Агацци Э. Научная объективность и ее контексты

612 Глава 9. Контекст занятий наукой

названием сциентизма. Следовательно, возможное решение нашей проблемы может прийти от признания того, что кроме неоспоримой научной рациональности, есть и другие формы рациональности, которые, в частности, имеют более широкий охват, нежели научная рациональность, и могут помочь придать идеалу оптимизации размах применения, необходимый для действительно «глобальных» проблем, с которыми мы сталкиваемся сегодня. Мы не должны идти слишком далеко в поисках таких форм рациональности вне науки9, они присутствовали на протяжении всей истории человечества, и среди них есть особое поле, в котором рациональное исследование было посвящено проблемам, релевантными нашим; это поле – этика, которой мы можем приписать статус особой подсистемы в нашем теоретико-систем- ном подходе10.

9.2..нАукА.и.ЭтикА.

Обсуждение и попытки разъяснений, приведенные в предыдущем разделе, образуют рамки для рассмотрения проблемы, в прошлом считавшейся чуждой философии науки, но приобретающей все большее значение в течение последних десятилетий – вопросу об отношении между наукой и этикой. Причины такого недоверия и даже противостояния такого рода проблемам в основном исторические. Особенно

вангло-американской культуре «философия науки» была почти что техническим термином, обозначавшим тот конкретный способ анализа науки, который был «освящен» логическим эмпиризмом и продолжен традицией аналитической философии. Этот подход – как мы неоднократно повторяли – состоял в логико-методологическом анализе науки, рассматриваемой с по существу лингвистической точки зрения, и интересовался когнитивными аспектами науки. Общими «философскими» размышлениями о науке пренебрегали и даже считали их пустыми и бесплодными. Так что единственными ветвями философии, допущенными к участию в этом предприятии, были логика, эпистемология и некоторые фрагменты онтологии, а этика оставалась вне этих рамок11.

Более того, этот подход был в значительной степени разработан

врамках эмпиристской философской традиции, в которой юмовское разделение дескриптивного и нормативного было общим местом.

9.2. Наука и этика 613

Так что с этой точки зрения науке (которая пытается сказать, «каковы вещи») нечего делать с этикой (которая пытается сказать, «какими вещи должны быть»). И наконец, в континентальной европейской традиции упор (следуя тезису, отстаивавшемуся Максом Вебером) делался на тот факт, что наука является и должна быть «свободной от ценностей», и что суждения о ценностях запрещены в науке ради сохранения ее объективности. Поскольку моральные суждения являются образцовыми суждениями о ценностях, любой контакт науки с этикой казался незаконным и опасным. Самое большее, можно было спросить, является наука «хорошей вещью» или «плохой вещью», но в данном случае ответ казался очевидным: «сама по себе» наука вещь хорошая, но плохие люди могут иногда использовать ее «по-плохому». В предыдущем разделе мы видели, что к концу первой половины XX столетия этот оптимистический взгляд на науку начал подвергаться критике; и с тех пор законность моральных, социальных и политических суждений о науке (включая контроль над ней и ограничения ее) отстаивался со все возрастающей настойчивостью (хотя, вероятно, с небольшим эффектом). Мы ограничимся рассмотрением этического аспекта.

9.2.1. Имеет ли смысл этика науки?

Некоторые люди выступали против предложения подвергнуть науку моральным суждениям, поскольку видели в этом предложении не только первый шаг к контролю над наукой – контролю, который не только поставил бы под угрозу свободу научного исследования, но и представляет собой незаконное внешнее воздействие на самую структуру и жизнь науки. Уже сама идея о контроле над наукой имеет этический привкус, поскольку свобода науки исторически была одним из самых значительных примеров свободы мысли, одной из выше всего ценимых идей современной цивилизации. Мысль о том, что подчинение науки моральному суждению только поставило бы под угрозу свободу научного исследования и представляет собой незаконное внешнее воздействие на структуру и жизнь науки, является выражением опасения, что признание такого внешнего воздействия навлечет риск на научную объективность, т.е. поставит под угрозу определяющую характеристику самой науки. Позволить, чтобы наука подвергалась моральным суждениям, означало бы возврат к позициям обскурантизма, когда некоторым личностям предоставлялось право

