Сванидзе А.А. (ред.) - Город в средневековой цивилизации Западной Европы. Т. 3. - 2000

лись в гуманистической литературе XV в. Мне представляется важным рассмотреть спорную проблему о соотношении гуманистической идео­ логии с настроениями пополанства и нобилитета - той среды, с которой гуманисты были особенно тесно связаны. В какой мере адекватным бы­ ло отражение в сочинениях гуманистов черт массового самосознания флорентийцев? Можно ли считать гуманистов прямыми идеологами флорентийского истеблишмента (к такой точке зрения склоняются, в частности, К. Бек и Л. Мартинес)? Или в осмыслении новой интелли­ генцией политических настроений, социальных позиций и нравствен­ ных императивов пополанства и нобилитета можно видеть не только приятие их представлений и настроений, но также их критику, да и в це­ лом более высокий уровень сознания? Разумеется, здесь можно наме­ тить лишь подходы к решению этих вопросов.

Вгуманистической литературе Флоренции XV в. интенсивная раз­ работка социально-политической проблематики в тесной связи с эти­ кой была характерна для представителей того направления, которое после работ Ганса Барона принято называть гражданским гуманизмом. Среди наиболее видных его представителей были Леонардо Бруни и Джанноццо Манетти, Маттео Пальмиери и Аламанно Ринуччини. Об­ ратимся к их сочинениям - от “Восхваления города Флоренции” Бруни, созданного в начале XV в., до “Диалога о свободе” Ринуччини, написан­ ного в 1479 г. Заметим, что черты самосознания флорентийцев, запе­ чатленные в купеческой литературе, достаточно полно выявлены ис­ следователями. Гораздо менее изучен вопрос, какое отражение нашли в гуманистической литературе такие элементы массового сознания фло­ рентийцев, как республиканизм и вера в преимущество народовластия, патриотизм (любовь к “родной Флоренции”) и восхваление принципов и практики политической свободы.

Всамом начале XV в., в сложный для Флорентийской республики во­ енно-политической ситуации - угрозы со стороны Милана - молодой Бруни, уроженец Ареццо, получивший гуманистическое образование во Флоренции и оставшийся здесь, написал блестящий панегирик - “Восхва­ ление города Флоренции” Он адресован городу, государству, горожанам, их культуре. Следуя законам жанра, Бруни восторженно описывает дос­ тоинства архитектуры и градостроительства Флоренции, особенности ее государственной системы, нравы жителей города и т.д. Высокую оценку он дает республиканскому устройству Флоренции, “где во всех делах гос­ подствуют народ и свобода”, хвалит разумность ее законов, равноправие граждан. Говорит Бруни и о самосознании флорентийцев - они “в выс­ шей степени прославляют свободу и крайне враждебны тиранам”. Они гордятся тем, что Флоренция отстаивала свободу не только свою, но и других городов Тосканы и даже всей Италии, от притязаний Миланского герцогства. Поэтому каждый итальянец, - делает вывод Бруни, - “имеет теперь две родины - в своем городе и во Флоренции”. В его изображении она предстает как светоч свободы и образец для всей Италии. Бруни пре­ клоняется перед талантливостью флорентийцев: они украсили город ве­ ликолепными творениями, создали замечательную литературу, поистине “достойную свободных людей”.

300

Акцент на ведущей роли Флоренции в политической и культурной жизни Италии - роли, предопределенной, по убеждению гуманиста, сво­ бодолюбием флорентийских граждан, - нельзя, по-видимому, отнести лишь на счет избранного им жанра апологии. Флоренция и позже оста­ нется для Бруни идеалом города и государства. Впрочем, на склоне лет он, обогащенный своим многолетним опытом канцлера республики, бо­ лее трезво оценит и систему управления, и царящую в городе атмосфе­ ру постоянной политической борьбы. Важно отметить другое - прозву­ чавшие в панегирике Бруни идеи республиканизма и народоправства отражали настроения широких слоев пополанства, царившие в городе в трудные для Флоренции времена. В эту пору борьбы с Миланом во Флоренции было особенно обострено чувство патриотизма ее граждан, укреплявшее веру в превосходство системы народоправства по сравне­ нию с монархическим строем, воспитывавшее ненависть к тирании. Нет сомнения, что сочинение Бруни “Восхваление города Флоренции” во многом перекликалось с купеческой литературой XIV - начала XV в., в которой непосредственно отразились черты менталитета флорентий­ цев, любивших родной город и гордившихся его пополанско-демократи- ческими порядками, способностью противостоять тирании.

