Ю. И. Холодный, ю. И. Савельев

ПРОБЛЕМА ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ИСПЫТАНИЙ НА ПОЛИГРАФЕ ¹

Холодный Юрий Иванович – один из ведущих отечественных полиграфологов, кандидат психологических наук, научный консультант международного общественного фонда правопорядка и безопасности. Живет и работает в Москве. Много лет занимается изучением и прикладным применением психофизиологического метода «детекции лжи».

Сочинения: Применение полиграфа при профилактике, раскрытии и расследовании преступлений (генезис и правовые аспекты) (2000) и др.

Савельев Юрий Иванович – доктор технических наук (Москва).

В ряде развитых зарубежных стран на протяжении десятилетий активно используется метод специальных психофизиологических исследований реакций человека с помощью полиграфа — более известный как метод испытаний или проверок на полиграфе (часто неверно называемом «Детектор лжи») — в тех случаях, когда необходимо установить причастность конкретного лица к со­бытиям, которую он пытается утаить.

Достаточно широкое применение проверок на полиграфе в интересах различного рода расследований и в целях кадрового отбора принимаемого на службу или работающего персонала, а также убедительные научные данные свидетельствуют, что в основе метода получения информации от человека в ходе его испытания на полиграфе лежит объективно существующий феномен, «являющийся одним из фундаментальных механизмов психофизиологии» [40, с. 744].

Десятилетиями в отечественной юридической литературе бытовало представ­ление о том, что испытания на полиграфе — «антинаучный метод» [7, с. 70], который «должен быть отвергнут решительно и безоговорочно» [26, с. 72]. И хотя такое мнение продолжает сохраняться у некоторых правоведов и поныне, по-видимому, настало время спокойно и непредвзято подойти к оценке природы и методологии специальных психофизиологических исследований (далее — СПФИ) с применением полиграфа.

1. Психофизиологический подход к детекции лжи: из истории невостребованного метода

Проблема обнаружения лжи, по-видимому, существует столько же, сколько и сам человек. Еще в глубокой древности правители народов и их суды прибегали к различным способам уличить лжеца и тем самым установить истину. Ис­торические хроники и литературные памятники свидетельствуют, что для этих целей были выработаны сложные ритуалы и изощренные ордалии, или «суды божьи».

Например, составленное в XI в. при Ярославе Мудром древнейшее собрание гражданских уставов Древней Руси, получившее название «Русская Правда», разрешало применение ордалий в тяжбах между гражданами, указывая, что «истец может... требовать, чтобы ответчик оправдался испытанием железа... а ежели иск стоит полугривны ... менее, то испытывать водою». Комментируя первый свод российских законов, историк Н. М. Карамзин отмечал:

«...древние россияне, подобно другим народам, употребляли железо и воду для изобличения преступников — обыкновение безрассудное и жестокое... Обвиняемый брал в голую руку железо раскаленное или вынимал ею кольцо из кипятка, после чего судьям надлежало обвязать и запечатать оную. Ежели через три дня не оставалось язвы или знака на ее коже, то невиновность была доказана. Ум здравый ... не мог истребить сего устава языческих времен... Народ думал, что богу легко сделать чудо для спасения невиновного; но хитрость судей пристрастных могла обманывать зрителей и спасать виновных» [4, с. 144].

Однако история донесла до нас и иные, менее жестокие способы поиска истины.

В далекие времена было подмечено, что при допросе человека, совершившего преступление, переживаемый им страх перед возможным разоблачением сопро­вождается определенными изменениями его физиологических функций. В част­ности, в древнем Китае подозреваемый в преступлении подвергался, например, испытанию рисом: то есть он должен был набрать в рот горсть сухого риса и выслушать обвинение. Полагалось, что, если рис оставался во рту сухим (от страха разоблачения приостанавливалось слюноотделение), вина подозреваемого считалась доказанной. Аналогичным по своей сути являлось испытание, приме­нявшееся в древней Индии, когда «подозреваемому называли нейтральные и критические слова, связанные с деталями преступления. Человек должен был отвечать первым пришедшим ему в голову словом и одновременно тихо ударять в гонг. Было отмечено, что ответ на критическое слово сопровождается более сильным ударом» [23, с. 128]. Необходимо подчеркнуть, что упоминания о подоб­ных процедурах встречаются у самых различных народов, живших в разные времена и вдали друг от друга. Известно, что такие испытания практиковались, например, в средневековой Англии и, пережив века, встречались в изолированных культурах примитивных племен еще в середине XX столетия.