614 Глава 9. Контекст занятий наукой

цензуры интеллектуальной продукции, с тем дополнительным следствием, что мы уже не имели бы свободного доступа к надежному объективному знанию, доставляемому наукой. По этим причинам многие ученые стали защищать «нейтралитет» науки в том смысле, что наука независима и отделена (в частности) от этики. Однако различение, которое мы провели, обсуждая проблему нейтральности науки, поможет нам увидеть разницу между наукой как системой знания и наукой как человеческой деятельностью.

Рассматриваемая как система знания, наука независима и должна быть независимой от этики, поскольку высказывания допускаются в науку в предположении, что они являются или могут быть истинными, а не существует никаких «морально приемлемых» или «морально запрещенных» истин. Сегодня это звучит как нечто совершенно очевидное, но еще не так давно некоторые высказывания или теории были запрещены в Европе, причем такие запреты провозглашались во имя различных этических, религиозных и идеологических доктрин. Нынешнее положение может считаться (и на самом деле является) историческим завоеванием свободы. Однако запрет на «вмешательство» соответствует также некоторой более глубокой черте науки: условием допущения в науку некоторого высказывания является то, что оно может быть (хотя бы предполагаемо) истинным, а критериями проверки этой истинности являются определенные специализированные формы эмпирических данных и логические аргументы. Они являются также и критериями отвержения высказываний. Из этого вытекают два следствия. Первое: моральные критерии не могут допускаться при принятии или отвержении научных высказываний, неважно, расходятся ли они со специфически научными критериями или дополняют их. Это должно быть так, поскольку моральные критерии служат для отличения того, что правильно (или хорошо) от того, что неправильно (или плохо), а не того, что истинно, от того, что ложно. Поэтому моральные суждения не подходят как критерии внутринаучной приемлемости, и в этом смысле науке нечего делать с этикой. Чтобы усилить интуитивную приемлемость этого тезиса, представим себе сначала, что некто говорит: «эта математическая теорема правильна, но она противоречит моим моральным убеждениям» или «этот результат эксперимента научно здрав, но мы не можем принять его по моральным основаниям». Мы бы, конечно, не пытались убедить лицо, сделавшее эти высказывания, в том, что эти высказывания «ошибочны»,

9.2. Наука и этика 615

а просто сказали бы, что они «бессмысленны», и, возможно, попытались убедить его/ее в этом.

Во-вторых, некоторые коллизии могут возникнуть по поводу возможности считать некоторое высказывание истинным в связи с различием критериев, принимаемых для такой оценки. Если такие споры возникают внутри науки, их можно разрешать, рассматривая различные принятые критерии объектификации, которые в нормальной ситуации влекут за собой различие «областей объектов», как мы видели, обсуждая сравнение теорий. Более сложная аргументация требуется, когда критерии, допускаемые участниками спора для проверки истинности некоторого дескриптивного высказывания, радикально различны, как, например, в тех случаях, в которых кто-то принимает

вкачестве возможного критерия истинности божественное откровение. В таких случаях мы можем повторить, что его («другой») дискурс не имеет отношения к научным высказываниям, чья относительная истинность (в смысле, уже объясненном нами) устанавливается на основании некоторых определенных критериев референциальности. Законность «другого» дискурса может, однако, быть принята, если можно будет показать, что его цели – не дескриптивные, а состоят в том, чтобы облегчить людям понимание некоторого «послания», прибегая к знакомым им образам, не претендующим на «буквальную истинность», и это потому, что предполагаемая референция этого дискурса не затрагивает эмпирически проверяемых «положений дел». (Классическим примером может служить принятие или отвержение коперниканской теории в эпоху Галилея.) В заключение мы утверждаем, что, в той мере,

вкакой речь идет о ее когнитивном аспекте, наука имеет право сохранять полную автономность и независимость при принятии своих высказываний, при этом не минимизируя ни входов, ни обратных связей, получаемых ею от ее культурной и исторической среды, которые, как мы несколько раз повторяли, составляют часть ее объективности.

