенным в себе сыном настоящего, дать нам но- вый закон27.
Итак, описанноевышеотношениекарабскомунаследиюпозволитнам достичь следующих целей.
Во-первых, мы вернем профессуру и студенчество к событиям нашей эпохи. Их мысль обратится к действительности; наследие послужит жиз- ни, философия будет служить Посланию, а наука — общему делу. Мы разрушим дихотомию «ученый — гражданин»: студент не станет выби- рать между утвержденной программой и куском хлеба, с одной стороны,
исвоим сердцем и чуткостью к проблемам родины — с другой. Ничто не должно понуждать его состоять в тайном религиозном или политическом обществе или эмигрировать, и тем более подводить его к умопомешатель- ству или гибели.
Во-вторых, мы вырвем наше наследие из рук внутренних и внешних врагов— азначит, покончимсовсемипрепятствияминапутикпрогрессу, объяснив генезис наследия власти и правду искаженного наследия оппо- зиции. Борьба за наследие сменится освободительной борьбой, а полити- ческиебаталииоткроютновуюэрусвоейистории. Властьнебудетбольше рядиться в ризы «Единого» ашаритов, учеников ал-Газа̣ лӣ̄или Ибн Сины̄. Ложь СМИ, ветхой экзегезы и древнего права всем станет видна, ибо на-
26См. следующие наши труды: «Крушение реформ» (Сборник «Реформы XIX в.». Рабат, 1983); «Мусульманские исследования» (Каир, 1981; Бейрут, 1983).
27См. нашу книгу «Наследие и обновление: наше отношение к древнему насле-
дию» (Каир, 1980; Бейрут, 1981).
Х. ХАНАФИ НАША ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ ПОЗИЦИЯ |
533 |
род поймет: конфликт интерпретаций есть не что иное, как эпохальное со- циальное противостояние, зависящее от уровня общественной культуры и отягощенное [старым интеллектуальным] наследием.
В-третьих, мы явим миру наследие нашего народа — наследие цели, этот величайший двигатель прогресса, противостоящий к тому же де- градации и революциям. Так мы укрепим дух народа и [поощрим] уси- лия масс, вложим в их руки революционное наследие — достойную, но все-таки временную замену революционным идеологиям, и просветим их новой теорией и новой культурой.
В-четвертых, мы воспротивимся западничеству как результату такого отхода от наследия, при котором [сами западники] не способны разгля- детьсамихсебя. Последниенемогутпреодолетькосностьдревнегоязыка, принять ответственность за изменение [прошлого] и его деконструкцию, зато они с легкостью принимают мысль о некоей западной судьбе уммы, разжигая огонь ненависти между собой и поклонниками старины. Новое отношение к собственному наследию — важный шаг к избавлению от двойственности национального сознания и национальной культуры.
В-пятых, мы сотрем разницу между элитой и народом, между массо- вой культурой и культурой интеллигенции, и положим тем самым конец интеллектуальному странничеству элит и застою народной мысли; мы вернем нашему языку былое единство, а нашей культуре — современ- ность. Как следствие, ни одна власть не сможет настроить первых против вторых, исказить национальное сознание, подчинив СМИ власти «просве- щенного» правителя.
В-шестых, мы перевербуем народ, который выйдет на улицы и возь- мет, наконец, собственную судьбу в свои руки. В чем ценность рассказов о французском Просвещении с его лозунгами справедливости и свободы, если они не сопровождаются рассказом о взятии Бастилии? В чем смысл идейал-Афга̣нӣ,̄изучаемыхвотрывеотОрабийскойреволюции? Уместно ли помнить о мысли ат-̣Тахт̣ а̣вӣ̄и Лутфӣ̣ас-Саййида28, забывая при этом о Революции 1919 г.? Спросим себя вот еще о чем: что мы сделали для гря- дущих поколений? «Свободные офицеры»29 не знали свободных мыслите- лей, а когда узнали — ожидаемо ополчились против них; как следствие,
28А╝мад Лут̣фӣас-Саййид (1872–1963) — египетский писатель и обществен- ный деятель, первый ректор Каирского университета. Выступал с критикой пана- рабизма ал-Афг̣а̄нӣи отстаивал либеральные доктрины египетских интеллектуалов нач. ХХ в. — Примеч. пер.
29«Свободные офицеры» — тайная группировка, созданная Гамалем Абдель Насе- ром в 1949 г. и осуществившая антимонархическую Июльскую революцию 1952 г. —
Примеч. пер.
