Агацци Э. Научная объективность и ее контексты

502 Глава 6. Контексты объективности

принадлежиткнемудажепрежде,чемонбудетиспользоватьсявкакойто конкретной теории), от той «дополнительной» и переменной части, которая добавляется как вклад «теоретического контекста» (или контекстов), частью которых он может стать. Эта возможность различения существует и (как мы уже подробно рассматривали) основывается на том факте, что термины, действующие как составные элементы эмпирических высказываний, непосредственно связаны с упомянутыми операциональными процедурами. Сейчас мы можем добавить к прежнему анализу интенсиональных конституэнт значения научных понятий, что они включают также герменевтический компонент. В особом случае операциональных понятий, как мы уже заметили, их значение включает референциальную «устойчивую сердцевину» наряду с теоретической переменной частью. Мы теперь должны добавить, что они включают также герменевтическую часть, охватывающую обе первые. Подчеркнем, однако, что эти компоненты, хоть и взаимосвязанные, все еще сохраняют некоторую независимость, как здесь было показано.

Синтезируя результаты предшествующего анализа, мы должны сказать, что «критика научного разума» не может ни ограничиться только критикой чистого разума (которая достаточна только для спецификации трансцендентальных условий знания вообще), ни быть поглощенной критикой лингвистического разума (которая заперла бы нас в парадоксе «нагруженности теорией»). Она все еще должна быть дополнена критикой герменевтического разума и исторического разума, поскольку при построении наук разум действует не только согласно условиям своего внутреннего функционирования, но и в контексте некоторых лингвистических и герменевтических априори, несущих знаки исторической детерминированности.

Еще одно замечание кажется необходимым. Мы не хотим создавать впечатления, что этот поток априорных условий означает, что научные теории являются некоторого рода необходимыми и предопределенными результатами этой сложной структуры. Фактически между всеми этими элементами существует обратная связь. Внутренняя динамика опыта и логической аргументации может привести нас к отказу от одной теории ради другой в том же самом герменевтическом контексте, а иногда – к смене некоторых априорных предположений лингвистического или даже трансцендентального порядка. Это доказывает история науки; и отнюдь не отрицая исторической природы

Примечания 503

наук, это подтверждает ее, поскольку снова динамика различных наук оказывается имеющей то же влияние на эволюцию человеческого разума и культуры, как и другие их проявления16.

Примечания

1 Прекрасная и оригинальная характеристика того, что мы назвали ментальным априори, дана в серии статей Дадли Шапира (Dudley Shapere). Убедительно обосновав тезис, что никакое предприятие, направленное на поиск знания, не может состояться без опоры на фон имеющихся мнений, он показал, почему это не предполагает ни релятивизма, ни скептицизма, ни просто устранения из науки объективности. Ибо наука выработала критерии проверки здравости этих мнений, состоящие в основном в «успешности», «несомненности» и «релевантности» этих мнений соответствующей специфической области. Система таких мнений составляет то, что Шапир называет фоновым знанием или фоновой информацией научных исследований, не столько «вообще», сколько по отношению ко всем ее конкретным моментам. Разница между этой позицией и попперовским «фоновым знанием» состоит в основном прежде всего в гораздо более точном и подробном выражении этого понятия, а также в том, что это фоновое знание признается открыто со всеми своими характеристиками здравости и надежности, что чуждо попперовскому фальсификационизму. Дистанция от куновской и фейрабендовской концепций парадигмы, смены парадигм и имплицитной произвольности их выбора и принятия еще больше.

Фактически детальный исторический анализ Шапира показывает глубинную рациональность, руководящую сохранением и сменой этих мнений (рациональность, не совпадающую, однако, с формальной выводимостью). Таким образом, он убедительно уходит от ненужных усложнений «нагруженности теорией».