9.2.2. Этика науки

Когда мы рассматриваем науку как человеческую деятельность (или сложную систему человеческих деятельностей), мы должны рассматривать ситуацию по-другому. На этом уровне компетентность этики иметь дело с наукой и уместность этических суждений о научной деятельности не могут игнорироваться и на самом деле неизбеж-

616 Глава 9. Контекст занятий наукой

ны. На самом деле определяющая цель этики – устанавливать, когда действие человека морально правильно (или хорошо), а когда оно морально неправильно (или плохо), и разрабатывать критерии правильной формулировки таких моральных суждений. В этом отношении этика подобна науке и, подобно науке, представляет различные «теории» того, что хорошо или плохо, и различные критерии для выражения правильных этических суждений. Эти теории подвергаются логическому анализу, выдвигаются аргументы для их поддержки или критики, выдвигаются конкретные примеры и контрпримеры, роль которых подобна роли экспериментального подтверждения или опровержения в науке – разрабатывались даже аксиоматические представления этики и т.д. По этим причинам некоторые философы считают этику отдельной наукой, хотя мы и не используем эту терминологию, поскольку она на опирается на те критерии интерсубъективности, которые мы предложили как характерные для науки; вместо этого мы просто характеризуем этику как «рациональное исследование». Помимо этого признания «серьезности» не только моральных проблем, но и того, как они рассматриваются этикой, мы хотим указать здесь, что любое человеческое действие относится к законной области исследования этики, включая те действия, которые он совершает, занимаясь наукой. Действия ученых должны соблюдать фундаментальное требование этики, т.е. соответствие моральным обязанностям.

Признание этической ангажированности науки не является чем-то необычайным, хотя оно, очевидно, касается не науки в собственном смысле (которая есть абстрактное сущее, которое как таковое не совершает действий), а ученых (которые действуют конкретно). Такая моральная ангажированность выражается, на минимальном уровне, словами, что долг ученых выполнять свою работу с самым скрупулезным соблюдением методологических требований своей науки, противостоя любым соблазнам уклониться от своего долга по каким бы то ни было причинам. Это иногда называли этикой объективности12, и мы охотно признаем, что это – первичная обязанность ученых. Но мы не согласны, что «этика науки» сводится к этому13. Не можем мы согласиться и с расширением этой позиции, состоящим в очевидном признании того, что у ученого есть также долг быть хорошим отцом, хорошим гражданином, не лгать, выполнять свои обещания и т.п. Мы утверждаем, что этические проблемы возникают и в его научной практике, независимо от того, что «научно правильно».

9.2. Наука и этика 617

Моральное суждение о любом человеческом действии можно разделить на четыре основные шага: оценка целей, средств, обстоятельств или условий и последствий. И только если действие выдержало экзамен по всем этим аспектам и было найдено морально законным с точки зрения каждого из них, оно может считаться морально дозволенным.

Вслучае науки внимание обычно ограничивается первым аспектом, и отсюда легко заключить, что, поскольку цель науки – достижение истины, эта цель сразу же определяет позитивное моральное суждение о науке. Этот аргумент в лучшем случае применим к чистой науке.

