Агацци Э. Научная объективность и ее контексты

552 Глава 7. Следствия в философии науки

Примечания

1 Nagel (1961), p. 83

2 Более подробно см. в Campbell (1920), pp. 122–123. В частности, там можно увидеть, как Кэмпбелл открыто признает, что «теория есть связанное множество высказываний» (p. 122) и что он без каких-либо затруднений говорит об истинности теорий: Говорят, что теория истинна, если высказывания, касающиеся гипотетических идей, выведенные из гипотез, оказываются, согласно словарю, имплицирующими высказывания о понятиях, которые истинны, т.е. имплицируют законы; ибо все истинные высказывания, касающиеся понятий, суть законы.

3 Во многих случаях термин «закон» использовался для обозначения гипотез среднего уровня общности, в то время как гипотезы низкого уровня общности назывались «эмпирическими обобщениями», а гипотезы высокого уровня – «принципами». Согласно этой иерархии объяснение рассматривается как дедуктивная логическая цепочка, спускающаяся от принципов к эмпирическим обобщениям, а значение – как поднимающееся вверх от эмпирических обобщений к законам и далее к принципам. Особенно ясно этот взгляд представлен у Брэйтуэйта (Braithwaite 1953). Однако были и такие философы-эмпиристы, которые не недооценивали этого различия (см., напр., гл. 5 Nagel 1961, со ссылкой на Кэмпбелла, где речь идет о различии между законом и теорией).

4 Именно по этой причине в философии науки логического эмпиризма мы часто находим заявления, что для эпистемологических исследований теорию следует приравнивать к логической конъюнкции всех ее предложений. Этот взгляд разделяет и Поппер, который, помимо приравнивания законов и теорий, говорит, что «научные теории являются универсальными высказываниями» (см. Popper 1959, p. 59 (рус. пер. Поппер 1983, с. 82; 2005, с. 54) и всю гл. 3 этой работы).

5 Учитывая интерес, который представляет этот пункт, мы охотно процитируем полностью соответствующий пассаж из Кэмпбелла: Важность аналогии. Мы видим теперь, что у класса физических теорий, один из типов которых представлен теорией газов, есть две характеристики. Во-первых, они должны иметь описанную форму, состоящую из гипотезы и словаря; чтобы они были истинны, они должны быть такими, чтобы законы, уже признанные истинными на основе наблюдений, могли быть выведены из гипотезы с помощью логического рассуждения в сочетании с навигацией по словарю. Но чтобы теория была ценной, ей нужна еще одна характеристика: она должна демонстрировать аналогию. Пропозиции гипотезы должны быть аналогичными некоторым известным законам.

Такой способ представлять формальное устройство теории, быть может, непривычен для большинства читателей, но нет ничего нового в предположении, что аналогия с законами играет важную роль в разработке теорий. Ни один автор, систематически пишущий о принципах науки, ни в малой степени не склонен упускать из виду тесную

554 Глава 7. Следствия в философии науки

леона, несмотря на то, что никто из живущих сейчас его не видел. Это так потому, что мы можем опереться на непрерывность исторической традиции, которая надежным путем восходит к записям тех, кто видел Наполеона, и потому, что еще существует много документов, свидетельствующих о его существовании. Но в случае лиц или событий, очень далеких от нашего времени, мы должны реконструировать или выводить их существование исключительно на основании документальных данных, доступных нам в настоящее время, которые требуется правильно истолковать и объяснить.

Аналогичные рассуждения применимы, когда мы принимаем некоторые претензии на существование теории естественного отбора в биологии, или когда мы принимаем высказывания о внутреннем строении Земли или некоторых звезд и т.д. Поэтому должно быть ясно, что, если выдвигаются возражения против референциальности теоретических понятий в естественных науках, их нельзя оправдать, утверждая, что гарантии их только косвенные или что теория всегда фальсифицируема, поскольку такие возражения равно возможны во многих случаях повседневной жизни. Следовательно, подлинная причина состоит в предвзятом решении не признавать никакого рода реальности, не имеющей привычных признаков обычно наблюдаемых вещей. Но это не резон, а просто обскурантистский предрассудок.

9 Соображения этого рода высказаны также в Buzzoni (1986) и (1987). Похожее на них замечание высказал Харрé в более широком контексте, говоря о видах вещей, которые мы готовы признать реальными: «Принимаемая нами общая концептуальная схема определяет те виды вещей, свойств и процессов, которые мы готовы допустить, но что на самом деле есть, выяснится путем исследований, таких как переворачивание камней или анализа электрических импульсов в сетях радиотелескопов» (Harré 1964, p. 50).

