ПОЛИТИКА

КАК НАУКА

И ИСКУССТВО

Э. Я. Баталов, кандидат

философских наук

Широкую известность получила формула лорда Батлера: «Политика — это искусство возможного». Древнегреческий философ Платон видел в политике «государственное искусство», «искусство править». Политику характеризовали и как управление людьми с помощью обмана, умение вести борьбу за выживание нации и т.п. А вот что говорил в одной из своих лекций Макс Вебер, видный немецкий социолог и политолог ХХ века: «Что мы понимаем под политикой?». Это понятие имеет чрезвычайно широкий смысл и охватывает все виды деятельности по самостоятельному руководству. Говорят о валютной политике банков... о школьной политике городской или сельской общины, о политике правления, руководящего корпорацией, наконец, даже о политике умной жены, которая стре­мится управлять своим мужем». Применитель­но к общественно-политической жизни в це­лом, пояснял Вебер, политика — это «стремле­ние к участию во власти или к оказанию влияния на распределение власти, будь то между государствами, будь то внутри госу­дарства между группами людей, которые оно в себе заключает».

А как смотрели на политику русские марк­систы, в частности Ленин? Политика, утверждал он, «есть участие в делах государства», «область отношений всех классов и слоев к государству и правительству, область взаимоотношений между всеми классами».

Политика на весах силы и насилия

Там, где встает вопрос о завоевании, распределении, использова­нии и удержании власти, прежде всего государственной,— там мы имеем дело с политикой. И наоборот, там, где формируются полити­ческие (государственные) отношения,— там непременно, осознается это или нет, возникает вопрос о власти. Отсюда и самое лаконичное из возможных определений: политика — это отношения по поводу власти.

Силу, как выражение власти, нередко отождествляют с насилием. Но сила и насилие — это не одно и то же. Есть сила винтовки и ку­лака, а есть сила традиции, убеждения, авторитета, сила примера, влияния. Политика, утверждал Платон,— это искусство «пасти» лю­дей. Но разве пастырь не применяет силу по отношению к пастве и разве он действует при этом только с помощью «кнута»? Словом, власть — это сила, принимающая великое множество форм.

В первые годы советской власти, когда жива была еще иллюзия скорого отмирания государства, бытовало представление, что «управ­лять государством, нести будничную, ежедневную работу управле­ния» могут, говоря словами Ленина, «любой, чернорабочий и любая кухарка». Впрочем, иллюзия прожила недолго. Уже в двадцатые годы начинает формироваться корпус политиков-профессионалов, номенкла­тура, которая, впрочем, чувствует себя уверенно лишь в рамках ад­министративно-командной системы.

Демократии, правовому государству нужны политики иной «за­кваски» — деятели с основательной юридической и политологической подготовкой, владеющие хотя бы основами науки управления и, что немаловажно, ориентированные на работу в условиях многопартий­ного, социально и идеологически неоднородного, рыночного общества. Таких политиков у нас сегодня немного, особенно на местном уровне. И это не может не тревожить. Если мы хотим, чтобы наш парламент принимал грамотные, разумные законы, а исполнительно-распоряди­тельные органы эффективно проводили их в жизнь, без новых поли­тиков-профессионалов никак не обойтись.

Между наукой и искусством

На протяжении многих лет ведутся споры: политика — наука или искусство? Существуют ли, другими словами, объективные законы протекания политических процессов и строгие методы регулирования политических отношений, или же таких законов и методов нет, и все зависит от личного умения и интуиции?

Теперь доказано, что поведение участников политического про­цесса подчиняется — до известных пределов — определенным зако­номерностям. Оно может быть не только объяснено, но и предсказано. В начале 60-x годов в обществоведении возникло даже новое направ­ление — клиометрия (по имени музы Клио, покровительницы истории в древнегреческой мифологии), основанное на количественных мето­дах анализа социально-политических процессов и явлений: электо­рального поведения, общественного мнения и т. п.

В отличие от естественных наук в политике невозможен экспери­мент в точном смысле этого слова. «Эксперименты в политике,— пи­сал один из крупнейших политологов первой половины XX века Иштван Бибо,— происходят в форме революций, войн, массовых дви­жений, реформ, создания различных государственных структур, кон­ституции, и в точности повторить их, воспроизвести аналогичным спо­собом, по сути дела, невозможно; именно в этом пункте до сих пор и терпели крах любые попытки превратить политику в науку».

Тем не менее и в политике возможен научный подход, основан­ный на учете объективных связей между явлениями и способствую­щий в конечном счете успеху политической практики. Такой подход требует, во-первых, учета внутренних связей между политикой и ин­тересом. Уже Аристотелю было известно: именно интерес побуж­дает людей к участию в политике. Надо научиться, настаивал Ленин, «за любыми нравственными, религиозными, политическими, социаль­ными фразами, заявлениями, обещаниями разыскивать интересы тех или иных классов». И не только классов, но и малых групп (напри­мер, членов политической организации), наций, интернациональных общностей. Интересы политика могут определяться и общечелове­ческими ценностями, издавна питавшими гуманистические традиции в политике.