Вот как описывает один из двух наблюдавшихся вариантов такой процедуры обнаружения виновного американский этнограф и путешественник Г. Райт, лично присутствовавший на рубеже 50-х годов при «детекции лжи» в одном из племен Западной Африки:

«...Колдун... указал на несколько человек, стоявших в стороне. Их вытолкнули в центр круга. Колдун повернулся к вождю и сказал:

— Один из этих людей вор.

...Колдун вышел вперед и протянул ближайшему из шести обвиняемых небольшое птичье яйцо. Его скорлупа была столь нежной, что казалась прозрачной. Было ясно, что при малейшем нажиме яйцо будет раздавлено. Колдун приказал подозреваемым переда­вать яйцо друг другу — кто виновен, тот раздавит его и тем самым изобличит себя. Когда яйцо дошло до пятого, его лицо вдруг свела гримаса ужаса, и предательский желток потек между пальцами. Несчастный стоял, вытянув руку, с которой на землю падала скорлупа, и его дрожащие губы бормотали признание» [21, с. 103].

Переосмысливая наблюдавшиеся Райтом ситуацию и описанные выше древ­некитайский или древнеиндийский способы, нетрудно заметить, что для выяв­ления виновного дознаватели прибегали к контролю за динамикой показателей отдельных физиологических процессов (слюноотделения, двигательной активности рук). При этом требовалось наличие достаточно чувствительных регистраторов физиологических изменений в организме людей при прохождении ими испытания. Роль таких регистраторов как раз и выполняли горсть риса, специально подобранное яйцо с хрупкой скорлупой, гонг или что-либо иное.

Понятно, что отзвук острых психических переживаний человека может прояв­ляться не только в упомянутых, но и во многих других физиологических процес­сах. В 1730 г. Д. Дефо опубликовал трактат «Эффективный проект непосредствен­ного предупреждения уличных ограблений и пресечения всяких иных беспоряд­ков по ночам». Великий романист обратил внимание на то, что «у вора существует дрожь (тремор) в крови, которая, если ею заняться, разоблачит его... Некоторые из них настолько закоснели в преступлении, что ...даже смело встречают прес­ледователя; но схватите его за запястье и пощупайте его пульс; и вы обнаружите его виновность» (цит. по [38, с. 681]). И хотя автор знаменитого «Робинзона Крузо» явился первым из европейцев, кто предложил применить анализ пульса в целях борьбы с преступностью, тем не менее, сам принцип диагностики психически значимого по пульсу был хорошо известен в кругу образованных людей того времени.

Несмотря на то, что высказанное Дефо предложение содержало плодотворную мысль, понадобилось почти полтора века, чтобы она начала приобретать свое материальное воплощение.

Используя «плетизмограф» (инструмент для измерения кровяного давления и изменений пульса), итальянский физиолог А. Моссо во время одного из экс­периментов в клинике наблюдал, как у пациентки

«...внезапно, без каких-либо видимых причин, возросли пульсации. Это поразило меня, и я спросил женщину, как она себя чувствует; ответ был — „хорошо“... Я тщательно проверил прибор, чтобы убедиться, что все в порядке. Тогда я попросил пациентку рассказать мне, о чем та думала минуты две назад. Она ответила, что, рассматривая отсутствующим взором книжную полку, висевшую напротив, остановила свой взгляд на черепе, стоявшем среди книг, и была напугана им, так как он (т. е. череп — Авт.) напомнил ей о ее болезни» (цит. по [44, с. 858—859]).

Аналогичные эксперименты, выполненные осенью 1877 г., навели Моссо на мысль о том, что «если страх является существенным компонентом лжи, то такой страх может быть выделен» (там же, с. 859). Эти идеи повлекли за собой прове­дение исследований с применением примитивных устройств, направленных на обнаружение скрываемой человеком информации, по психофизиологическим реакциям.