534 |
V. НАСЛЕДИЕ И СОВРЕМЕННОСТЬ |
спустя поколение, свободные мыслители нас покинули (за исключением разве что [охочих до бюджетных средств] глашатаев революции). Мы пря- чемся за государственной машиной, не возглавляя ее, и принимаем любое ее решение, вместо того чтобы критиковать30.
Только таким образом мы сможем запустить механизм социальных пе- ремен. Как и другие традиционалистические общества, умма не изменит- ся до тех пор, пока не поменяет своего восприятия [действительности]. Наши социальные, экономические и политические бастионы воздвигнуты на почве психологии и мировоззрения; наш деспотизм есть не что иное, как покорность властей наследию, а масс — почерпнутым из «Взглядов жителей добродетельного града»31 лубочным картинам, описывающим хвалимые черты имамов. Воспитанные теориями эманации, мы смирен- но принимаем уродство бюрократического аппарата и гротескность соци- альных лифтов, ведущих либо к «великой славе», либо к «несмываемому позору». Привыкшие превозносить теорию над практикой, мы презираем специальное образование и боготворим университеты…
Устроить вооруженный переворот, спустить «сверху» соответствую- щиедирективырадисоциальныхреформ— чтоможетбытьпроще? Одна- косложностиподстерегаютнаснаперекресткесиюминутныхдостижений и вечной революции [творчества]. Политическая реформа, оторванная от исторического древа, социальная реформа, проводимая без соответствую- щего реформирования культуры, — не более чем замок из песка. Тысячу лет тому назад ашариты подчинили себе калам, ишракиты — суфизм, а идеалисты — фикх, тогда как мутазилизм, аверроизм и реалистический фикх пали после четырехвековой битвы [с победителями] в V в. хиджры, в век упадка рационализма и возвышения мистицизма. С тех пор мы не можем вернуть равновесие в арабское сознание, тысячу лет проведшее в прокрустовомложетрадиционализма. Еслимыопоздаем[спринятиемно- вой цивилизационной позиции] еще на четыреста лет, мы окончательно распрощаемся не только с идеей революции, но и с диалогом как таковым. Сегодня мы обязаны подавить консерватизм и предоставить полную сво- боду рационализму — только так и никак иначе мы сдвинем поезд нашей истории с мертвой точки, откроем третью ее, истории, веху, веху синтеза старых интерпретаций и новых прозрений.
30См. наше исследование «Свободные офицеры — или свободные мыслители?» («Арабские проблемы», сентябрь 1979).
31«Взгляды жителей добродетельного града» — политический трактат ал-Фа-̄
рабӣ.̄— Примеч. пер.
Х. ХАНАФИ НАША ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ ПОЗИЦИЯ |
535 |
|
|
О НАСЛЕДИИ ЗАПАДА
Потребовав вернуть Запад к его естественным границам, призвав рас- правитьсяслегендойобуниверсальности[западнойкультуры] иуверовать в политический характер европейской культурной экспансии, мы, конечно же, не вынуждаем читателя замкнуться в себе и отказаться от знакомства с Другим. Наши древние мыслители скрупулезно ознакомились с грече- ской культурой, внимательно изучили ее изнутри, не прибегая к ненужной самоизоляции. Однако мы засиделись за ученической партой. Два века из- учения[современнойзападнойкультуры] такинеподвелинасксамостоя- тельномутворчеству, недоказалинам, чтозаимствование— средство, ане цель, этап, а не история, импульс к делу, а не эрзац самого действования. Нашим предкам хватило одного века для того, чтобы освоить [античную науку], — и вот, к III в. хиджры начинает творить ал-Кинди,̄наш первый философ. Безусловно, XIX в. был временем нашего ученичества, ибо в то время на Западе торжествовали свобода, наука и демократия; но сегодня ученичество обернулось слепым подражательством.
Мы верим в универсальность западного цивилизационного опыта. Приняв его в качестве единственно возможного пути, мы отказались от собственного национального Я, от нашей истории, отдав Западу исклю- чительное право на прогресс и новые эксперименты. Мы считаем Запад амбассадором человечества как такового, а Европу — центром человече- ского мира. История Европы, уверены мы, есть наша история, история за- падной философии иллюстрирует историю нашей мысли. Мы называем Запад морем, в котором теряется решительно все: от начал человеческой биографии, как о том писал Гердер, до космической эры — эры, опять же, западной науки. Европейские Средние века — это мировое Средневе- ковье; европейское Новое время — Новое время для всех народов, и это несмотря на то, что наше Новое время — это как раз Средневековье, а их Возрождение обернулось для нас ужасной деградацией.