“Флорентийская свобода” (florentina libertas) - слова, начертанные на штандартах республики, - были не только ее главным политическим символом, но и определяющим принципом самосознания горожан. Рас­ хождения между девизом государства и настроениями общества здесь не было. Понятие “свобода”, восходящее к флорентийской конституции 1293 г., знаменитым “Установлениям справедливости”, закрепившим победу торгово-ремесленного населения над грандами, на протяжении всего XV в. оставалось символом республиканизма, а в условиях всевла­ стия Медичи в последние десятилетия этого столетия - символом борь­ бы с тиранией.

Но вернемся к Бруни. В более поздних его сочинениях, особенно в “Истории флорентийского народа”, на первый план выдвигается проб­ лема внутригородской политической борьбы и ее пагубного влияния на судьбу Флоренции. Речь шла о борьбе за власть между могущественны­ ми кланами города и связанном с ней олигархическом перерождении республиканского строя. В 1413 г., в разгар этой борьбы, Бруни писал в одном из официальных посланий: “Все наши законы направлены лишь к тому, чтобы граждане были равны, так как только в равенстве коре­ нится действительная свобода. (Имеется в виду политическое равенст­ во. - Л.Б.) Поэтому мы устраняем от управления государством самые могущественные фамилии, чтобы они не стали слишком опасными бла­ годаря обладанию публичной властью”. Реальность, однако, была дале­ ка от соблюдения буквы закона, и это усиливало антимагнатские на­ строения, свойственные не столько верхушке пополанства, которая все больше сращивалась с нобилитетом, сколько его основной массе. Гума­ нист разделял недовольство пополанов усилением олигархии. С этих позиций он стремился заново осмыслить политическую систему Фло­ ренции и дать ей оценку.

В 30-е годы итогом его анализа стало сочинение “О флорентийском

301

государстве”, написанное по-гречески в ответ на просьбу византийско­ го ученого Георгия Амирутци. Бруни приходит здесь к выводу, что “флорентийское государство не является до конца ни аристократиче­ ским, ни демократическим, но соединением того и другого”. Его убеж­ дает в этом сохранение старой системы выборов магистратов и их час­ тая сменяемость, благодаря чему “могущественные семьи не имеют возможности захватить власть” в городе. С другой стороны, в составе Синьории - верховного органа Флорентийской республики - преобла­ дают “знатные и богатые”. “Город не допускает к управлению государ­ ством ремесленников и выходцев из простого народа” - среди девяти приоров (членов Синьории) только двое ремесленников. Развивая мысль о смешанном характере флорентийского государства, Бруни не преминул подчеркнуть важный, с его точки зрения, демократический момент: “мы восхваляем свободу и охраняем ее словом и делом как главную цель государства”. Сочинение Бруни “О флорентийском госу­ дарстве” написано в ином тоне, чем апология, оно подчеркнуто объек­ тивно (автор стремится к взвешенным формулировкам) но нельзя не за­ метить, что он склоняется к пополанскому демократизму, сожалеет, что народоправство во Флоренции все больше уступает место власти “знатных и богатых”. Эта позиция, близкая настроениям средних слоев пополанства, не совпадала с менталитетом купеческой верхушки и зна­ ти, семейные кланы которой, используя деньги и влияние, вели ожесто­ ченную борьбу за власть, завершившуюся установлением в 1434 г. гос­ подства дома Медичи. В купеческой литературе даже при демократиз­ ме отдельных авторов, осуждавших политические раздоры и произвол знати, трудно найти сочувствие к ремесленникам младших цехов, чье право участвовать в управлении государством все больше ограничива­ лось после поражения восстания чомпи в 1378 г. Взгляды гуманиста от­ личались от представлений могущественной верхушки города.

