Агацци Э. Научная объективность и ее контексты

642 Глава 10. Наука и метафизика

ции, эксперименты и т.п., т.е. эмпирические орудия в широком смысле, могут допускаться как единственные источники значения, но не как единственные критерии истинности. Это значит, что сущие, рассматриваемые в дискурсе, принимающем эти источники значения, должны характеризоваться только свойствами, определяемыми терминах эпирических признаков, хотя истину о них можно получить также и средствами не только эмпирических критериев (например, с помощью логических аргументов). В этом случае, который мы рассматриваем как случай эмпирических наук, онтология остается ограниченной эмпирическими сущими, в смысле сущих, характеризуемых эмпирически укорененными атрибутами, но не только эмпирически достижимыми сущими. В этом смысл нашего утверждения, что онтология науки остается в пределах «всего опыта» и что наука использует метаэмпирические выводы, не являющиеся метафизическими в собственном смысле. (Кстати, это должно было бы убедить таких, как ван Фраассен, что мы не открываем дверей метафизике, принимая существование ненаблюдаемых; их существование все еще физическое.)

Заниматься метафизикой означает также не накладывать априорных ограничений на значение базовых понятий. Следовательно, ее задачей должно быть употребление таких универсальных критериев познаваемости реальности, которые обязаны применяться не только к эмпирически доступным сущим или фактам, хотя, очевидно, должны применяться и к ним. Если, начиная с эмпирических данных и аккуратно делая выводы, мы будем вынуждены признать существование неэмпирических сущих, мы должны будем их признать. Отказываться от этого, потому что они не эмпирические, было бы все равно, что отказываться признавать элементарные частицы в физике, потому что они ненаблюдаемые. Конечно, в физике бывают причины колебаться, принимая существование некоторых частиц, но эти причины состоят не в том, что эти частицы ненаблюдаемы (но, скажем, в том, что мы не полностью убеждены научными аргументами, поддерживающими их существование). Для метафизики мы должны принять такой же подход; метафизические заключения относительно существования сверхчувственных сущих не могут отвергаться потому, что они сверхчувственны, но только если мы можем показать, что метафизические аргументы, поддерживающие их существование, недостаточны или даже ошибочны. Говорить, что таких сущих не может быть, было бы

10.6. Метафизика как когнитивное предприятие 643

не только догмой, но и метафизической догмой, поскольку это было бы во всяком случае высказыванием, относящимся к реальности как таковой.

10.6..метАфизикА.кАк.когнитиВное.ПредПриятие.

В науке преобладают два вида знания: знание путем знакомства (эмпирическое знание) и знание на основе аргументов (теоретическое знание), но непренебрежимую роль играет и знание путем рефлексии – критического размышления над неявно принятыми интеллектуальными рамками, понятиями, принципами или, лучше сказать, условиями познаваемости. Теория относительности – вероятно, самый красноречивый пример этого научного знания путем рефлексии, поскольку критическое исследование, критика и преобразование принятых взглядов на пространство, время, одновременность и другие условия познаваемости физических явлений были в этой теории прорывом, приведшим впоследствии к эмпирическим проверкам и теоретическому развитию, ставшими возможными благодаря новому гештальту. И это был не единственный пример в истории науки.

Метафизика, понимаемая как исследование самых общих черт реальности, может рассматриваться как великое предприятие рефлектирующего познания, поскольку оно состоит в обнаружении самых общих критериев познаваемости того, что мы знаем. Кантовский «приемлемый» смысл метафизики вполне согласуется с пониманием ее как знания путем рефлексии (напротив, если строго придерживаться кантовского тезиса, что познание возможно только относительно чувственных восприятий, его «Критика чистого разума» и особенно его трансцендентальная дедукция не могли бы считаться вообще выражающими какое-либо знание). Метафизика является также до некоторой степени знанием путем знакомства, поскольку ее цель – сделать постижимой реальность, как она фактически переживается в самых разных ее проявлениях, включая и открываемые науками (как мы заметили, когда говорили о петле обратной связи между метафизикой

