Зигмунд Фрейд леонардо да винчи1

В одной статье Conferenze fiorentine приводятся слова Леонардо, которые указывают на его символ веры и дают ключ к пониманию его существа:

Nessuna cosa si puo amare ne odiare, se prima non si ha cognition di quella².

Итак: не имеешь права что-либо любить или ненавидеть, если не составил себе ясного представления об этом. То же самое повторяет Леонардо в одном месте «Трактата о живописи», где он, по-видимому, за­щищается против упрека в иррелигиозности.

«Но пусть замолкнут такие хулители! Та­кое отношение есть способ познать Творца стольких достойных удивления вещей, а это есть путь полюбить такого великого изобретателя. Поистине великая любовь проистекает из глубокого знания любимого предмета, а если ты последний мало знаешь, то ты его сумеешь или только не­много или вовсе не любить».³

Значение этих слов Леонардо нужно усматривать не в том, что они сообщают какой-нибудь важный психологический факт, так как то, что они говорят, как всем известно, ошибочно, и Леонардо должен был это знать так же хорошо, как и мы. Неправда, что люди со своей любовью или ненавистью ждут, пока они не изучат или не проникнут в существо того объекта, которого ка­сается это чувство; гораздо скорее они любят импульсивно, руководимые чувством, которое не имеет ничего общего с познанием и действие которого скорее ослабляет­ся размышлением и обдумыванием. Таким образом Леонардо хотел только сказать, что то, что люди испытывают, не есть на­стоящая безупречная любовь, нужно так любить, чтобы сдерживать аффект, подверг­нуть его работе мысли и только тогда предо­ставить ему полную свободу, когда он выдержит это испытание. И при этом мы понимаем, что он хочет нам сказать, что с ним это так бывает, и всем другим следовало бы стремиться к тому, чтобы у них с любовью и ненавистью обстояло так же, как у него самого.

И у него, по-видимому, действительно бы­ло так. Его аффекты были укрощены, под­чинены духу исследования; он не любил и не ненавидел, но спрашивал себя, откуда то, что он должен будет любить или не­навидеть и что это означает, и таким образом он должен был вначале казаться индифферентным к добру и злу, к кра­сивому и отвратительному. В процессе ана­лиза любовь и ненависть отбрасывали свой знак плюс или минус и одинаково явля­лись объектами мышления. В действитель­ности Леонардо не был бесстрастным, он не был лишен божественной искры, кото­рая прямо или косвенно является двигателем — il primo motore¹ — всякого человеческого поступка. Он только страсть претворил в стремление к познанию; он отдался исследованию с той настойчивостью, постоянством и глубиной, которая проистекают из страсти, и на вершине умственной рабо­ты, после достигнутого познания он дает долго сдерживаемому аффекту прорваться, сво­бодно устремиться, наподобие отведенного от общего потока русла после того, как он совершил свою работу. На вершине ка­кого-либо познания, когда он постигает причинную связь явлений в какой-нибудь большой области, им овладевает пафос, и он в страстных выражениях прославляет красоту той области Божьего Мира, которую он изучал, или — в религиозной форме — величие Творца.

Превращения психических сил в различные формы деятельности, быть может, так же мало возможны без потери, как превращения физических сил. Пример Лео­нардо показывает, что в этих процессах можно усмотреть еще многое другое. Отсрочивание — раньше познать, а потом любить — становится замещением. Нельзя уже настоящим образом любить или ненавидеть, когда преисполнен стремления к познанию; остаешься по ту сторону любви и нена­висти, исследуешь вместо того, чтобы лю­бить. Поэтому, может быть, жизнь Леонардо и была так значительно беднее любовью, не­жели жизнь других великих людей и художников. Бурные страсти, воодушевляющие и изнуряющие, в которых другие переживают самое лучшее, его, по-видимому, не ко­снулись.

И еще другие результаты. Вместо того, что­бы действовать, творить, занимаешься исследованием. Кто начал постигать величие мировой связи явлений, их неизбежность, тот легко теряет сознание своего собственного маленького «я». Уходя глубоко в преклонение перед величием мира и сделавшись дей­ствительно смиренным, слишком легко за­бываешь, что ты сам представляешь часть этих действующих сил и что нужно по­пытаться по мере своих личных сил из­менить частицу этого необходимого хода Мировой жизни, жизни, в которой малое не менее заслуживает удивления и внимания, чем великое.

Как предполагает Сольми, Леонардо, вероятно, занялся исследованием в интересах своего искусства; он старался изучить свойства и законы света, цветов, теней и перспективы, чтобы самому усовершенство­ваться в подражании природе и другим указать тот же путь¹.

Вероятно, он уже тогда переоценил значение этих знаний для художника. Затем, все еще в связи с по­требностью художника, его потянуло к исследованию объектов живописи, животных, растений, пропорций человеческого тела; от последнего он перешел к изучению его внутреннего строения и жизненных функций, которые ведь тоже отражаются на внешней стороне и должны поэтому изображаться художником. Под конец это влечение, сделавшись всемогущим, увлекло его с такой силой, что порвало связь с потребно­стями его искусства. Так он открыл общие законы механики, историю отложений и окаменелостей в долине Арно и, наконец, он мог занести в свою книгу большими буквами: “Il sole nоn si move”¹. Так он распространил свое исследование почти на все сферы естествознания и в каждой из них он сделал открытие или, по крайней мере, предсказания или же намечал новые пути².

Однако его стремление к познанию было направлено исключительно на внешний мир, от изучения душевного мира человека его что-то удерживало; в “Academia Vin-cianna”, для которой он сделал искусно запутанную эмблему, было мало места для психологии.

Когда же он пробовал от научных исследований снова вернуться к занятию искусством, которое было исходным пунктом, он испытывал помеху благодаря новому направлению своих интересов и изменившемуся характеру его психической работы. В картине его прежде всего инте­ресовала проблема, позади которой для него всплывало бесчисленное множество других, как это приучило его бесконечное, беспредельное, естественно-научное исследование. Он уже не мог заставить себя ограничи­вать свои требования, изолировать, вырвать произведение искусства из великой цепи причин, с которой он знал, что оно свя­зано. После самых тщательнейших усилий выразить в произведении все, что связано с ним в его мыслях, он должен был или оставить его неоконченным или же при­знать его незавершенным.

В свое время художник взял себе на подмогу исследователя, но слуга сделался сильнее хозяина и поработил его.