Запад — вечный учитель, а Не-Запад — вечный ученик. Их отношения односторонни: первый дает, а второй — лишь принимает, первый творит, а второй — потребляет. Как бы ученик ни вырос, он останется учеником; постаревший учитель также не теряет своего учительского достоинства. Ученик никогда не догонит учителя, ибо творчество всегда ценится выше потребления, — а значит, ученику остается только бежать за учителем или, осознав разницу между собой и гуру, упасть на землю и смириться со своей судьбой.
Какследствие, любоетворчествоЗападомприватизируется. Любойра- ционализм сводится к картезианству и кантианству. Любой призыв к сво-
536 |
V. НАСЛЕДИЕ И СОВРЕМЕННОСТЬ |
боде есть западный либерализм. Любое сражение за социальную справед- ливость есть марксизм. Любое стремление к научности есть позитивизм. Западпревратилсявпервуюипоследнююинстанциювсякогоавтохтонно- го действия. Даже Ибн Рушд был объявлен ими перипатетиком…
Но какова же структура европейского мышления, влияющего на разви- вающийся [восточный] разум? Несомненно, Запад во все времена строил строгие уравнения, целиком и полностью базирующиеся на противоречи- ях. Идеализм и реализм, субъективизм и позитивизм, индивидуализм и универсализм, рационализм и эмпиризм, классицизм и романтизм, — все эти дихотомии были импортированы нами вовнутрь нашей культуры: там, где царило единство, мы посеяли партийность, выбор и баталии. Более того, мы продолжили дело Запада, назвавшись социалистами, марксиста- ми, экзистенциалистами, позитивистами, персоналистами и структурали- стами. До сих пор мы не произвели на свет ни одной популярной школы мысли, нозаторазделилисьнаобозленныедругпротивдругалагери, утра- тив национальную культуру и оставив уникальность мысли народному творчеству.
Волей-неволей мы поверили и в собственную неполноценность перед Западом. Наш язык, наши культура, наука, теории и учения не идут [ни в какое сравнение] с западными [аналогами] — и наше чувство непол- ноценности иногда перерастает в иллюзию величия, как то случилось в Иране или в радикально настроенных исламистских группировках. И эта реакция, реакция на европейский культурный шовинизм, весьма понятна и предсказуема. Запад дарит новые культурные паттерны неевропейским народам. Однако эта инициатива быстро оборачивается подлинно полити- ческим процессом и создает напряжение между элитой и массами, выли- вающееся в вооруженные восстания — средства самоутверждения в диа- лектическом противостоянии Я и Другого.
На самом деле европейскоенаследие описывает европейское же созна- ние — единственную проблему современной философии и, в частности, феноменологии. Нет никаких западных философий, но есть европейская философия, объясняющая европейский прогресс и европейское мировоз- зрение. Это мировоззрение имеет начало, развитие и конец. Его начало — греческое, римское и иудеохристианское наследие, взращенное на евро- пейской почве32. Европа отказывает Востоку в уникальности мысли, она не желает помнить об исламском вкладе в западное Просвещение. Запад считает Грецию гением — но обходит стороной Индию с ее логикой и
32 Излагаемый здесь взгляд на генезис и эволюцию европейской цивилизации во многом совпадает с цивилизационной концепцией М. Беннаби (см.: Беннаби М. Мила̄д̄ ал-муджтамаʻ. Шабакат ал-ʻалак̄а̣т̄ал-ʼиджтимаôʻиййа. Дамаск, 1986). — Примеч. пер.
Х. ХАНАФИ НАША ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ ПОЗИЦИЯ |
537 |
математикой, будто Пифагор и Фалес не были знакомы с восточными уче- ниями, будто даже сам Платон не изучал математику в Египте. Несмотря на факты, Европа уверена: Запад — законный наследник Греции, причем настолько же гениальный.
Цельсийверноподметилглубинуразличий, отдаляющиххристианство от иудаизма; тем не менее именно иудеохристианский корень собрал вое- дино [разрозненную Европу]. Библия объединила Ветхий и Новый Завет и, несмотря на протесты иудеев, подарила христианам конец пророческой эры. И христиане, и иудеи пренебрежительно относятся к другим верова- ниям— мусульманскимли, «первобытным» ли— ипотомуобъединяются в единое основание [европейского культурного шовинизма]. Европа уже не помнит, что ислам утвердил за христианством и иудаизмом право на историческую правду, не помнит, как именно он относился к людям Пи- сания, — равно как и о том, как именно переведенные на латынь арабские энциклопедии (и в частности, труды Ибн Рушда) поспособствовали ро- ждению современной европейской науки33.