Известный итальянский криминалист Ч. Ломброзо первым поставил этот метод на службу полицейской практики, помогая устанавливать истину в ходе уголов­ных расследований. В 1895 г. он опубликовал книгу «Criminal Man», где впервые изложил результаты «использования сфигмографа и плетизмографа для допроса преступников». Позднее, в 1902 г., участвуя в расследовании убийства шестилет­ней девочки, в котором подозревался некий Тосетти, Ломброзо «применил плетизмограф и обнаружил незначительные изменения в пульсе, когда Тосетти делал в уме математические вычисления; однако, когда ему предъявлялись изоб­ражения израненных детей, регистрируемая запись пульса не показала никаких внезапных изменений, в том числе — и на фотографию убитой девочки. Резуль­таты последующего расследования убедительно доказали, что Тосетти был невиновен в этом преступлении» (там же, с. 863). Этот случай показателен тем, что явился, по-видимому, первым применением метода в отношении подозревае­мого лица, завершившимся оправдательным исходом. Тем самым было подтверж­дено, что контроль физиологических реакций человека может не только вести к выявлению скрываемой им информации, но, что не менее важно, и способствовать установлению невиновности подозреваемого.

В начале XX в. этот метод привлекает все большее внимание исследователей в различных странах. Среди ученых того периода необходимо отметить В. Марстона, американского психолога и юриста, который, помимо реального вклада в становление «инструментального метода обнаружения лжи», известен тем, что окрестил применявшийся в этих целях примитивный сфигмограф «детектором лжи». Термин оказался удивительно «прилипчивым»: подхваченный газетной прессой, он со временем прочно вошел не только в бытовую, но и научную лексику для условного обозначения прибора, обслуживающего такой раздел современной прикладной психофизиологии, как «Детекция лжи».

Активное развитие метода начинается в 20-е годы в США. Особая роль при этом принадлежит офицеру калифорнийской полиции Дж. Ларсону, который сконструировал устройство, обеспечивавшее непрерывную и одновременную регистрацию кровяного давления, пульса и дыхания. С помощью этого аппарата проведено большое количество проверок лиц, подозревавшихся в реальных уго­ловных преступлениях, и зафиксирована высокая степень правильности резуль­татов испытаний [41].

Однако решающий вклад в становление психофизиологического метода, бес­спорно, внес криминалист Л. Килер, помощник и ученик Ларсона. Он впервые сконструировал полиграф, специально предназначенный для выявления у чело­века скрываемой им информации (1933 г.), разработал методику испытаний на полиграфе (1935 г.), основал специализированную фирму для серийного выпуска этих приборов и школу по подготовке операторов полиграфа (1938 г.). Благодаря усилиям и настойчивости Л. Килера, Ф. Инбау, Дж. Рейда и других энтузиастов начиная с 30-х годов этот метод — не спеша, но прочно — вошел в практику работы правоохранительных органов и ряда федеральных ведомств США. В 50—60-е годы проверки на полиграфе активно проникают в сферу частного предпринимательства, и к середине 80-х годов в США уже насчитывалось более 5000 операторов полиграфа, осуществлявших ежегодно около 2 млн. испытаний различного целевого назначения. Проверки на полиграфе превратились в доход­ную и быстро развивающуюся отрасль частного бизнеса.

Распространение испытаний на полиграфе и эволюция взглядов общественности на данный метод в различных странах носят весьма поучительный характер.

Но, оставив эти вопросы в стороне, рассмотрим, как сложилась судьба метода «детекция лжи» в нашей стране. Поиск возможности применения методов психологии в целях выявления скрываемой информации при расследовании преступлений начался в СССР в 20-е годы. Инициатор этих работ — А. Р. Лурия, которому в ту пору едва минуло 25 лет. В основу исследований был положен широко приме­нявшийся в экспериментальной психологии ассоциативный метод, в дополнение к которому он предложил ввести запись на приборе быстроты реакции испытуемого на слова-раздражители [36]. Суть разрабатывавшейся идеи лучше всего иллюстрирует методика эксперимента, описанная ученым полвека спустя в его мемуарах:

«...Наш эксперимент состоял в следующем. Мой ассистент составлял рассказ, который прочитывался нескольким испытуемым. Один из рассказов, например, был о воре, залез­шем через окно в церковь и укравшем золотой подсвечник, икону и распятие. Испытуемым давалось задание запомнить рассказ, но скрывать, что он им известен. Затем их и других испытуемых, которые не слышали рассказа, просили принять участие в экс­перименте, в ходе которого требовалось ответить на список примерно из семидесяти слов, десять из которых являлись „критическими“. Испытуемые должны были нажимать правой рукой на ключ, отвечая при этом любым словом. В мою задачу входило определить на основе комбинированной записи двигательных и словесных ответов, какие из слов являлись „критическими“, кто из испытуемых был знаком с рассказом и кто не знал его, и каков был сам рассказ. Впоследствии эта методика нашла применение в судебной практике» [12, с. 20—21].