Но развеиваются и проблемы, вытекающие из «нагрузки» фоновыми мнениями того, что считается предметом и результатами наблюдений. Потому что мы видим, что не всякое фоновое мнение может использоваться при формировании курса науки. Есть условия, определяющие, что может быть так использовано, – условия, к которым пришли в ходе исследования и которые стали еще более жесткими по мере развития науки. Таким образом, предприятие науки есть процесс построения, или, скорее, все большего и большего приближения к возможности строить на основе лучших из имеющихся мнений. Пока наука способна идти вперед в свете своих лучших мнений, ее аргументы и изменения рациональны. Таким образом, мы избегаем релятивизма, в который рухнули взгляды Куна, даже хотя все аспекты науки остаются, в принципе, открытыми для пересмотра или коррекции (Shapere 1984, p. XXV).

504 Глава 6. Контексты объективности

Ценная работа, в которой эти идеи применяются к анализу конкретного примера, – (Shapere 1984, p. XXV).

2Это, напротив, уже не так в случае ученых, гораздо глубже вникших

вподробности этого взаимодействия, как, напр., Ром Харрé (см. особ. Harré 1970). Также и такие хорошо известные ученые, как А. Койрé и Л. Флек, еще раньше создали ценные работы в этом направлении. Что же касается этого необходимого взаимодействия философии науки с историей и социологией науки, позвольте высказать очень простое, но существенное замечание: наука есть культурная реальность, а не природная реальность (в том смысле, что она есть продукт человеческой деятельности, а не просто результат физических процессов). Поэтому должно быть очевидно, что исследование этой реальности относится к области «наук о культуре», а не «наук о природе» (используя знаменитое различение). Другими словами, физика исследует свойства некоторой области природы, в то время как исследование свойств физики состоит в описании и понимании характеристик сложной культурной реальности – задаче, которая сама по себе требует сочетания многих подходов, помимо логики и методологии, типичных для разных «человеческих наук». Это открыто признается, например, также и в Stepin (2005), p. 46 [Степин (1999)].

3 Уместность такого выбора термина подтверждается тем, что он был использован в «гештальтмодели» научных теорий, предложенной в Dilworth (2008).

4 Хорошее обсуждение этого вопроса см. в Hübner (1978). Поппер также давал положительную оценку роли метафизических взглядов в порождении плодотворных «догадок», способных расширяться до научных теорий, и в рамках попперовской школы Дж. Агасси, в частности, подчеркивал важность «влиятельных метафизик» в развитии науки (см. Agassi 1974, 1981). Можно, однако, заметить, что понятие метафизики, принятое этими авторами, было довольно бедным, сводясь по существу к «общему мировоззрению». Гораздо более значительным было в прошлом отношение между метафизическими принципами (понимаемыми в традиционном строго онтологическом смысле)

ипостроением научных теорий, предложенных Уильямом Юэллом (William Whewell 1847), открыто критиковавшим позитивистскую оппозицию метафизике, отстаиваемую Контом. Однако такая открытая связь общих метафизических принципов с современной наукой не нашла существенного продолжения вплоть до работы Дилворта (Dilworth 2007) – целой книги, содержащей наиболее детально разработанный взгляд в направлении, предвиденном Юэллом. Мы вернемся к этим вопросам в гл. 10. Исключением из того, о чем мы говорили, является Эмиль Мейерсон (Emil Meyerson), исследовавший присутствие

ифункцию таких всеобщих принципов, как регулярность природы, причинность и тождество, в построении науки как с эпистемологической, так и с исторической точек зрения. Следует заметить, однако, что в соответствии с этим подходом такие принципы имеют скорее

Примечания 505

психологический, нежели метафизический характер, и к тому же он не принадлежал к основному направлению французской философии своего времени, так что (несмотря на восхищение ряда видных философов и ученых) его работа не получила заслуженной ею высокой оценки и все еще мало известна сегодня.

5 Благодаря этому процессу обратной связи наука «интернализирует» даже общие метафизические предпосылки и различает разные метафизические схемы, как показано, например, в упомянутых работах Шапира. Однако в дальнейшем мы снова рассмотрим эту интернализацию метафизических предпосылок – интернализацию, которая, если не держать ее под контролем, может привести к сциентизму.

6 Это, как мы видели, утверждал, по крайней мере в некоторой степени, даже Поппер.