инаукой). Наконец, метафизика есть знание на основе аргументов,

ив этом отношении она развивает свою самую специфическую задачу – исследование сверхчувственного. Поэтому все попытки провести четкую демаркацию между наукой и метафизикой были обречены

644 Глава 10. Наука и метафизика

на неудачу; нет такого критерия, потому что обе суть формы знания

иразделяют все признаки когнитивного предприятия. Разницу можно обнаружить только в их соответствующих концептуальных областях

иинтеллектуальных интересах. Для метафизики областью является реальность в ее целостности, а интерес состоит в нахождении ее окончательного объяснения. Для науки область ограничивается некоторыми аспектами эмпирически удостоверяемых черт реальности, а интерес состоит в объяснении их в предварительно ограниченных рамках концептуальных и операциональных орудий.

Вопрос об интеллектуальном интересе заслуживает некоторого дополнительного рассмотрения. «Сверхчувственное интересовало людей» не только по интеллектуальным причинам, но особенно по экзистенциальным причинам, поскольку признание или непризнание существования измерений реальности, выходящих за пределы материального мира нашего земного существования, может иметь большое влияние на смысл жизни человека. Тот факт, что Бог может существовать и быть творцом и регулятором вселенной, как и человеческого существования; тот факт, что человеческая природа может находиться на более высоком онтологическом уровне, чем чисто животная жизнь; тот факт, что возможно продолжение нашего существования после нашей биологической смерти – все это, например, вопросы, на которые утвердительно отвечали все известные нам культуры во все исторические времена. Из признания таких сверхчувственных реальностей были сделаны некоторые выводы относительно правильного образа жизни, которому люди должны следовать, если хотят действительно спасти себя в радикальном смысле – не растратить впустую свои собственные жизни. Религии в типичном случае брали на себя задачу дать некоторого рода «описание» сверхчувственного и сформулировать обряды, правила и предписания для людей, следуя которым они могли бы поставить себя в правильные отношения с этой вышней сферой. И описания, и предписания, предоставляемые религиями, основаны не на интеллектуальных аргументах, а на рассказах и откровениях, принимаемых на веру. Преимущество веры (для тех, у кого она есть) состоит в том, что она дарует несомненность, а это имеет первостепенное значение во всех жизненно важных вопросах. Никто на самом деле не готов «играть в свою жизнь гипотетически», но каждый хочет быть абсолютно правым, когда на кону его собственная жизнь. Причаститься вере (будь то религиозной, политической или просто

10.6. Метафизика как когнитивное предприятие 645

спонтанно человеческой), следовательно, практически эффективный способ достичь того, что мы могли бы назвать «экзистенциальной безопасностью». Однако сомнение может атаковать веру и побудить людей подвергнуть ее более или менее критическому рассмотрению. Это рассмотрение может касаться не только правдоподобия рассказов или откровений, содержащихся в вере, но даже и общих взглядов, в соответствии с которыми предполагается существование сверхчувственного и его основные характеристики. Усилие прояснения и устранения таких сомнений требует интеллектуального предприятия, основанного на свидетельствах и аргументах, специально предназначенных для проблемы сверхчувственного, и это и есть та глубокая экзистенциальная мотивация, которая поддерживает метафизику в ее втором и более специфическом смысле (соответствующем функции предоставления «концептуального пространства» и «логического оправдания» веры в сверхчувственное).