В 1479 г., через несколько десятилетий после смерти Бруни и вско­ ре после заговора Пацци, направленного против власти Лоренцо Меди­ чи, гуманист Ринуччини написал сочинение “Диалог о свободе”. Здесь можно найти уже знакомые по творчеству Бруни представления о Фло­ ренции как защитнице свободы итальянских городов и ностальгию по свободе, утраченной в городе на Арно. Ринуччини сетует на то, что из­ менилась система выборов, открыв доступ в магистратуры прежде все­ го сторонниками Медичи, и нет больше свободы слова в собраниях и со­ ветах. Заговор Пацци - попытку отстранить от власти семейство Меди­ чи - Ринуччини расценивает как доказательство присущей флорентий­ цам традиционной любви к свободе. Ринуччини оправдывает заговор­ щиков, убивших Джулиано, брата Лоренцо, и ранивших самого власти­ теля Флоренции. Гуманист считает возможным всякое, даже прибегаю­ щее к насилию сопротивление тирании, разрушающей, на его взгляд, свободу и равенство граждан. Порядкам своего времени он противопо­ ставляет прошлое Флоренции. Они кажутся ему “слишком жестокими и невыносимыми” еще и потому, что он помнит “отчасти из рассказов старых людей, отчасти из истории, как заботились наши предки о со­ хранении свободы, как велико было стремление к поддержанию равен­

302

ства среди граждан”. Признавая свободолюбие ведущей чертой мента­ литета флорентийцев в прошлом, Ринуччини с горечью отмечает глу­ бокие изменения в самосознании сограждан. Флорентийский народ “изза длительного и жестокого рабства уже давно отказался от всякой за­ боты о чести, от любой мысли о доброй жизни, от какой-либо энергии души и от любви к свободе, поэтому снова у бесчестных и преступных людей, которых нельзя даже назвать гражданами, выросла дерзость на­ столько, что они не задумываясь устраивают всеобщую смуту по своей прихоти... Таким образом, в великой опасности и полном смятении ду­ ха пребывает честный человек, исполняющий вместе с ними какую-ли­ бо должность в государстве. Ведь весьма позорно и постыдно угождать их прихотям, противодействовать же один многим не может”. Выход, нравственный выбор Ринуччини видит в отказе от всякой политической деятельности, уходе в частную жизнь.

Эти горькие мысли гуманиста об утрате флорентийцами свободо­ любия были порождены политической реальностью, но выводы, к ко­ торым он пришел, не отражали настроений значительной массы его со­ граждан. В гораздо большей мере в их душах позже находили отклик призывы Савонаролы к очищению и возрождению Флоренции, к вос­ становлению ее демократических порядков. Общей для Ринуччини и сторонников Савонаролы была антимедичейская позиция. Важно отме­ тить, однако, другое - размышляя над проблемой свободы, гуманист де­ лает заключение, что подлинная свобода человека вообще невозможна в условиях утраты политической свободы, а ее лучше всего может обес­ печить именно республиканская система. Как видим, при определенном сходстве самосознания пополанства и купечества Флоренции с идейны­ ми принципами гуманистов, также ее граждан, они чаще оказывались способными к большей широте взглядов, к пониманию традиционного постулата “общего блага” как блага всего общества, а не отдельной со­ циальной группы.