Работая в лаборатории экспериментальной психологии при Московской губерн­ской прокуратуре, Лурия имел уникальную возможность экспериментировать с лицами, подозреваемыми в совершении тяжких преступлений, в период между их арестом и судом, а также — после суда. Занимаясь исследованиями в этом направ­лении, ученый установил, что «состояние моторной сферы (т. е. двигательная активность человека в условиях проводимого наблюдения. — Авт.) очень точно отражает нервно-психическое состояние испытуемого и дает объективную харак­теристику структуры протекающей реакции» [10, с. 231]. Результаты исследо­ваний оказались весьма успешными, и уже в 1927 г. Лурия констатировал, что «экспериментально-психологический метод обнаружения причастности (к пре­ступлению. — Авт.) следует рассматривать как одну из — в будущем — серьез­нейших возможностей применения объективных методов в криминалистике» [11, с. 97]. За несколько лет работы ученому удалось получить богатый эксперимен­тальный материал более чем от полусотни человек, большинство из которых являлись убийцами или соучастниками убийств. Позднее он вспоминал, что «применяя эту процедуру сравнения реакций на различные типы слов у одного и того же испытуемого, мы часто обнаруживали действительного преступника среди других подозреваемых... Эта работа оказалась практически полезной для криминалистов, являясь ранней моделью детектора лжи» [12, с. 23].

Несмотря на то, что в своих работах Лурия пошел путем, отличным от американских исследователей, его идеи оставили свой след в зарубежной методо­логии испытаний на полиграфе. В частности, именно Лурия сформулировал гене­ральный принцип психофизиологических способов выявления у человека скрыва­емой им информации. Согласно этому принципу, «единственная возможность изучить механику внутренних „скрытых” процессов сводится к тому, чтобы со­единить эти скрытые процессы с каким-нибудь одновременно протекающим рядом доступных для непосредственного наблюдения процессов... в которых внут­ренние закономерности и соотношения находили бы свое отражение» [10, с. 231]. Оценивая разрабатываемый им метод, Лурия был уверен, что от метода можно «со временем ждать большой практической пользы». Но в то же время ученый пре­дупреждал: «...лучше еще несколько лет серьезной, вдумчивой лабораторной работы, чем один неосторожный и преждевременный шаг, один неспелый вывод, который может скомпрометировать это серьезное дело» [11, с. 100].

Наряду с экспериментальными работами Лурии, получившими широкую изве­стность в стране и за рубежом, отечественная психологическая наука тех лет, используя «кимограф», «пнеймограф», «сфигмограф», «плетизмограф» и «струн­ный гальванометр» (т. е. все инструментальные компоненты, которые находчивый Килер объединил, создав полевой полиграф), изучала «отражение эмоций на соматических реакциях» и пришла к выводу, что «с помощью этих точных аппа­ратов можно зарегистрировать выражения наших эмоций и аффектов, связанные с изменениями дыхания, пульса и кровенаполнения» [3, с. 155].

В целом проблема поиска эффективных психологических методов выявления скрываемой информации при расследовании преступлений определенно пред­ставляла интерес, и отечественная наука внимательно следила за развитием исследований в данной области [3, 5]. Но, невзирая на достигнутые обнадежива­ющие результаты, исследовательские работы в данном направлении вскоре были прекращены, и причиной тому послужили следующие обстоятельства.

В 20-е годы рост интереса к использованию методов экспериментальной психо­логии и психофизиологии при раскрытии преступлений в определенной мере был подкреплен появлением книги итальянского криминалиста Э. Ферри «Уголовная социология», в которой автор, поднимая вопрос о привлечении научных достижений в сферу «уголовно-судебных доказательств», предлагал использовать «сфигмограф» (прототип и составной элемент современного полиграфа) для про­верки показаний обвиняемых и свидетелей. Появление этой монографии совпало с развернувшейся в те годы разработкой советской юридической наукой теории доказательственного права, и главы книги, посвященные новым методам сбора и оценки доказательств, вызвали оживленные дискуссии среди правоведов и юристов. Одним из дискутантов был М. С. Строгович, который полагал, что «в рассуждениях Ферри имеется, безусловно, верная и ценная мысль: введение в судебную деятельность научных элементов... несомненно, является прог­рессивным фактором в развитии судебной деятельности... (но) что касается про­пагандируемого Ферри сфигмографа, фиксирующего по изменениям кровообра­щения волнение обвиняемого при разговоре о вменяемом ему преступлении, то этот способ по своей точности очень мало отличается от средневекового испы­тания огнем или водой» [25, с. 71-72].