Рассматривая эту мотивацию, мы легко можем понять некоторые различия с наукой. В то время как мы можем охарактеризовать интеллектуальную установку науки как любопытство в высшем смысле открытого интереса, исследование сверхчувственного мы скорее можем назвать интеллектуальной заботой. Действительно, каждый человек чувствует, что его жизнь не «стоит на кону», если ему случится ошибиться в каком бы то ни было научном вопросе и он не будет ощущать экзистенциальной опасности, признав, что верность любого научного высказывания, как мы видели, «относительна» и «опровержима». Но многие ощущают, что быть правым или ошибаться в вопросе о сверхчувственном может повлечь за собой выигрыш или потерю в фундаментальной ценности его существования. Вот почему метафизику характеризует фундаментальное стремление к несомненности и абсолютности, тогда как наука (в современном смысле) отказалась от этого притязания. В этом основная причина того, что наука не имеет возможности предложить знание, подходящее для решения экзистенциальных проблем (что выражено также в знаменитом высказывании Витгенштейна: «Мы чувствуем, что даже если все научные проблемы будут решены, ничего не будет сделано для фундаментальных проблем человека»). Если дела обстоят так, было бы, конечно, произволом не только объявить «псевдопроблемами» те, которые наука не может решать, но также и догматически отрицать, что другие роды познания, отличные от науки (и в частности, не разделяющие ее характера

646 Глава 10. Наука и метафизика

объективности), могут быть способны заниматься этими проблемами. Сам Кант, в конце концов, разработал сложный рациональный дискурс, узаконивающий метафизические тезисы о сверхчувственном на основе моральных аргументов.

Могут подумать, что сказанное выше касается только тех, кто «верит» в сверхчувственное, и старается поэтому «оправдать» его или даже дать ему рациональное «основание». Это впечатление ошибочно. Кроме того, у всех тех, кто уже имеет «веру» в то, что сверхчувственного не существует, остается проблема найти какое-то рациональное оправдание этого и, в особенности, предложить какой-то смысл жизни в соответствии с этой точкой зрения. Конечно, в ходе истории человечества эту задачу взяли на себя материалистические философии, но это не значит, что они ушли от проблемы сверхчувственного; если только занятые ими позиции не были чисто догматическими, они по необходимости должны были заняться этой проблемой и ответить отрицательно на ее фундаментальные вопросы. В заключение, метафизику, быть может, можно «игнорировать», но ее нельзя «устранить» также и во втором смысле.

Другие предполагаемые различия между наукой и метафизикой (которые должны продемонстрировать, что последняя не заслуживает серьезного рассмотрения как когнитивное предприятие) на самом деле очень сомнительны. Упомянем просто пару их. Одно касается спорного характера, отсутствия интерсубъективного согласия и отказа от «фальсификации» возможностей, существующих, как утверждают, в метафизике, но не в науке. Но живая наука, т.е. та, что еще не кристаллизовалась в учебниках, представляя собой, так сказать, «принятое наследство» прошлого, открыта для споров не в меньшей степени, чем метафизика (и это отнюдь не слабость, но пружина ее прогресса), в то время как в самой метафизике есть «принятые традиции», которые мирно уходят в прошлое и становятся устаревшими, во многом так же, как старые научные теории. С другой стороны, научные теории иногда укрываются их сторонниками от фальсификации с не меньшим упрямством, чем догматы метафизики (подумайте, например, о дарвинизме и неодарвинизме в биологии). Философия науки в последнее время подчеркивала (даже с избытком) этот факт. Конечно, мы не станем отрицать, что обычно легче опровергнуть ошибочный научный тезис, чем метафизический, но это связано с большей степенью общности метафизики (в науке также общие

Примечния 647

законы или принципы гораздо труднее опровергнуть, чем частные высказывания).