Особенно показательна в этом плане позиция Маттео Пальмиери, видного гуманиста и активного политического деятеля Флоренции. В сочинении “Гражданская жизнь”, написанном в конце 30-х годов, Паль­ миери выдвинул проблему общего блага в качестве центральной и трак­ товал ее однозначно: коллективный интерес должен стоять выше лич­ ного: “Каждый должен быть готов переносить трудности и подвергать себя опасности, если знает, что из этого воспоследует общее благо и польза для государства”. Общее благо у Пальмиери имманентно глав­ ной особенности человеческого бытия - социальности. Сквозь призму общего блага видятся гуманисту роль труда и богатства, основы органи­ зации всей общественной жизни. Труд, как он полагает, обязателен для всех и он, тем ценнее, чем больше пользы приносит обществу. Разуме­ ется, оправдана и частная выгода. Но именно в этом вопросе - в оценке роли богатства и накопительства Пальмиери выступает как сторонник умеренности. Он убежден, что накопление материальных благ не мо­ жет быть самоцелью и должно сопрягаться лишь с честными методами обогащения.

Что же касается принципов общественного устройства, способных

303

обеспечить общее благо, то в сочинении “Гражданская жизнь” Пальмиери их определяет очень четко: сочетание частной и коллективной соб­ ственности, разумная налоговая политика, обеспечение работой всех трудоспособных, наконец, благотворительность по отношению к си­ рым и неимущим. Гуманист в своих социально-политических построе­ ниях, тесно увязанных с нравственностью, последовательно отстаивает идеи гражданственности. Конечно, и в купеческой литературе “служе­ ние родной коммуне” присутствует как топос. Однако, не это порой опре­ деляет нормы поведения авторов записок и хроник, да и всей их социаль­ ной среды. Достаточно вспомнить купца Джованни Морелли, который в своих “Памятных записках”, не стесняясь, говорил о возможности со­ крытия доходов от налогообложения - частный интерес здесь недву­ смысленно был противопоставлен общему благу, хотя автор много­ кратно декларировал свою верность “святой и благой” коммуне - Фло­ ренции. В стремлении к обогащению флорентийские купцы, наживав­ шие поистине грандиозные капиталы, были очень напористы и не всегда оглядывались на кодекс чести. Позиция Пальмиери в решении весьма актуального для той эпохи вопроса о богатстве и накопительст­ ве заметно отличалась от устоявшихся норм купеческого менталитета. Для самосознания городской верхушки Флоренции XV в. была харак­ терна оценка богатства как основы высокого социального статуса и по­ литического престижа. Пальмиери же расставляет иные акценты: бо­ гатство должно служить добродетели и только в этой связи оправдано стремление к накопительству. Оно должно свершаться не в ущерб дру­ гим. Богатство частных лиц, подчеркивает Пальмиери, способствует процветанию всего общества, славе и могуществу государства, украше­ нию родного города. С этих позиций гуманист вполне оправдывает на­ копительство. В отличие от купеческого менталитета, у Пальмиери на первом плане не частный, а общий интерес.

Расхождения гуманиста с настроениями предпринимательской сре­ ды флорентийского общества усилились в его поэме “Град жизни”, на­ писанной в 1464 г. и запрещенной церковью как сочинение еретиче­ ское. Здесь гуманист приходит к решительному осуждению несправед­ ливых общественных порядков, когда “человеческие блага доступны лишь немногим, а бедняки не имеют самого необходимого”. Погоня за наживой приводит к упадку нравственности, с горечью констатирует автор поэмы, нормой жизни становятся распри и преступления. Совре­ менному господству частной собственности, порождающему безудерж­ ную жажду материальных благ, Пальмиери противопоставляет ран­ нюю пору человечества, когда люди довольствовались “тем малым, что необходимо” Он склонен связывать с этой порой идеал общественных порядков. Предвосхищая социальные утопии XVI в., Пальмиери видит корень зла в частной собственности и неравенстве, в отступлении от за­ кона справедливости. Эти идеи также не могли импонировать состоя­ тельной прослойке флорентийского общества. Как можно заметить, в истории Флоренции XV в. расхождений между менталитетом отдель­ ных слоев горожан, в частности купечества и нобилитета, с позициями гуманистов было немало. В заключение подчеркну необходимость бо­

304

лее дифференцированного, чем это нередко встречается в литературе, подхода к проблеме самосознания горожан. Необходимо учитывать не только их социальную стратификацию, но и различия в уровнях самосо­ знания пополанства, нобилитета и гуманистической интеллигенции.