Обратим также внимание на среду, в которой формировалась евро- пейская цивилизация, и на факторы, повлиявшие на ее становление. Ре- лигиозная вера в свободу человеческой воли культивировала шовинизм [по отношению к слабым]. Квиетизм и христианская аскетика, строившие Царство Божие на небесах, привели к возникновению грубого материа- лизма и проектов построения вполне земного царства. Что и говорить о божественной природе власти, возвещенной христианскими Писанием и Преданием, Откровением и Церковью, — ведь именно эта концепция изъ- яла науку из мирской среды и породила впоследствии антиклерикальное движение и секулярную ненависть к сакральной власти. Но обо всем этом апологеты Запада предпочитают молчать, коль скоро европейская цивили- зация для них — высший пример и единственный чистый образец чело- веческой истории и мировой культуры. (Как будто принципы социологии знания применимы ко всем, кроме самих европейцев!)
Что касается эволюции европейского сознания, то оно, как правило, делится на пять периодов: эпохи Отцов Церкви, схоластики, Возрожде- ния, Просвещения и науки. Эпоха Отцов Церкви заложила мистико-пла- тонический фундамент европейской цивилизации, превратив греческих идолов в богов нового времени. Семь веков кряду христианская культура меняла форму греческих верований и учений, оставляя их средоточие не- тронутым. Эти учения и были впоследствии изучены первыми мусульма- нами. Схоластика, в свою очередь, превратила церкви в университеты, а
33 См. наш труд «Religious Dialogue and Revolution» (Каир, 1977).
538 |
V. НАСЛЕДИЕ И СОВРЕМЕННОСТЬ |
храмы — в институты, направила религиозное чувство европейцев в пе- рипатетическое русло. Так свершился второй [культурный] подлог: под видом христианства средневековой Европой пропагандировался аристо- телизм. Дело осложнялось еще и тем, что на исторической арене тех вре- мен внезапно появились мусульманские мудрецы, сумевшие примирить религию и философию; именно тогда мусульманский, а не христианский или иудейский философ стал идеалом мыслителя.
Возрождение XIV в. вернуло Европу к мусульманской ревизионист- ской идее — идее самостоятельного изучения [священных] текстов. Евро- па наконец признала свое происхождение от Греции и Рима, а в XV в. при- нялась реформировать собственную религию и сражаться с официальной Церковью, этиммонополистомзнанияиэкзегезы. Какимусульмане, евро- пейцы провозгласили свободу человеческой воли, отвергли идею посред- ничества между человеком и Богом и обратились к этике и внутреннему миру правоверного человека. Просвещение продолжило критическую ра- боту [Возрождения] и решилось основать европейское сознание на проч- ном фундаменте разума и природы. Освободившись от гносеологического диктата наследия, Просвещение вернуло человека в центр Вселенной и увидело в нем тело вместо души. Так родились анатомия, биология и ме- дицина. Рационализм XVII в. передал разуму бразды правления религией, философией, наукой, политикой, обществом, этикой и правом. Достигнув своего зенита, европейское сознание XVIII в. отдалось во власть револю- ций и цареборчества: философия рационализма, свободы и справедливо- сти привела к восстанию, а сам философ превратился во властителя дум и вождя народа.
Наконец, научно-техническая революция положила конец европейско- му накоплению знаний и привела к рождению современных машин, про- летариата и социалистических переворотов. Вторая научно-техническая революция ХХ в. ознаменовала кризис европейского сознания, простира- ющегося от Декарта до Гуссерля, от «Я думаю» до «Я существую». Стало быть, эпическое сражение подошло к своему концу.
Описанный нами исторический путь европейского сознания оконча- тельно сложил трехэтажное здание современного [западного разума]. Первый его этаж — рационалистический метод, выраженный в афоризме cogito ergo sum и проповеданный Декартом, Спинозой, Лейбницем, Маль- браншем и Кантом, вернувшим разуму права законодателя, а человече- скому Я — достоинство властелина мира. Абстрактно-идеалистический разум Канта поглотил решительно все — дух и природу, чувство и разум, цивилизацию и историю. Второй этаж [европейского самосознания] иде- ализирует данные чувств и пытается подтвердить их в действительности.
Х. ХАНАФИ НАША ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ ПОЗИЦИЯ |
539 |
Локк, ГоббсиЮмприменилиэмпирическиепосылкивделеисследования религии, этики, общества и политики, представив [философии] траекто- рию падения человеческого Я в пучины [наук о мире. Некоторые, правда,] попытались соединить между собой два предыдущих подхода, объяснив разум как чувство и ум как трансцендентальную аналитику и трансцен- дентальную диалектику. Ученики Канта усовершенствовали его непод- вижную, громоздкую доктрину, вдохнув в нее диалектическое движение: так, Гегель писал о синтезе, объединяющем чувство и рассудок, Шеллинг учил о единстве Духа и Природы, Фихте искал Абсолютное Я в единстве Я и не-Я, а Шопенгауэр в воле узнавал одновременно и разум, и природу. «Рационалистический эмпиризм» воцарился и во Франции, на страницах издаваемых в то время философских энциклопедий.