Сейчас, спустя шесть десятилетий, уже трудно определить, был ли Строгович первым, кто публично изложил свое мнение о «пропагандируемом Ферри сфигмо­графе». Но именно на него десять лет спустя, в 1937 г., обрушился А.Я. Вышинский, выступая по проблеме оценки доказательств в советском уголовном процессе. В частности, Генеральный прокурор СССР заявил, что «вот этого Ферри, который рекомендовал открывать преступников при помощи сфигмографа, отмечающего изменения в кровообращении обвиняемого, т. Строгович рассматривает как ученого, открывшего «новые плодотворные пути» в науке доказательственного права... Эту галиматью проф. Строгович принял в 1927 г. за теорию, содержащую ценную и интересную мысль» [2, с. 25]. В итоге, расценив замечания ученого о новом и слабо изученном методе как покушение на основы советского процессуального права, Вышинский обвинил Строговича в приверженности взглядам Ферри и в попытках внедрить «сфигмограф» в процесс оценки доказательств.

Не удивительно, что после подобного заявления Генерального прокурора судь­ба экспериментального метода «детекции лжи» оказалась предрешенной. Вскоре и сам Строгович писал, что «под квазинаучной фразеологией здесь скрывается варварство и произвол, а „научные“ гнусности вроде аппаратов для чтения мыс­лей обвиняемого не могут быть расценены иначе как инквизиция на новый лад, как дикое надругательство над человеком, попавшим в руки буржуазному суду и превращенным в объект для расправы и истязаний» [24, с. 54].

При этом нельзя сказать, что работы зарубежных исследователей были неведомы отечественным правоведам-оппонентам «аппарата для чтения мыслей». Наоборот, оказалось известным и цитировалось, например, следующее мнение Килера:

«...такой вещи, как „детектор лжи“, не существует. Среди инструментов, записыва­ющих такие изменения в организме, как давление крови, пульс, дыхание или гальванический рефлекс, нет инструмента, который в большей мере заслуживал бы названия „детектор лжи“, чем стетоскоп, клинический термометр или аппарат для микроскопичес­кого исследования крови заслуживают называться „аппаратами для обнаружения ап­пендицита“. Однако ложь, виновность или невиновность могут быть диагносцируемы по известным симптомам так же, как аппендицит, паранойя и иные физические или душев­ные болезни. В каждом случае проводящий обследование должен ставить диагноз на основании осязательных симптомов, пользуясь при этом каким-либо механическим пособием, находящимся в его распоряжении» (цит. по [17, с. 116]).

Таким образом, негативное отношение к испытаниям (проверкам) на полигра­фе, сформировавшееся в предвоенные годы, не основывалось на каких-либо науч­ных данных (скорее, наоборот, формировалось вопреки им) и было обусловлено всецело идеологическими мотивами. При этом полагалось самоочевидным «ошибочное представление» о том, что якобы можно сделать «заключение по физическим симптомам о мимолетном умственном процессе, сопутствующем лжи» (там же, с. 119—120).

Первая из работ, появившаяся в послевоенный период по теме полиграфа [16], лишь укрепила существовавший негативизм. Последовавшее в начале 50-х годов резкое увеличение использования проверок на полиграфе в США не привлекло внимание отечественной юридической или психологической науки.

В середине 60-х годов начинает формироваться иная позиция в отношении испытаний на полиграфе, призывавшая специалистов (правоведов, юристов, криминалистов, психологов) более внимательно подойти к данной проблеме. В частности, сторонники такой позиции категорически возражали против того, чтобы контроль физиологических параметров организма человека в процессе его опроса голословно и бездоказательно объявлялся антинаучной и реакционной идеей, подлежащей всяческому осуждению (хотя никаких исследований по этой проблеме в СССР не проводилось).