И С Т О Ч Н И К И И Л И Т Е РА Т У РА

Питти Б. Хроника. JI., 1972.

Сочинения итальянских гуманистов эпохи Возрождения (XV век). М., 1985. Dati G. И libro segreto. Bologna, 1968.

Giovanni Rucellai ed il suo Zibaldone. L., 1960.

Mercanti scrittori: Ricordi nella Firenze tra Medioevo e Rinascimento / A cura di V. Branca. Milano, 1986.

Nicollini de Sirigatti L. II libro degli affari proprii di casa. P., 1969. Palmieri Matteo. Vita civile / Ed. critica a cura di G. Belloni. Firenze, 1982.

Баткин Л.М. Этюд о Джованни Морелли (к вопросу о социальных корнях итальянского Возрождения) // Вопр. истории. 1962. № 12.

Баткин JIM. Итальянское Возрождение в поисках индивидуальности. М., 1989.

Брагина Л.М. Черты социальной психологии пополанских слоев итальян­ ского города XIV-XV вв. // Она же. Итальянский гуманизм: Этические учения XIV-XV веков. М., 1977.

Брагина Л.М. Социально-этические взгляды итальянских гуманистов (вто­ рая половина XV в.). М., 1983.

Брагина Л.М. О некоторых спорных вопросах социальной психологии фло­ рентийского купечества XV в. // Культура и общество Италии накануне нового времени. М., 1993.

Гуковский М.А. Итальянское Возрождение. 2-е изд. Л., 1990. (Раздел “Но­ вый тип человека”).

Краснова И.А. Социальная психология флорентийских буржуа XIV-XV ве­ ков в освещении К. Бека // Средневековый город. Саратов, 1981. Вып. 6.

Краснова И.А. Отношение флорентийского пополанства XIV-XV веков к феодальной среде // Средневековый город. Саратов, 1987. Вып. 8.

Краснова И.А. К вопросу об истоках ренессансного рационализма // Средне­ вековый город. Саратов, 1989. Вып. 9.

Краснова И.А. Бог и фортуна в обыденном сознании флорентийцев конца XIV-XV веков //Вести. Моек, ун-та. Сер. 8, История. 1992. № 3.

Рутенбург В.И. Торговые книги компании Уццано: 1363-1386/ / Итальян­ ские коммуны XIV-XV в. М.; Л., 1965.

Baron Н. Humanistic and political literature in Florence and Venice at the begin­ ning of the Quattrocento. Cambridge (Mass.), 1953.

Baron H. The crisis of the early Italian Renaissance: Civic humanism and republi­ can liberty in the age of classicism and tyranny. Princeton, 1966.

Braghina L.M. II pensiero etico-sociale di Matteo Palmieri nella “Vita civile” // Filosofia e cultura / Per E. Garin / A cura di M. Ciliberto e C. Vasoli. Roma, 1991. Vol. I.

Brucker G. The civic world of early renaissance Florence. Princeton, 1977. Bruni’s Laudatio Florentinae urbis / Baron H. From Petrarch to Leonardo Bruni:

Studies in humanistic and political literature. Chicago; L., 1968.

Martines L. The social world of the florentine humanists (1390-1460). Princeton, 1963.

Melis F. II mercante // Vita privata a Firenze nei secoli XIV e XV. Firenze, 1966. Renouard G. Les hommes d’affaires italiens du Moyen Age. P., 1968.

305

Renouard Y. Les hommes d’affaires italiens et l’avenement de la Renaissance. P., 1949.

Rubinstein N. Florentine constitutionalism and Medici ascendancy in the Fifteenth century // Florentine studies: politics and society in renaissance Florence / Ed. N. Rubinstein. L., 1968.

Rubinstein N. The government of Florence under the Medici. Oxford, 1968. Tenenti A. II Mercante e il banchiere // L’uomo del Rinascimento / A cura di

E.Garin. Roma; Bari, 1988.