10Наш дискурс, очевидно, довольно близок к другим трактовкам, в которых теории тоже уподобляются гештальтам, хотя и существенно отличается от них, поскольку он не полностью отвергает высказывательный взгляд на теории, но просто вводит его в законные пределы. Развитие гештальтного подхода в форме гештальтной модели и перспективистской концепции науки с подробными приложениями к изучению конкретных примеров можно найти в Dilworth (2008).

11Содержание этого раздела было опубликовано, с очень небольшими изменениями, в Agazzi (1985).

12Представление Дедуктивной Модели и ее использования для выражения основных понятий как логического эмпиризма, так и попперианства см. в Dilworth (2008).

13Мы не заинтересованы в обсуждении здесь вопроса о том, почему понятия несоизмеримости, несовместимости и несравнимости не эквивалентны. Заметим просто, что они могут быть эквивалентны с точки зрения Дедуктивной Модели, но не вне этой модели. Например, Кун и Фейерабенд часто говорят о несоизмеримости, но для Куна из нее

Примечания 555

не следует несравнимости (более того, только некоторые теории рассматривались Куном и Фейерабендом как несоизмеримые, причем не одни и те же теории). Приравнивание несоизмеримости и несравнимости породило большую путаницу, в основном благодаря тому, что оба эти понятия весьма туманны и вряд ли можно сказать, что они определены явным образом, так что, например, две теории, считающиеся несоизмеримыми по логико-семантическим основаниям, могут сравниваться по другим прагматическим критериям. Далее, как во всяком случае может несовместимость быть эквивалентна несоизмеримости или несравнимости? Ведь самый непосредственный смысл несовместимости касается логически противоположных предложений, но несовместимость может также применяться и к глобальным гештальтам или парадигмам. Например, Кун и Фейерабенд иногда утверждали, что последние различны, но часто трактовали их как практически эквивалентные, и для никого из них несоизмеримость не исключает несовместимости. Это, вероятно, связано с тем, что в их работах имеет место слияние взглядов, связанных с лингвистическим подходом (типичный пример – тезис о вариабельности значения), со взглядами, более близкими к гештальтному подходу (типичный пример – идея переключения гештальта). Кажется, что Дилворт прав, утверждая, что для Куна и Фейерабенда (что бы они иногда ни говорили) несоизмеримость подразумевает более фундаментальное изменение, нежели перемену значения, и что это изменение лучше может быть осмыслено в терминах явления переключения гештальта. Эта интерпретация хорошо представлена в Dilworth (2008, p. 64) – книге, содержащей ряд превосходных анализов различных подходов к проблеме сравнения теорий, включая основательную критику подходов логического эмпиризма, Поппера и Снида.

14Краткое, но строгое изложение этой позиции и ее отношения к боль-

шинству изложенных здесь позиций см. особ. у Штегмюллера (Stegmüller1979).Дальнейшиеподробностисм.вAgazzi(1981b);критику см. в Dilworth (2008), Chap. 11.

15В Dilworth (2007, Chap. 6) излагается то, что автор предлагает в качестве такой альтернативы – модель научного объяснения Принцип-Теория- Закон.

16Использование термина «операциональный» вместо «наблюдательный» (в предложенном нами смысле) имеет также то преимущество, что признает: операциональные понятия и термины могут без проблем высказываться (предицироваться) о референтах теоретических терминов. В некотором смысле они даже должны так предицироваться.

Например, электрону приписываются масса и заряд, которые являются (или могут являться) операциональными понятиями в теории, но приписываются электрону не операционально, т.е. косвенным измерением или расчетом.

17Последнее замечание, только чтобы рассеять последние возможные недопонимания: значение операциональных терминов зависит, некото-

556 Глава 7. Следствия в философии науки

рым образом, от законов, поскольку в большинстве случаев (особенно в физике) такие термины выражают величины, измерение которых, выполняемое посредством операций, предполагает достоверность законов, на использовании которых основан инструмент. Мы должны заметить однако, что истинность закона, вхождение определенных операциональных терминов, между которыми признается имеющим место некоторое «единообразное (uniform)» отношение, не зависит (или может не зависеть) от законов, входящих в определение операциональных терминов. Это так потому, что, например, часто существует несколько разных законов, которые приводят к одному и тому же результату и могут обеспечить основу для проектирования других измерительных процедур, приводящих к тому же самому числовому результату. Конечно, как мы замечали в других случаях, мы должны тщательно учитывать, когда эта смена процедур может быть понята как некоторого рода «расширение» данной области объектов, а когда из нее следует отказ от этой области. Интересные соображения по этому вопросу высказал Кэмпбелл (Campbell, 1920, pp. 39–42), который, однако, по нашему мнению, недостаточно подчеркнул, что законы, используемые при приписывании операционального значения некоторым терминам, принадлежат историческому контексту, «фоновому знанию», а не теории, которая имеет интенцию говорить о новых объектах. Вот благодаря тому, что это различение не было проведено, доктрина «нагруженности теорией» и проложила себе путь.

