«В вас что-то есть, какой-то внутренний свет... я не знаю, как это назвать. Но в нашей берлоге его погасят. Просто плюнут на него и потушат».
Думать в армии не полагалось.
«…Понемногу Назанского перестало трясти. Он вдруг открыл большие, блестящие, лихорадочные глаза и сказал решительно, отрывисто:
— Теперь уходите. Прощайте.
— Прощайте, — сказал печально Ромашов.
Ему хотелось сказать: «Прощайте, учитель», но он застыдился…»
«Пожалуй, она никогда никого не любила, кроме себя. В ней пропасть властолюбия, какая-то злая и гордая сила. И в то же время она — такая добрая,
женственная, бесконечно милая. Точно в ней два человека: один
— с сухим, эгоистическим умом, другой — с нежным и страстным сердцем».