7 Именно корректно подчеркивая этот факт, Шапир иллюстрировал, насколько рациональны научные выборы, Харрé (особенно в Harré 1986) настаивал на надежности науки и на том, что она есть по существу предприятие, основанное на «моральном порядке» доверия.

8 В этом разделе становятся особенно ясными пункты сходства (многочисленные и существенные на всем протяжении нашей работы) и пункты различия наших идей с соображениями, развитыми в очень ценной книге Дилворта «Научный прогресс» (Scientific Progress 2008). Сходство определяется перспективистской концепцией науки и гештальтмоделью Дилворта, а различия – признанием нами правильной (хотя и частично) оценки лингвистического аспекта теорий, выраженной сентенциальным взглядом на них, что, в частности, побудило нас попытаться скорректировать некоторые выводы авторов, придерживающихся этого взгляда, оставаясь в рамках их подхода, как будет подробнее показано в разд. 7.3.

9 Кстати, именно этот рисунок использовал Дилворт при разработки своей гештальтной модели.

10 Например, в Harré (1964) проводится различение между «теорией» в слабом смысле, согласно которому теории просто связывают наблюдаемые отношения, выраженные в терминах дескриптивных понятий (он называет их «ретикулярными теориями», см. pp. 9ff), и сильным смыслом, в котором теории объясняют наблюдаемые регулярности с помощью концептуально более сложных структур, в которые входят различные теоретические понятия и из которых причинно следуют наблюдаемые регулярности (их он называет «объяснительными теориями», см. pp. 18ff.). Можно заметить, что это различение восходит по крайней мере к Пуанкаре. Можно упомянуть другие значения и задачи, среди которых можно найти и «уменьшительное» (остаточно распространенное среди ученых-экспериментаторов), согласно которому термин «теория» обозначает концептуальные мостки, сооружаемые временно в надежде на то, что их заменит более «солидное» знание. Однако этот смысл не вполне пренебрежительный, поскольку он намекает на очень важную роль, которую концептуальное предпонима-

506 Глава 6. Контексты объективности

ние играет также и в экспериментальном исследовании, и согласуется с герменевтической точкой зрения, которую мы здесь представляем. Мы только предпочитаем так ограничить значение термина «теория», чтобы теории были орудиями научного объяснения.

11Нас завел бы слишком далеко анализ этой полемики, в ходе которой такие мыслители, как Дройзен, Дильтей, Зиммель, Виндельбанд, Риккерт, Кроче, Коллингвуд и Вебер высказывали различные взгляды. Сошлемся только на современную трактовку этого вопроса у фон Вригта (von Wright 1971), который дает также несколько ссылок на дебаты прошлого.

12Помимо некоторых классических работ, посвященных понятию модели в науке, таких как Black (1962) и Hesse (1966), можем указать на Dilworth (2008), где понятие модели играет очень важную роль и понимается в некоторых отношениях близко к нашему. Концепция Дилворта о роли моделей в построении научных теорий развита далее в его (2007). Дальнейшие детали нашей концепции (с особенным вниманием к структурной природе моделей) можно найти в Agazzi (1969, особ. Chap. 9) и Agazzi (1986 и 1987).

13Поппер в своем стремлении отгородиться от верификационизма, утверждает, что никакие научные утверждения не могут быть верифицированы, что с его стороны весьма неуклюже, поскольку отсюда следует, что никакое научное утверждение не может быть фальсифицировано, поскольку фальсификация требует верификации отрицания того, что утверждалось. Целясь во врага, он прострелил себе ногу.

14Содержание этого подраздела в основном взято из Agazzi (1985b).