18 Заметим, что мы здесь намеренно остаемся в пределах лингвистического подхода к теориям, и мы теперь видим, что невозможно иметь одновременно несоизмеримость и конфликт теорий. С другой стороны, известно, что, например, и Кун, и Фейерабенд принимали, что несоизмеримые теории могут иногда вступать в конфликт, и это подробно разъясняется также в перспективистской концепции, представленной Дилвортом (Dilworth 2008). Читатель настоящей работы знает также, что и мы не сводим теории к чисто лингвистическим конструкциям и что мы также очертили дискурс, касающийся смены и сравнения теорий, не логико-лингвистический по характеру. И все-таки в этом подразделе мы пытаемся доказать, что даже в рамках лингвистического подхода (т.е. сентенциального взгляда на теории) тезис о несоизмеримости теорий не стоит поддерживать.

558 Глава 8. Снова о научной истинности

Сентенциальный взгляд на теории на самом деле утверждает, что научные теории по существу суть множества предложений, связанные формальными логическими связями, так что было бы законно (по крайней мере в принципе и для чисто теоретических исследований) рассматривать теорию как единственное предложение большой длины. Этот взгляд в наше время практически отвергнут, но, как мы объясняли, мы полагаем, что это зашло слишком далеко, поскольку правильнее было бы признать, что научные теории – не просто множества предложений, но в том числе и они. Мы видели также, что связи, соединяющие эти предложения, не сводятся к формально-логическим связям, так что,

вчастности, теория ни в коем случае не может приравниваться к логической конъюнкции всех принятых в ней предложений.

После всех этих уточнений имеет смысл говорить об истинности и ложности теорий в «аналоговом» смысле, базирующемся на двух фактах. Во-первых, что у теорий есть пропозициональный аспект; вовторых, что они могут быть более или менее «верными», «точными» или адекватными описаниями области объектов, которую они стараются интерпретировать, сделав явным некоторый данный гештальт, и это понятие «адекватности» – то самое, которое использовалось

вклассическом определении истинности.

Поскольку представление всех этих деталей потребовало достаточно широкого дискурса, нам пришлось отложить до настоящего момента специальное рассмотрение вопроса о научной истинности, особенно потому, что мы должны принять во внимание самые важные возражения против этой истинности, а эти возражения иногда направлены против истинности теорий, а иногда – против истинности предложений. В этом пункте мы можем рассматривать оба эти типа возражений на общей основе.

8.1.1. Наука может только приближаться к истине, но никогда не достигнет ее

Это утверждение имеет целый легион приверженцев, которые поддерживают его по разным причинам. Кажется, что оно выражает прежде всего мудрость и скромность, которые должны бы характеризовать всякое познавательное предприятие человека, в том числе и науку. Для многих оно выражает пределы и конечность человеческого разума, предстоящего тайне реальности. Для других это просто

вывод, который мы должны принять из того факта, что никакая научная теория до сих пор не существовала неопределенно долго, так что, если мы хотим избежать бесплодного скептицизма, который привел бы нас к утверждению, что наука (и человеческое познание вообще) всегда ошибочна, самое большее, чего мы можем достичь, это «приближение к истине». Но мы можем быть уверены в том, что достигаем такого приближения, по существу, по двум причинам. Первая – что не все, казавшееся истинным в отвергнутых теориях, погибает вместе с ними: кое-что остается и получает новое оправдание в последующих теориях. Вторая – что мы по крайней мере способны найти и отвергнуть наши ошибки, и это неустанное исключение лживостей само по себе говорит о приближении к истине.

Этот комплекс причин нашел свое синтетическое воплощение и стремление к систематическому выражению в философии науки Поппера и особенно в доктрине правдоподобности, которую он вооружил техническим и формальным аппаратом. Интенцией Поппера было снабдить теорию правдоподобности чем-то вроде аналогии определению истинности Тарского, и его теорию можно рассматривать как опирающуюся на три основополагающие доктрины. Первая – реабилитация теории истинности как соответствия; вторая – теория автономного существования (subsistence) «третьего мира» концептуальных сущих, независимых от мира эмпирической реальности и ментальных состояний (этот момент, однако, лишь слабо связан с понятием правдоподобности); а третья – техническое определение правдоподобности (либо в чисто логических, либо в логико-вероятностных терминах) плюс метрика для предполагаемого приближения к истине.