Вслучае же прикладной науки очевидно, что некоторые цели научных исследований могут заслуживать отрицательной моральной оценки. Но и в случае моральной приемлемости целей возражения могут касаться средств, используемых в данном исследовании. (Ср. этические дебаты по поводу экспериментов с человеческими эмбрионами в научных или лечебных целях.) Если средства также признаются морально допустимыми, условия и обстоятельства также могут порождать моральные проблемы. (Например, выделение средств на «большую науку» побудило людей спрашивать, является ли морально правильным тратить столько денег на поддержку естественных наук, когда в этом нуждается столько острых социальных проблем.) Наконец, рассмотрение последствий научного и технологического прогресса – именно та проблема, которая породила этические дебаты о науке и технологии (под «последствиями» мы понимаем ненамеренные последствия, т.е. те, которые не входили в намеченные цели).

Соображений, представленных здесь в обобщенной форме, достаточно, чтобы показать, что этические соображения отнюдь не нерелевантны конкретной практике науки и что рассмотрение их ни в коей мере не является вторжением этики в сферу науки. Это легко понять, сославшись на наш теоретико-системный подход. Научная деятельность протекает внутри конкретной открытой и «адаптивной» социальной подсистемы. В частности, она поддерживает отношения входа, выхода и обратной связи, в том числе и с «этической подсистемой», причем не из «моралистических», а просто из системных соображений. Следовательно, так же, как мы считаем нормальным, что некоторые ограничения могут накладываться на науку по финансовым, энергетическим, политическим и технологическим причинам, мы должны признать, что на научную деятельность могут накладываться ограничения и по некоторым моральным причинам.

618 Глава 9. Контекст занятий наукой

Мы, однако, хотим указать и на то, что такая же ситуация имеет место и для «моральной системы». У этой системы есть свои специфические функции, которые она должна выполнять в «автономном» режиме, но в то же время она открыта и адаптивна, в том смысле, что ее эффективное функционирование требует от нее чувствительности к входам, поступающим в нее от других социальных подсистем, включая, в чстности, научную систему. Такие входы в общем случае имеют форму этических проблем, возникающих в контексте научной деятельности (как и в контексте ряда других специализированных видов деятельности) и требующих этических решений, которых нельзя найти на основе научных критериев. Эти решения должна найти этика, по крайней мере в смысле выработки принципов, норм и критериев для таких решений. Но она не может сделать это, делая вид, что «применяет» к этим проблемам некие общие и неизменные принципы и нормы. Поскольку эти нормы должны применяться к конкретным ситуациям действия, реальное «решение» должно быть подогнано к конкретной ситуации, которая очень часто является совершенно новой и ранее даже невообразимой. С другой стороны, правильная интерпретация такой ситуации, включая интерпретацию моральных проблем, фактически связанных с ней, вряд ли возможна без овладения соответствующими научными знаниями. Многие люди жалуются на «кризис» этики и морали, приписывая его «утрате» традиционных ценностей. Это верно лишь отчасти; более глубокая причина состоит в том, что этика считалась замкнутой и статической системой принципов и норм. Это привело к атрофии ее силы в связи с тем, что сегодня люди часто чувствуют, что этика «говорит» с человеком, принадлежащим другим временам, и не предлагает решений моральным проблемам, к решению которых она недостаточно подготовлена. Поэтому взаимоотношения этики и науки далеки от предоставления этике «прав присмотра» за наукой, поскольку сама этика вынуждена принимать внутреннюю динамизацию, чтобы справиться с этическими проблемами, создаваемыми наукой.

9.2.3. Свобода и ответственность науки

Тревоги тех, кто видит риск для свободы науки в принятии моральных суждений о науке, можно теперь проанализировать в подходящем освещении. Если речь идет о свободе исследования, о создании знания

9.2. Наука и этика 619

и обмене им, о совершенно автономном выборе критериев принятия высказываний и теорий (т.е. если эта свобода касается когнитивной стороны науки), ее надо защищать от претензий на ограничение ее во имя предполагаемых моральных императивов. Поскольку когнитивная цель науки – способствовать поиску истины, т.е. служить очень высокой ценности, уважать и защищать такую свободу – моральный долг14. Однако хорошо известно, что свобода действий требует более осторожного подхода. Действительно, как мы уже отмечали, прогресс цивилизации можно рассматривать как постепенное расширение областей человеческих «свобод», сопровождаемое соответствующим регулированием использования этих свобод, обычно предполагающим некоторое ограничение свободы действий.