Общим упреком метафизике является то, что она все время занимается все теми же «вечными» проблемами, не достигая никаких устойчивых решений их, так что ей всегда приходится начинать с начала. Это тоже слишком упрощенный взгляд. Метафизика все время меняется, потому что знание реальности (т.е. реальности такой, какой она нуждается в объяснении, а это не может не быть реальностью, какой мы ее знаем) эволюционирует во времени, и открываются новые ее измерения. Аналогичным образом меняется и человек, поскольку он вырабатывает новые понятия, новые установки, новые идеалы, оказывается в новых исторических условиях; и потому он проблематизирует реальность с ее меняющимися интересами

иустановками. Это должно приводить к эволюции метафизики, не исключающей постоянства некоторых базовых черт, переоформляемых по-новому. Но наука испытывает то же самое. Мы могли бы сказать, что наука все еще стремится постичь окончательные составляющие материи, что она все еще пытается удовлетворительно понять математический физический континуум, что она постоянно задает вопрос о происхождении вселенной. Почему такие случаи должны считаться сизифовым трудом в случае метафизики, но не науки? На самом деле они показывают, что грубая «кумулятивная» картина прогресса науки не менее произвольна, чем «анархистская» картина метафизики. Правильный взгляд состоит не в том, чтобы ввести анархию также

ив науку, а чтобы признать, что оба поля подвержены изменениям, что рациональное исследование может сохранить истинность, не делая ее статичной, и признать ограниченность наших когнитивных успехов, не отрицая их.

Примечания

1 То, что мы только что сказали, надо воспринимать лишь как крайне сжатое представление того, что можно назвать «преобладающей атмосферой» в западной культуре XIX и XX столетий. На самом деле ряд выдающихся ученых защищали тезис о более или менее явной и значимой взаимосвязи между наукой и метафизикой (хоть и не всегда использовали эту терминологию) – от Юэлла до Дюгема, Мейерсона, Эйнштейна, Кэмпбелла, Энрикеса, Нортропа, Харре и многих других. В работе Дилворта (Dilworth, 2007), посвященной иллюстри-

648 Глава 10. Наука и метафизика

рованию и защите такой позиции, в изобилии представлены ссылки и цитаты, свидетельствующие об этом направлении в философии науки. Важную работу в духе этой тенденции проделал А. Чакраварти, см. особ. Chakrawarty (2007).

2 Иногда метафизику, понимаемую как исследование всеобщих черт реальности, называют трансцендентальным исследованием, а когда она понимается как исследование сверхчувственных измерений реальности – учением о трансцендентном. Как мы скоро увидим, Кант признавал метафизику в первом смысле, но не во втором. Однако эти термины часто использовались в современной философии в разных смыслах, и поэтому мы в дальнейшем не будем ими пользоваться.

3Сказанное нами особенно соответствует дискурсу, развитому Кантом

вего «Пролегоменах» (1783), но мы не можем отрицать, что Кант мог даже заняться разработкой подлинной «метафизики науки». Это он сделал в «Метафизических основаниях естественных наук» (1786), т.е. в период своей «критической» мысли, включая то время, когда он писал первое издание «Критики чистого разума» (1781), «Пролегомены» (1783) и второе издание «Критики» (1787). В этой работе он исследует естествознание (практически ньютоновскую физику), основанное на нормах, установленных в «Критике», реализуя таким образом проект, который он имел в виду еще в свой «докритический» период (о чем он открыто свидетельствует в письме Ламберту 1765 г.). Потребность в естественной философии, «точной», свободной от спекулятивных приключений и прочно укорененной в математике, присутствовала в его уме как потребность в «метафизическом основании», но могла быть удовлетворена лишь после глубокой реформы понятия метафизики, проведенной им в «Критике». Действительно, в этой работе 1786 г. он демонстрирует переход от «чистых» понятий и принципов понимания, представленных в «Аналитиках» «Критики чистого разума» к подлинной естественной науке, т.е. к исследованию движения материальных точек (т.е. к механике). Надо заметить, однако, что «Метафизические основания» не привлекли особенного внимания при своей публикации (в письме Кизеветтеру 1785 г. Кант сожалеет об этом). Но эта работа часто обсуждалась позднее идеалистами и оказала влияние на их зачастую произвольные метафизические интерпретации естествознания, так что окончательным итогом стала дискредитированная смесь метафизики и науки, стимулировавшая позитивистскую враждебность к метафизике вообще.