Интерес - не обязательно эгоистическая прихоть. За интересами стоят объективные потребности — материальные и духовные, реаль­ные и мнимые глубинные и скоротечные. Факт наличия обществен­ного интерес сам по себе не дает гарантии, что он будет осознан и правильно истолкован политиком, станет мотивом (то есть импуль­сом) его практической деятельности. Случается, что подлинный ин­терес представляемой политиком общности остается скрытым от него, а избранная им стратегия и тактика строятся на песке иллюзорных интересов. Например, заключение договора о ненападении с Гитлером в августе 1939 года не отвечало, вопреки упрямым уверениям Сталина, национальному интересу СССР. Увы, таких ошибок было немало в на­шей внутренней и внешней политике. И не только в 30-е годы.

Научный подход к политике требует также рассмотрения ее в тесной связи с экономикой. Кто не знает крылатой ленинской фразы: «Политика — это концентрированное выражение экономики»? Из этой лаконичной формулы вытекает ряд чрезвычайно важных практических выводов. Во-первых; именно экономические, а, скажем, не религиоз­ные или нравственные, отношения выступают в качестве главной ста­билизирующей силы политической системы. Экономический интерес, а не штык, не кнут, не закон, не зажигательные призывы — вот са­мый прочный, надежный цемент, скрепляющий едва ли не все раз­новидности политических общностей — от местных до глобальных.

Во-вторых, как писал еще Энгельс, «...политику и ее историю на­до объяснять экономическими отношениями, а не наоборот». И еще один вывод: у кого в руках экономические рычаги, у того и полити­ческая власть. Она может осуществляться непосредственно, когда «истинные хозяева» занимают ключевые посты в политических структурах, либо через посредство бюрократии, прибирающей к ру­кам государственную машину, или через лоббистов, «давящих» на законодателей, через средства массовой коммуникации и т. п.

Эти представления, начавшие выкристаллизовываться задолго до возникновения марксизма и отражавшие жизненный опыт многих по­колений, актуальны и сегодня. Взять нашу перестройку. Разве не под­твердила она мысль об экономических институтах и отношениях как интегрирующей силе общества? Набирал обороты маховик хозяйст­венного кризиса, расползалась сложная система экономических отно­шений — распадалось единое политическое пространство, обостря­лись межнациональные отношения. Правы те, кто утверждает, что одно из главных условий разрешения межнациональных конфлик­тов — общий подъем экономики, выход из экономического кризиса. Верно и другое, складывающаяся в обществе система политических отношений оказывается в главных своих чертах более или менее точным слепком с утвердившейся в нем экономической системы.

Но именно «в главных чертах», именно «более или менее точным» слепком. Это существенные оговорки, ибо действительный характер лей между политикой и экономикой совсем не так прост и одно­значен, как это должно бы, казалось, вытекать из приведенных выше «ясных» определений.

Начать с того, что не все политические акты, программы, идеи мо­гут быть выведены непосредственно из экономического базиса или даже из слезившейся экономической ситуации. Антонио Грамши вер­но как-то заметил, что в политике могут находить отражение эконо­мические тенденции, которые едва-едва наметились в обществе и не успели еще реализоваться в системе экономических отношений. К тому же «тот или иной политический акт может оказаться следст­вием ошибки в расчетах». Добавьте к сказанному, говорил Грамши, что «многие политические акты вызваны внутренними потребностя­ми организационного характера...» Да это мы и сами видели, наблю­дая за работой Советов разного уровня по телевидению.

Словом, мы допустили бы ошибку, если каждый политический акт стали бы рассматривать как концентрированное выражение экономически». Базис определяет надстройку, в том числе ее политические фор­мы, лишь в пределах крупных исторических периодов, прежде всего общее общественно-экономических формаций. В повседневной практике влияние на политические решения и действия могут оказывать и нравственные побуждения, и религия, и личные симпатии и антипатии уча­стников политического процесса. Политика в этих пределах не толь­ко автономна по отношению к экономике, но и способна оказывать на нее активное обратное воздействие.

Говоря о политике как о науке, мы не можем вместе с тем не признать, что человек постиг лишь немногое ее тайны и что он умеет гораздо больше, чем понимает и может объяснить. Многим инжене­рам и математикам, обращающимся к политике, кажется, что если действовать рационально, если все хорошенько рассчитать, то мож­но успешно решить едва ли не любую социально-политическую про­блему. Они не хотят понять, что мир политических отношений про­тиворечивее и иррациональнее мира установленных физико-матема­тических зависимостей. Политика — человеческая «игра». Она, как заметил Макс Вебер, «делается, правда, головой, но, само собой ра­зумеется, не только головой». И по-другому быть не может, если даже в Кремле, Елисейском дворце и Белом доме будут сидеть од­ни мудрецы, чего, кстати сказать, тоже нельзя ожидать.