Weinstein D. Savonarola and Florence: Profecy and patriotism in the Renaissance. Princeton, 1970.

АВТОБИОГРАФИИ ПОПОЛАНОВ: ФЛОРЕНТИЙЦЫ XIV-XV ВЕКОВ О СЕБЕ

В общем потоке ренессансной автобиографической литературы место так называемых пополанских “автобиографий”1 особое - в сто­ роне от его главного русла, проложенного рассказами о себе гумани­ стов и близких им по духу художников. Эти произведения не признают общепринятых канонов, они безыскусны, они рождаются обычно из практических нужд и внелитературных ситуаций. Они неопределенны в жанровом отношении и в целом несут на себе едва заметный след той высокой культуры эпохи, которая определила ее “лицо”.

Автобиографический рассказ часто рождается на страницах дело­ вых книг (ricordi, ricordanze, libri segreti), которые ведет глава семьи-

компании, и перемежается с записями коммерческого характера, так или иначе связанными с движением семейного капитала - подсчетами прибыльности торговых сделок, расходов по ведению домашнего хо­ зяйства, сумм, выданных в долг, размеров приданого, полученного за женами сыновей. А также сведениями о рождении и смертях родичей, о знаменательных событиях, свидетелем которых был автор, поучениями своим сыновьям, вещими снами, городскими новостями. Беспорядочное чередование никак не связанных между собой событий и фактов пре­ вращает эти сочинения в нечто, не имеющее ясных очертаний и опреде­ ленного названия, по выражению одного из их авторов (Д. Руччелаи), в “салат из множества разнообразной зелени”.

Другой тип пополанского автобиографического рассказа XIV-XV вв., более “литературный” и менее связанный с материально­

1 Употребление термина “автобиография” по отношению к пополанским сочинениям, конечно, весьма условно и вынужденно. В точном смысле слова автобиографией принято называть те произведения, которые стали появляться гораздо позднее XIV-XV вв., начиная с “Исповеди” Ж.-Ж. Руссо, и составили самостоятельный литературный жанр. При таком подходе, однако, возникает, как кажется, неразрешимая проблема нахождения какого-то иного общего названия для довольно многочисленных сочинений, в которых их авторы рассказывают о своей жизни, время от времени появлявшихся в античной и особенно средневековой и ренессансной литературах. Как иначе обозначить тот ряд произведений, который составляют “Исповедь” св. Августина, “Историю моих бедствий” Абеляра, “Письмо к потомкам” Петрарки и “Жизнь” Челлини?

306

финансовой стороной жизни автора, - “домашние хроники” (cronache domestiche), обычай писания которых в Тоскане имел давнюю историю, восходящую еще ко времени Данте. Это истории семьи, в той или иной мере полные и подробные. Иногда они ограничиваются лишь перечнем предков с обозначением рода занятий и должностей каждого, но иногда включают и довольно пространные описания их достопамятных дел. Такие истории, как правило, содержат десятки и сотни имен и охваты­ вают многочисленные боковые ветви фамильной генеалогии. Целеустановка “домашней хроники” очевидна - донести до потомков память об их роде и людях, его прославивших. Чтобы реализовать ее, автор старательно собирает и заносит в книгу всевозможные сведения о сво­ их родителях, родителях родителей, дядьях и тетках, нередко используя при этом записи, оставленные его отцом или дедом. В конце длинной вереницы поколений находится обычно место и для него самого, для рассказа о его собственной жизни. Этот рассказ чаще всего краток и сравним по своей форме с жизнеописаниями других членов рода, хотя в некоторых случаях он разрастается, выходит за обычные рамки и ста­ новится главным в произведении, делает его автобиографическим.