Хроническое неприятие официальной юридической наукой данного метода прикладной психофизиологии повлияло на то, что естественнонаучная сторона процесса выявления информации у человека с помощью полиграфа на протя­жении трех-четырех десятилетий не попадала в сферу исследований отечествен­ных психологов или физиологов.

Первым (после Лурии), кто соприкоснулся с данной тематикой, был академик П. В. Симонов. Занимаясь разработкой информационной теории эмоций, в конце 60-х — начале 70-х годов он провел значительный объем экспериментальных исследований по психофизиологии эмоций и, в частности, внимательно изучил «метод обнаружения эмоциональных реакций на значимый для субъекта сигнал (так называемая лайдетекция, т. е. обнаружение лжи)». В результате этих работ, в интересующем нас аспекте, ученый пришел к выводу о том, что «эффективность современных способов выявления эмоционально значимых объектов не вызывает сомнений. Подобно медицинской экспертизе и следственному эксперименту, эти способы могут явиться вспомогательным приемом расследования, ускорить его и тем самым содействовать решению главной задачи социалистического право­судия: исключению безнаказанности правонарушений» [23, с. 130].

В начале 70-х годов группа ученых, возглавляемых профессором Л.Г. Ворониным, занимаясь в Институте биофизики АН СССР исследованиями механизмов памяти, использовала в качестве экспериментального средства «метод, на котором основан так называемый детектор лжи». По заявлению ученых, они «обратились к этому методу... потому, что... представляется перспективной любая методика, при помощи которой можно обнаружить изменения реакций, возникающих во время хранения... эмоционально окрашенных следовых явлений» [1, с. 88—89] памяти. И хотя исследователи обошли стороной вопрос о практиче­ском применении «детектора лжи», сославшись на его недостаточное «физиологическое обоснование» и отсутствие признания юридической наукой, сам факт проведенных ими экспериментов является лучшим свидетельством научной обоснованности и эффективности психофизиологического способа выяв­ления в памяти человека необходимой информации.

В целом «проблема полиграфа» в нашей стране мучительно проходила тот же путь, который прошли в послевоенные годы кибернетика и генетика. Гнет бездум­ного отрицания реальных фактов и стремление поставить «на пути научных исследований в области судебной психологии и криминалистики... надежный барьер различным лженаучным методам, которыми так богата буржуазная полицейская практика» [26, с.71], оказали заметное влияние на позицию отечест­венной психологической науки. На страницах научных изданий появились выска­зывания, например, о том, что

«детектор лжи — прибор, используемый буржуазной криминологией (?) или уличения во лжи путем записи ряда (физиологических функций, объективирующих эмоции... при ответах на вопросы в процессе допроса» [15, с. 23]. При этом категорично утверждалось, что этот прибор «научно не состоятелен (?), т. к. может улавливать только эмоциональную реакцию на обстановку и случайные мысли (?)» (там же). А так как «отличить „настоящие“ эмоции от „индуцированных“ (?) аппаратурными методиками невозможно» [6, с. 80] и «гарантии „лжи“ никакие варианты аппаратуры не дают» [19, с. 87], то это и служит «причиной многочисленных судебных ошибок (?), вызвавших негативное отно­шение к испытанию на детекторе лжи» [20, с. 97].

Существенные изменения в отношении к проверкам на полиграфе происходят в начале 90-х годов. Важную роль в этом сыграл «Закон об оперативно-розыскной деятельности в Российской Федерации» (1992 г.), который дал надежную право­вую основу практическому применению испытаний на полиграфе. Рево­люционным для полиграфа в России стал март 1993 г., когда Генеральная проку­ратура и Министерство юстиции России открыли путь применению психофизиологического метода «Детекция лжи» в деятельности федеральных органов, осуществляющих оперативно-розыскную деятельность [13, 14].

Прошло три года. Испытания на полиграфе все активнее внедряются в практику федеральных ведомств. В МВД состоялись две научно-практические конференции, посвященные анализу использования этого метода. В России появилось несколько фирм, освоивших выпуск компьютерных полиграфов.

И, тем не менее, отвергая все сделанное к концу XX в. за рубежом и в России в области психофизиологического метода детекции лжи, раздаются заявления о том, что «квалификация этих методов как варварских, средневековых имеет достаточное основание... Они направлены на то, чтобы получить от обвиняемого уличающую информацию вопреки его воле. А это и составляет суть средневеко­вого пыточного процесса» [8, с. 62].