Так в чем же заключается искусство политика? В умении не вы­ходить за рамки возможного, по Батлеру? В способности «править, правильно сплетая все воедино», по Платону? Или в том, как утвер­ждал Ленин, «чтобы найти и крепко-накрепко уцепиться за такое именно звенышко, которое всего меньше может быть выбито из рук, которое всего важнее в данный момент, которое всего более гаран­тирует обладателю звенышка обладание всей цепью»?

В общем, в политике, как и во всяком искусстве, нет какого-то единого рецепта, гарантирующего успех. И все же, сопоставляя пло­ды деяний политиков разных эпох, замечаешь, что наибольшего ус­пеха достигали обычно те, кому удавалось разгадать ход событий, определить перспективные общественные силы, на которые следует опереться, сформулировать ближайшие и отдаленные цели и, нако­нец, разработать безошибочную тактику и стратегию политической борьбы. Само собой разумеется, что при необходимости политик должен идти на компромисс, но при всех условиях он должен оставаться реалистом. А реализм — это когда, добиваясь возможного, стремишься к большему, соблюдая при этом разумею степень риска.

Промахи, подчас роковые, политик нередко допускает именно потому, что плохо знает реальное состояние и тенденции развития государства, партии и т. д. Горбачев не раз сетовал, что, начиная перестройку, он я его тогдашние соратники не представляли с насколько - сложным было положение дел в стране и каким путем следовало выйти из кризиса. А это предопределяло другие просчеты и ошибки — стратегические, тактические, даже технические.

Кстати, о технике. Политику любят приравнивать к дипломатии, разумея под последней уметь решать самые наболевшие, «взрывные» проблемы ненасильственными, мирными средствами. Так, как это удалось, к примеру, советским и американским государственным деятелям в период «карибского кризиса», когда из-за размещения на­ших ракет на Кубе между СССР и США чуть было не вспыхнула война. Мы нередко слышим: «Надо искать не военное, а политиче­ское решение вопроса». При таком понимании искусство политика оказывается сродни искусству сапера или терапевта и предполагает не только умение решать тактические и стратегические задачи, о чем шла речь выше, но и владение всей гаммой приемов, о которых писа­ли в разное время Платон, Аристотель, Конфуции, Макиавелли и еще многие авторы трактатов и наставлений по политике. Это умение и грамотно вести дискуссию, и предпринять вовремя тонкий маневр, и использовать слабые «струнки» оппонента, и многое другое.

Опытный политик — это еще и тонкий психолог, отчетливо пред­ставляющий себе, что за человек его партнер (оппонент), как может он отреагировать на тот или иной шаг, жест, знак, умеющий обра­щаться с «публикой» и вызывать при необходимости нужную ему реакцию. Еще успешнее идут у политика дела, если он обладает ак­терскими данными. Многие российские революционеры, например Троцкий, прекрасно владели риторикой. Сталин был лишен этого дара. Он никогда не входил в число записных ораторов партии. Но, обладая несомненными актерскими данными, он научился заставлять публику слушать свои бесцветные речи с затаенным дыханием. Впро­чем, «великий вождь» был, как тонко подметил один из его совре­менников, еще и режиссером-постановщиком политических «спек­таклей», в которых сам же и выступал в качестве главного героя. Актерским талантом обладали Наполеон Бонапарт, Жозеф Фуше, Александр Керенский, Франклин Рузвельт... Но политик, как и умный актер, должен ясно представлять себе, какие роли ему по плечу, а от каких лучше сразу отказаться. И в этом самоограничении тоже одна, из граней политического искусства.

Политик обязан видеть дальше, чувствовать острее, мыслить масштабнее, чем те, кем он руководит. Иные политики, желая под­черкнуть свою близость к народу, кичатся тем, что мыслят как «человек с улицы», как простые люди, живущие в захолустных горо­дишках, погруженные с головой в повседневные свои заботы и, в общем, далекие от политики. По большей части такие утверждения— рисовка. А если правда, то правда настораживающая. Политик, тем более государственный деятель, обязан, конечно, знать, чем озабо­чены простые люди, и понимать их психологию. Но если он стоит на одном уровне с ними, то какой же он лидер и куда он их при­ведет?

Все это, возразит иной читатель, относится к профессионалам. А как быть тому, кто не рвется в политику, но и не чурается ее: уча­ствует в выборах, иногда ходит на митинги, перелистывает газеты и, конечно, смотрит телевизор? Чем ему руководствоваться в своем по­литическом поведении? Здравым смыслом, отвечу я. Не идеологи­ческими догмами, превращающими человека в автомат, не минутны­ми эмоциями, сгоняющими разумных людей в безумную толпу, но именно здравым смыслом. В большой политике, требующей подчас нестандартных ходов, одного здравого смысла для принятия серьез­ного решения может оказаться мало. Зато в повседневной, обычной политической практике это надежный советчик. Во всяком случае, подводит он не чаще, чем самые тонкие расчеты профессионалов.