Однако XIX в. заново раздул огонь противостояния [идеалистов и по- зитивистов]; и первые, и вторые стремились представить свою позицию в качестве матрицы научного знания в целом. Гуманитарные науки познали новый кризис, утомившись от игр математиков и эмпириков. Так возник третийэтаж[европейскогосознания] — этажвитализмаБергсона, Гуссер- ля, Шелера, Дильтея — и экзистенциализма, отказывающегося редуциро- вать человека к всесилию разума или низости чувств. Так европейский разум распался на три элемента: философию духа, философию природы и философию бытия. Этос разделения был впоследствии самоуверенно экс- портирован Европой [в восточные страны] и окончательно расправился там с единством неевропейских народов34.
Итак, заняв [критическую] позицию по отношению к европейскому интеллектуальному наследию, мы сможем достичь следующего.
Во-первых, мы сможем, наконец, совладать с европейским сознанием, обозначить его начало и конец. Тем самым мы ограничим его экспансию, превратим учителя в ученика, а [самодовольного] субъекта — в предмет исследования. Мы взглянем [на Европу] сверху вниз и зададимся умест- ным вопросом: «Кому сегодня принадлежит первенство?»
Во-вторых, мы изучим европейское сознание как исторический фено- мен, эволюцию которого нельзя обойти вниманием. [Европейский] опыт есть обычный человеческий опыт, альтернативный другим, но никак не единственный, — иными словами, скромная часть истории человеческого сознания, начавшейся в Египте, Китае и на Древнем Востоке.
В-третьих, вернув Запад к его естественным границам, мы положим конец культурной оккупации, этому бесконечному приливу [чужих идей].
34 См. нашу книгу «Современные проблемы. Выпуск второй» (Каир, 1977; Бейрут,
1981).
540 |
V. НАСЛЕДИЕ И СОВРЕМЕННОСТЬ |
На своей культурной почве Европа раскроет и собственную сущность, и весь свой аппарат информационного воздействия, посредством которого она совратила слабое Я неевропейских народов.
В-четвертых, мы покончим с легендой об универсальности европей- ской культуры и докажем, что каждый народ, как и народы Индии, Китая, Африки и Латинской Америки, обладает собственным цивилизационным паттерном, который следует изучать при помощи гносеологических и ан- тропологических теоретических установок.
В-пятых, мы высвободим творческий потенциал неевропейских наро- дов и разорвем теоретические цепи, в которые они были закованы. Мы дадим простор разнообразию примеров и схем, наладим полноценные, двусторонние отношения между цивилизациями.
В-шестых, мы сведем на нет комплекс неполноценности неевропей- ских культур и поощрим их автохтонное творчество. Восстановив конку- ренцию и отойдя от позиций потребителя, мы сможем превратить ком- плекс неполноценности в здоровую самоуверенность творца.
В-седьмых, мы перепишем историю в пользу глобального равенства народов и культур, заменив ею колониальную летопись Запада. Мы рас- скажем о роли цивилизаций в деле построения Европы, выбьем из-под ее ног пьедестал первенства, которому, [по мысли западников], должны поклоняться невежественные варвары. Словом, все цивилизации получат долгожданное право на первенство.
В-восьмых, мы заложим основание новой, восточной историософии, откроем принципы цивилизационного развития на материале куда более богатом, чем европейская история. Вопреки Гердеру и Канту, мы пересмо- трим семантику понятия «первобытный». Если цивилизация родилась на Востоке, туда ей и следует вновь вернуться.
В-девятых, мы должны основать западоведение и превратить запад- ную цивилизацию в предмет изучения. Мы исследуем начало и конец ев- ропейской культуры, проследим ее генезис и эволюцию, — иначе говоря, сделаем то, что сотворили предвзятые европейцы с неевропейскими [на- родами].
В-десятых, мы обезглавим востоковедение, превратив Восток из объ- екта в субъект и разгромив европейские предрассудки, сложившиеся в са- мом начале европейской истории. Востоковедение говорит о европейском сознании больше, чем о предмете своего интереса; наблюдение за Восто- ком — предмет изучения, но не изучение предмета.
В-одиннадцатых, мы воспитаем исследователей-патриотов, изучаю- щих собственную цивилизацию с позиций любви, а чужие — с позиций объективности и справедливости. Так мы возродим патриотическое вос-