15Соображения, представленные в этом разделе, имеют значительное сходство с позициями, отстаиваемыми «идеализационной» школой Новака и Краевского, и с перспективистской концепцией науки Дилворта, представленной в его (2008), как мы уже упоминали. Далее, наше герменевтическое измерение соответствует дилвортовскому относительному априори, развитому в его (2007), которое складывается из отдельных метафизических принципов, рассматриваемых как образующие сердцевину современной науки. Не столь непосредственны, но не менее интересны сходства с эпистемологическими взглядами, разработанными Гансом Ленком – автором, посвятившим много работ исследованию собственно герменевтики и разработавшим, в частности, развернутую теорию того, что он называет «схемно-интерпрета- ционным» или «структурно-модельным» подходом к знанию вообще и научному знанию в частности. В рамках этого взгляда возможно перебросить мост через традиционную пропасть между естественными и социальными, а также гуманитарными науками, поскольку все эти дисциплины структурируют свои поля и объекты в соответствии с активацией схем или структурных моделей, используя процедуры установления, стабилизации и активации схем и моделей как когнитивных конструктов, чтобы сформировать соответствующие им представления мира. Интерпретация схем допускает уровни категоризации

Примечания 507

согласно вариабельности соответствующих схем. На этом пути Ленк развил иерархию уровней интерпретации, состоящую из шести разных уровней, последний из которых – эпистемологические и философские, а также методологические интерпретации, имеющие мета-харак- тер. Поэтому все мыслимое оказывается «зависимым от иетрпретации» и «нагруженным интерпретацией», но не «нагруженным теорией» в самом широком смысле этого выражения. Хотя мы полагаем, что усилия Ленка образуют очень значительный вклад в эпистемологию и философию науки в рамках герменевтической философии, мы не посвящаем ему особого анализа, исходя из уже отмеченного факта, что наша работа предполагает быть ближе к аналитическому духу, преобладающему в современной философии науки. Так что мы ограничимся приглашением читателя ознакомиться с самыми недавними публикациями этого автора, такими как Lenk (1993, 1995, 1995a и 2000).

16 Хотя они, возможно, включены в иной контекст, утверждения, высказанные в этих последних замечаниях, вполне согласуются со взглядами, выраженными и убедительно защищаемыми Шапиром в нескольких его работах.

наблюдаться определенный эффект. Если этот эффект действительно имеет место и если та же самая процедура дает тот же самый результат в достаточном числе значимых и разнообразных случаев, гипотеза возводится в статус закона. Если обнаруживается несколько таких законов, в которых встречаются некоторые одинаковые понятия и которые могут быть связаны конкретными логическими связями, они образуют теорию. С этой точки зрения «гипотеза» явно имеет значение «рабочей гипотезы» и рассматривается как временный шаг, который, как можно надеяться, приведет к закону, в то время как не проводится никакого качественного различия между законом и теорией, которая рассматривается как по существу то же самое, что и собрание законов. Мы можем сказать, что в этом наброске упор делается на то, что иногда называют «контекстом открытия».

Другую характеристику можно найти в наиболее типичных описаниях научного объяснения, содержащихся почти во всех стандартных учебниках по философии науки, прямо или косвенно вдохновленных логико-эмпиристской философией. Это происходит потому, что с этой точки зрения контекст открытия намеренно оставляется вне рассмотрения, в то время как внимание сосредоточивается на «контексте объяснения». Объяснение же в свою очередь понимается как логический вывод объясняемого (эксплананда) из объясняющего (эксплананса). Если объясняемое – единичное событие, объясняющее состоит как минимум из некоторого общего «закона»,

вконъюнкции с соответствующими конкретными условиями (это модель научного объяснения покрывающим законом). Высказывания, выражающие законы и начальные условия, составляют множество предположений, посылок, или «гипотез», дедукции. Но есть также и объяснения законов с этой точки зрения, и они состоят

вдедуктивных выводах, в которых более общие законы играют роль посылок, или гипотез, т.е. роль объясняющего, в то время как менее общие законы – роль объясняемого. Следовательно, с этой точки зрения нет никакого решающего различия между законами и гипотезами, а поскольку гипотезы образуют теорию, нет никакого решающего различия и между законами и теориями. Самое большее, была сделана попытка различить «экспериментальные законы» и законы, более специфически составляющие теорию, приписывая экспериментальным законам наблюдательный характер. Однако, помимо того, что это не устраняет базовое отождествление законов и теорий

510 Глава 7. Следствия в философии науки

вообще, такой авторитетный философ науки, как Эрнест Нагель, отметил, например:

Сомнительно, можно ли слову «наблюдаемый» полезным образом приписать строго точный смысл; и в той мере, в какой различие между экспериментальными законами и теориями основывается на контрасте между тем, что наблюдаемо, и тем, что не наблюдаемо, это различие явно не является четким. Во всяком случае, никакого точного критерия различения экспериментальных законов и теорий нет и не будет здесь предлагаться1.