4 Эти унификации происходят в рамках восприятия реальности согласно здравому смыслу и составляют то, что Селларс назвал «явным образом» мира, образом, который, тем самым, является необходимой предпосылкой и постоянными рамками для построения его «научного образа». Вот почему (как мы уже объясняли) мы не можем разделить тезис Селларса, что явный образ внутренне ошибочен и должен быть сменен (по крайней мере как регулятивный идеал) научным образом, который верен.

Примечния 649

5 Именно этого рода априорная зависимость науки от метафизики, утверждавшаяся некоторыми, даже знаменитыми философами (от Декарта до Гегеля), вызвала антиметафизическую реакцию неопозитивистов, как можно видеть, например, из этой декларации Ганса Рейхенбаха: «[Современныеученые]отказываютсяпризнаватьавторитетфилософа, претендующего на знание истины путем интуиции, путем прозрения в мир идей, или в природу разума, или в принципы бытия, или в какой угодно сверопытный источник. Для философов нет отдельного входа к истине. Путь философа указывается путем ученого» (Reichenbach 1949, p. 310).

6 Мы добавили бы слишком много к и без того солидному объему этой работы, если бы занялись сейчас иллюстрированием того, каким образом метафизические соображения образуют исходные рамки науки. Скажем просто, что некоторые метафизические принципы, относящиеся

кобласти общей онтологии (например, принцип постоянства субстанции или принцип причинности), приобретают «специализацию», когда «применяются» к специфической онтологии некоторой науки, т.е., как мы объяснили в предшествующих главах, когда интерес исследования сосредоточивается на некоторых ограниченных «атрибутах» реальности. Так, например, в ньютоновской механике масса, движение, пространство и время играют роль субстанций, в то время как сила играет роль причины (причины изменения движения, совместимого с «сохранением» количества движения). Дополнительный метафизический принцип, относящийся не к общей онтологии, а только

кспециальной онтологии природы, – принцип «единообразия природы». Этот последний принцип является рациональной предпосылкой поиска законов природы, а также планирования экспериментов и формулирования предсказаний. Общий принцип причинности является рациональной предпосылкой построения теорий, показывающих, почему некоторые эмпирические законы таковы, каковы они есть, вследствие базовых специфических свойств и законов субстанций, о которых идет речь. Следовательно, общие метафизические принципы специализируются в принципы, законы и теории конкретной науки. В Dilworth (2007) предложено убедительное представление этого процесса, и делается особый упор на роль принципов в науке – аспект, который мы не рассматривали специально в нашей книге, считая, что он включен в представленную нами идею «герменевтических рамок». Эта тема, безусловно, заслуживает более глубокого анализа, представленного Дилвортом.

7 Прекрасное обсуждение этого вопроса см. в Mittelstaedt (2011).

8 Эта обратная связь от научного познания к метафизике может иметь и еще более значимые воздействия, например в смысле отвержения общих метафизических моделей физической реальности. Например, Массимо Паури утверждает, что «онтологический прорыв, подразумеваемый открытием атомизации действия, столь радикален, что квантовая теория представляет собой удостоверение о смерти атомизма в очень

650 Глава 10. Наука и метафизика

глубоком смысле. В этом смысле, я полагаю, он исторически представляетсобойсамоеяркоеэмпирическоеопровержениеобщефилософского тезиса о мире» (Pauri 1997, p. 175). Развивая этот подход, этот же автор утверждает позднее, что «Открытие Планком атомизации действия ведет к фундаментальному признанию онтологии непространственных абстрактных сущих (Куайн) на квантовом уровне реальности (КТ) в отличие от по необходимости пространственно-временных раскрытий (измерений)» (Pauri 2011, p. 1677).

9 См. особ. Agazzi 1977, 1981c, 1988d.