Все эти моменты были предметом все более разрушительной критики, начавшейся с формальных и технических ошибок, обнаруженных в определении самой правдоподобности, продолженной нахождением слабых мест и непоследовательностей в доктрине третьего мира и завершившихся атаками на теорию истинности как соответствия. В цели этой книги не входит ни критика, ни защита чьих бы то ни было доктрин. Поэтому мы не будем ни критиковать далее предприятие, которое считаем (хотя и не вполне удачной) попыткой сфрмулировать недогматическое, но все же привлекательное, строгое и конструктивное понятие науки; не будем мы и пересказывать критику других. На что мы хотим обратить внимание – это на базовую предпосылку, общую как для попперовской, так и для других доктрин «приближе-

560 Глава 8. Снова о научной истинности

ния к истине», которую мы считаем несостоятельной. Критика этой предпосылки неявно объяснит неудачи Поппера (и не только его) и в то же время даст нам некоторые указания на более подходящий путь удовлетворения законных интеллектуальных требований, лежащих в основе доктрины «приближения».

Предпосылка, которую мы имеем в виду, – это «субстантивная концепция истины», или концепция истины как существительного, о которой мы говорили в разд. 4.4.1, различая ее от «адъективной концепции», или концепции истинности как прилагательного. В этом обсуждении мы показали, что адъективная концепция больше подходит для рассмотрения истинности в контексте науки, не претендуя на то, что субстантивная концепция ошибочна или вводит в заблуждение в других контекстах. Теперь же мы посмотрим, какие у субстантивной точки зрения есть черты, способные побудить людей спонтанно принять ее.

Субстантивное использование повелительно побуждает нас рассматривать истину как субстанцию в классическом смысле, т.е. как нечто существующее само по себе. Более того, если мы говорим об использовании «истин» во множественном числе, то мы должны даже сказать, что истина предстает как область, составленная из нескольких отдельных сущих, так что, например, когда мы говорим об «истинах, открытых Ньютоном», мы можем фактически составить их конечный список и перечислить их одну за другой. Комбинированный эффект этих двух фактов (субстанциализации и плюрализации истины) почти неудержимо ведет к пониманию истины как более или менее собирательного единичного имени существительного, т.е. как референта единичного имени, обозначающего множество индивидуальных сущих, но которое в отдельных случаях может использоваться и для обозначения элементов этого множества.

Примером такого рода имени служит существительное «человек». Когда мы говорим, что человек создал науку и искусства, что человека надо освободить от тревоги и бедности и т.д., мы используем слово «человек» в смысле «человечество» (т.е. как собирательное имя). Но мы можем столь же легко использовать этот термин для обозначения отдельных индивидов из этого множества и сказать «я встретил на улице человека» или «в этой машине было три человека». Наконец, возможен и аморфный (неопределенный) статус, как когда мы говорим о достоинстве человека, о положении человека во вселенной, важности жизни человека и т.д., когда «человек» понимается и не как

«человечество», и не как один отдельный человек, а скорее как универсальная сущность, которую мы не считаем чисто концептуальной (поскольку было бы бессмысленным приписывать достоинство, положение во вселенной, жизнь и т.п. понятию) и за которой мы можем быть склонны признать “суббытийное” существование (“subsistent” existence) в соответствии с нашими онтологическими наклонностями.

Очень похож на это вопрос об «истинности», и субстантивное употребление этого понятия может побудить нас понимать истину либо как некоторого рода область, состоящую из неопределенно большого числа отдельных истин (как человечество, состоящее из отдельных личностей), либо как некоторого рода универсальную сущность, отличную от любой конкретной истины, хотя и участвующую в них всех (как всякая личность участвует в универсальной сущности человека).

Из этой картины с легкостью следует, что в силу того факта, что наши исследования в лучшем случае могут собрать только конечное число отдельных истин, мы всегда останемся на некотором «расстоянии» от Истины (“the truth”), понимать ли ее как сумму отдельных истин или как универсальную сущность, которую нельзя исчерпать знанием конечного числа ее частных случаев. С другой стороны, поскольку прогресс человеческих исследований позволяет нам овладевать все возрастающим числом отдельных истин, мы можем утверждать, что мы находимся в процессе неограниченного «приближения

кистине», и этот путь можно рассматривать либо как «бесконечную задачу» (если мы склоняемся к «коллективному» понятию истины как неограниченно большой области индивидуальных истин), либо как «регулятивный идеал» (если мы склоняемся к понятию истины как «универсальной сущности», глубину которой мы никогда не перестанем нащупывать).

Некоторые попперианцы могут порадоваться, увидев в очерченной выше концепции достаточно верное и сочувственное изображение попперовской теории правдоподобия, включая также теорию «третьего мира» , понятие приближения к истине в форме приближения

кполному содержанию области Т всех истинных предложений некоторой теории («коллективная» концепция истинности) и в форме «регулятивной идеи» для науки («эссенциалистская» концепция истинности). Этого невозможно отрицать1, но было бы слишком приписывать Попперу доктрину, гораздо более древнюю, чем его философия, которую отстаивали многие знаменитые философы до его