Пополанская “автобиография” рождается и живет в своем совер­ шенно особом мире. Ее “хронотоп” - это большой дом добропорядоч­ ного флорентийца, главы семьи, заполненный многочисленными соро- дичами-слушателями. В первых их рядах расположились давно оставив­ шие этот мир предки. Они - строгие судьи, готовые вынести суровый приговор: рассказчик недостоин доброго имени, которые носит (Питти, Морелли или Веллути). За рядами предков стоят ныне живущие: братья и сестры с их семьями, взрослые дети, родня жены. Они близко знают говорящего, осведомлены о положении его дел, и потому все детали его рассказа, все подсчеты доходов и расходов воспринимаются ими с сугу­ бым вниманием, в особенности сыновьями, которым предстоит насле­ довать дела компании. Именно к сыновьям в первую очередь обращает­ ся рассказчик, перед ними раскрывает свои расчетные книги, им, умуд­ ренный опытом, дает житейские советы, превращая эпизоды собствен­ ной жизни в назидательные примеры. Наконец, в глубине дома толпят­ ся далекие потомки нынешнего главы семьи, также с интересом ему внимающие и ждущие от него чего-то для себя важного.

Такой “хронотоп” предопределяет некоторые особенности пополанского автобиографизма, например, акцентированность материаль­ но-финансовой стороны жизнедеятельности героя - ведь все, к кому об­ ращено его сочинение, самым непосредственным образом связаны с ней, а многие и зависимы от нее. Или вторжение в рассказ на первый взгляд совершенно разнородных и произвольно отобранных сюжетов: о некогда занимаемых автором государственных должностях, о близких и далеких предках, о том, как приумножить им семейное богатство, об участии в войнах и в далеких странствиях. Это ответы на неслышные нам вопросы слушателей-сородичей, которым одним может быть инте­ ресно все рассказываемое - без изъятия, вплоть до самых малозначи­ тельных подробностей, до списка фруктовых деревьев в саду, который приводит в своей “Хронике” Бонаккорсо Питти.

307

Очевидно, однако, что наряду со специфической “внешней” ситуа­ цией, контекстом, в котором существуют такие сочинения, особенности пополанского рассказа о себе, его конкретно-исторические черты опре­ деляются также и теми представлениями о самом себе, тем образом “Я”, который сложился в сознании авторов “записок” и “домашних хро­ ник”. Поэтому исходя из автобиографического текста возможно рекон­ струировать в известной мере, хотя бы в самом общем виде, эти пред­ ставления и сам этот образ.

Пожалуй, первое, что обращает на себя внимание в пополанских ав­ тобиографиях —некая “несамостоятельность” главного героя, который проходит свой жизненный путь и вообще существует как бы не вполне “сам по себе”. Перводвигатель и конечная цель его устремлений нахо­ дятся не в нем самом, а вовне, в более могущественном, чем отдельный человек, надличном организме, лишь частью которого он сам является. Обычно таким организмом-общностью оказывается большая семья, род (famiglia), реже - государство-коммуна или “нация” (nazione) и сов­ сем редко - христианский мир вообще (christianita). Поэтому не случай­ но первый же автобиографический сюжет в “Хронике” Питти связан со ссорой между породненными семействами Питти и Манелли, а единст­ венный включенный в нее сонет посвящен событию, знаменующему вклад автора в сокровищницу родовой славы - награждение Бонаккорсо дворянским титулом и привилегиями:

Вныне текущ ем тысяча четыреста первом году

Вгороде Тренто император Руперт пожелал, Чтобы скромный мой герб навсегда собой увенчал

Его лев золотой, лежащ ий у всех на виду.

И велел в тот ж е день он канцлеру своему, Чтобы тот свой регистр дворянский тотчас ж е достал И в нем им я м о е и б р а т ьев м ои х записал,

Чтобы лев золотой навсегда остался бы в наш ем р о д у .

И он дал привилегии нам , нас сочтя достойными званья

Благородных имперских дворян, нас и наш их с ы н о в ...

(Подчеркнуто нами. - Ю .З.).

И также не случайно Питти и другие авторы “записок” и “домашних хроник” часто путают “Я” и “Мы”, сбиваясь с рассказа о себе на рассказ

освоем роде или своей “нации” и наоборот.