Такое ограничение никогда не считалось незаконным как таковое, поскольку оно отвечает двум очевидным потребностям: 1) поскольку действия могут причинить вред другим людям, ограничения нужны, чтобы избежать этого; 2) свобода действий одного кончается там, где начинается свобода действий другого, или, другими словами, ограничения свободы действий одного навязываются требованием не ограничивать свободу действий другого. Это второе требование является следствием принятия всеобщности свободы (действия). Если каждый имеет право на эту свободу, она ни для кого не может быть неограниченной. Заметим, что это соответствует представленной ранее идее оптимизации, которая также содержит идею критерия «ограничения без произвола»: свобода действия индивида (или подсистемы) должна ограничиваться лишь в той степени, в какой без этого будет ограничена свобода других индивидов (или подсистем). В заключение: свобода науки не только совместима, но и по необходимости связана с регулированием научной деятельности.

Поскольку мы занимались здесь только моральными проблемами, из наших рассуждений следует, что люди, занимающиеся наукой, должны принимать ограничения своей практической деятельности. Это моральная обязанность, которая, как таковая, касается совести отдельных ученых и имеет для них форму долга, или морального императива. Поэтому она не имеет принудительной силы, поскольку каждый индивид сохраняет свою свободу выбора и может действовать в отношении своего долга против собственной совести. Это, однако, становится серьезным препятствием, когда ограничения свободы действия должны накладываться по социальным причинам.

Примечания 621

этики. К сожалению, сегодня у нас нет под рукой такой этики, поскольку в каждом обществе существуют разные этические убеждения, и нет морального кодекса, разделяемого всем обществом. Мы живем

вплюралистических обществах, в которых свобода мысли и свобода совести – справедливо признаваемые ценности. Поэтому для лучшего приближения к нашей идеальной ситуации мы можем предложить честное сопоставление разных этических подходов. И это должно быть сделано с целью получения максимально широкого консенсуса по вопросам, подлежащим регулированию демократически выработанными законами, предоставив другие, менее неотложные и более подробные вопросы саморегулированию научных сообществ и, наконец, предоставив свободной совести отдельного ученого решение

вособых частных случаях.

Не надо думать, что ответственность, о которой мы говорили, касается только ученых. Это установка, которую следует принять всем членам общества, которая соответствует, как было сказано, тому факту, что каждый гражданин берет на себя обязательство действовать в соответствии со своим долгом. Только если эта установка станет общей, сможем мы ожидать прихода той атмосферы взаимного доверия, которая будет лучшей гарантией морально правильного развития научной деятельности. Мы должны иметь или создать ситуацию, в которой каждый чувствует себя участником и уважает свой долг не вредить другим людям и чувствовать, что другие люди чувствуют тот же самый долг не вредить ему/ей. В конечном счете проблема регулирования свободной науки может найти реальное решение в распространении чувства ответственности и чувства долга в науке, которое (поддерживаемое участием всех граждан в процессе принятия решений) сделало бы это регулирование одновременно и приемлемым, и разумным. Но это проблема общественного воспитания, которой мы не можем здесь заниматься.

Примечания

1 Здесь следует упомянуть в особенности Франкфуртскую школу (М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Г. Маркузе, Ю. Хабермас и К.-О. Апель), но также и таких авторов, как Л. Альтюссер и Л. Гольдман во Франции. Эта тема подробно рассмативается в Agazzi (1992), особ. гл. 2.

2 См. Mannheim (1929).

3 Самые известные работы этой школы – Bloor (1976), Barnes (1977), Latour and Woolgar (1979), and Knorr-Cetina (1981).