Причина трудностей однозначной характеристики понятий закона, гипотезы и теории – которые уже видны из двух приведенных здесь примеров – в значительной степени определяется различным употреблением этих понятий в разных науках, и даже в одной-един- ственной науке, такой, например, как физика. Некоторые законы касаются единичной системы (например, законы Кеплера), другие представляют собой более или менее непосредственные эмпирические обобщения. Третьи (быть может, большинство) выражают функциональные отношения между измеримыми количествами, а четвертые – статистические отношения между коллекциями событий. Учитывая такое разнообразие, был предпринят ряд усилий с целью найти некоторое базовое требование, которое могло бы характеризовать некоторое высказывание как закон. Было предложено, например, чтобы это высказывание было общим. Оно должно быть также «необходимым», а не «случайным», хотя эту необходимость не следует отождествлять с логической необходимостью математических предложений. Такая физическая необходимость должна интуитивно соответствовать идее свойства, внутренне присущего реальным вещам, или некоторой существующей в природе регулярности, или некоторой причинной связи между событиями. Но это – «метафизические» черты, которые вряд ли можно перевести в лингвистические условия. Даже замечание, что научные законы позволяют формулировать «контрафактические условные предложения», мало чем помогает, поскольку, по-видимому, не существует логически удовлетворительной теории таких предложений, которая неявным образом не ссылалась бы на это самое понятие физической необходимости или закономерности, а это явно означает круг.

В предыдущем разделе мы заметили, что значение слова «теория» тоже еще твердо не установлено. Иногда о теории говорят, когда интенцией является указать ограниченное число гипотез (или даже одну-единственную гипотезу), предложенных для объяснения нескольких фактов, в то время как ясно, что эта «теория» несовместима с другими известными фактами или с другими, лучше обоснованными теориями. В этом духе теория есть прагматическое или даже условное рабочее орудие для проведения конкретного исследования. Иногда говорят даже о «феноменологических» теориях, когда удовлетворяются установлением некоторых функциональных математических отношений (зачастую весьма искусственных), позволяющих связать некоторые явления с другими без всякой возможности снабдить эти математические связи какой-либо физической интерпретацией.

Несмотря на все это, мы можем сказать, что в самом широко принятом смысле, во всяком случае как он кодифицирован в специальной литературе по философии науки, «теория» означает нечто, предложенное с целью дать объяснение. В частности, этот смысл вполне соответствует общему понятию науки, разработанному западной цивилизацией, где, как мы видели, наука всегда понималась как обеспечивающая интеллектуальную форму познания, способную указывать основания своих утверждений.

7.1.1. Законы и гипотезы

Только рассматривая их специфическую цель, или интенцию, мы можем получить какое-то пояснение различия между законами, гипотезами и теориями – различия, которое нельзя установить на базе чисто лингвистических или логических критериев. Простой, но эффективный способ провести это различение – сказать, что формулировка законов имеет (в науке) интенцией выразить, что нечто имеет место, или выразить, «каковы вещи» («как обстоят дела»), в то время, как гипотезы (понимаемые в строгом смысле) и теории стремятся выразить, почему нечто имеет место. В этом смысле можно также сказать, что законы имеют «фактуальный» характер (они суть, так сказать, «общие факты природы»), тогда как гипотезы и теории имеют «концептуальный» и «предположительный» характер (для строгости надо было бы сказать, что гипотезы имеют «фактуально-предположительный» характер, т.е. они суть обоснованные «догадки» об эмпирическом