Онеразрывном единстве главного героя с семейно-родовым целым говорит также обязательная “двуединая” форма пополанских “автобио­ графий”: рассказ автора о себе непременно предваряется в них истори­ ей фамилии: ведь всякий человек, как утверждает Донато Веллути, “желает знать о своем роде и своих предках, и с кем они породнились, и как приобрели имущество” Жизнь самого автора оказывается, таким образом, лишь продолжением этой истории, производным, появление

которого на страницах книги требует специального оправдания. «Те­ перь следует написать обо мне, судье Донато, - начинает эту вторую часть своей “Домашней хроники” тот же Веллути, - каковой был сыном названного Ламберто, и о моих, потомках, и о родственниках, цриобре-

308

генных через моих жен и детей. И хотя было бы более подобающим, чтобы другие писали обо мне, а не я, по той причине, что я имею сыно­ вей и дочерей еще юных и в моих делах не сведущих, и другого такого человека нет, все же я решил кое о чем написать».

В этой же связи характерно и несколько отстраненное отношение создателя пополанской автобиографии к своему сочинению, напомина­ ющее отношение не столько автора, сколько составителя, причем, хотя и главного, но не единственного. Поскольку история его жизни и исто­ рия его фамилии к моменту написания сочинения не завершены, само оно как бы остается открытым, требующим продолжения и часто полу­ чающим его. Через какой-то срок новый глава семьи, озабоченный тем, чтобы в генеалогической цепи не образовался досадный пробел, про­ должает историю, начатую дедом или прадедом, иногда дописывая ее в гой же самой старой книге. Видимо, отдавая себе отчет в том, что их со­ чинения будут не только перечитываться, но и, вполне возможно, до­ полняться потомками, авторы оставляют пропуски в тех местах, где па­ мять им отказывает, дабы, как говорит Веллути, он сам или другие “че­ рез некоторое время, что осталось, дописали”. Такое своеобразное кол­ лективное авторство особо подчеркивает семейно-родовую природу пополанских “автобиографий” и запечатлевшихся в них автопортретов.

Другая особенность купеческого “рассказа о себе” - его крайняя “овнешненность” - почти полное отсутствие каких-либо указаний на суще­ ствование внутреннего мира героя-автора, той скрытой от других основы “Я”, которая определяет его поступки. Здесь не найти даже того схема­ тичного в своей основе, еще обязанного средневеково-христианским представлениям изображения борьбы греховных человеческих устремле­ ний и возвышенных помыслов, ведущих к вечной жизни, которое встре­ чается в сочинениях гуманистов и художников. Этот рассказ также ли­ шен исповедальных и покаянных мотивов, хотя именно их, кажется, и следовало бы ожидать от автобиографии добропорядочного христиани­ на, - а авторы “записок” и “домашних хроник”, несомненно, себя таковы­ ми считают и являются таковыми в действительности. Он описывает лишь события, в которых внутренние мотивы поступков героя либо во­ все отсутствуют, либо обозначаются очень поверхностно и неопределен­ но. Бонаккорсо Питти, например, причину своего отъезда из родитель­ ского дома в опасное многомесячное путешествие (этот отъезд стал важ­ нейшим рубежом в его жизни, положив начало долгим годам странствий) объясняет всего в нескольких словах: “В 1375 году, будучи молодым и ли­ шенным руководства, и желая странствовать по свету и искать своего счастья, я решил сопровождать Маттео делло Шельто Тинги, каковой был купцом и большим игроком”. Еще проще у Питти обстоит дело с мо­ тивировкой такого важного шага, как вступление в брак. “Так приехал я во Флоренцию, - рассказывает он, - и решил здесь жениться. Зная, что Гвидо ди мессер Томазо ди Нери дель Галаджо - самый видный и уважа­ емый человек во Флоренции, я решил получить невесту из его рук, какую он захочет дать, лишь бы она была его родственницей”.

Поступки героя пополанской автобиографии, как правило, оказы­ ваются прямым следствием присущих ему универсальных человеческих

309