Сравнительное проведение

Задание Российская правовая система

Рассмотрим через компаративистику

I. Рассмотрим подходы к идентификационной оценке Российской правовой системы через три основные доктринальные линии:

1. Славянский подход – смотрите на основе автореферата докторской диссертации профессора Синюкова Г.В. (есть в интернете)

2. Европейский подход к пониманию, европоцентричный подход. Российская правовая система как квазисистема, суть её в этом заключается – смотрим у Раймона Леже и подход к российской правовой системе, посмотреть у Раймона Леже.

3. Континентально-европейский подход – можно в частности посмотреть у Марченко.

Это три подхода.

II. Смотрим ретроспективы развития российской права. Для этого мы берём книгу Рене Давида Основные правовые системы современности, где описывается не российское право, а советское право и выписываем.

5 примеров рудиментов советского права в российской правовой системе и соответственно обратная штука — это именно прогрессы эволюционные по сравнению с того чего не было, что стало сейчас т.е. смотрим на российскую правовую систему сквозь призму диахронного компаративного анализа.

III. Берете институт заимствования в праве и прежде всего с позиции вашего направления (уголовно-правового) по 5 примеров на ваш взгляд положительных заимствования и 5 отрицательных из зарубежного права – синхронное сравнение, желательно чтобы это завязывалось с вашей магистерской диссертацией (есть этот вопрос у Кристофера Осаквы на примере гражданского права) Так делать не надо. Этот вопрос обращен к вам конкретно, у каждого должны быть свои столбцы.

Подведем итоги аудиторной работы

Славянский подход – смотрите на основе автореферата докторской диссертации профессора Синюкова Г.В.

Автореферат Синюкова Г.В, Российская правовая система

Правовая система России рассматривается в контексте русской юридической традиции и в единстве всех своих основных этапов: от древнерусского до советского и постсоветского.

Современная правовая система России — сложнейший комплекс элементов, структур, норм, правосознаний, традиций, образов национально-исторической, технико-юридической, социально-психологической природы. В широком значении — это целый правовой мир, имеющий свою жизненную организацию, источники, архетипы, историю и будущее.

Сложившаяся система есть одновременно и причудливое смешение противоположных идей, эпох, тенденций, разновременных и разнохарактерных реформ и изменений, противоречиво соседствующих друг с другом в одних и тех же актах, и институтах и совокупный эффект которых во многом лишил ее логической связанности и культурной концептуальности.

В настоящее время правовая система России переживает кризисное переходное состояние, определяемое следующими процессами: происходят фундаментальные изменения в политической системе общества, которые требуют учета и отражения в правовом регулировании; идет развитие федеративных отношений и вместе с ним возникает вопрос о новом соотношении права России и республик, краев, областей в ее составе; требуются дополнительные отрасли регулирования, в частности коллизионное право Российской Федерации; изменяется социальная роль государства и в связи с этим — функции права, традиционные для советской правовой системы; со всей актуальностью обозначился вопрос о возможности в ее рамках обеспечить права человека, о способности правоохранительных структур противостоять современному уровню и качеству преступности, что требует поиска оптимальных средств правоохранительной системы и т. д.

Все это диктует необходимость нового осмысления исходных начал нашей правовой системы, в том числе на уровне ее право-идеологического обоснования. Отечественная правовая наука располагает значительным материалом по вопросам теории и истории Российского государства и права, накопленным как дореволюционным правоведением, так и советской юридической школой. Однако к системному, целостному взгляду на отечественное правовое регулирование как комплексный идеологический и специальный юридический феномен наша наука обратилась довольно поздно. После оптимистических оценок перспектив советской правовой системы последняя была резко политически поставлена под вопрос как таковая, и речь пошла о демонтаже всех прежних воззрений на право СССР, его правопорядок.

Утрата привычного идеологического фетиша вызвала в науке теоретический дискомфорт и заставила заняться поисками новых готовых ориентиров, на этот раз — на идеологическом рынке “капиталистического Запада”, ставшем вдруг политически близким России усилиями ее государственного руководства. Обновление правовой системы, предпринятое с 1985 г. под лозунгом “перестройки”, последующая практика реформаторства приняли в основном западнические политические ориентиры. Такая ориентация требовала систематического внедрения в сознание населения, в том числе через научную рефлексию, мысли об отсталости страны, ее правовой ущербности по сравнению с “цивилизованным миром”, неверия в собственные возможности, способности, потенциал, стимулирования чувства исторической необходимости идеологического ученичества у Запада ввиду якобы отсутствия собственных правовых традиций.

Особенно негативное влияние огульная западная ориентация оказа­ла на правопорядок в России, подстегнув эрозию правосознания населения, шквал нападок на государство, детонацию волны механического заимствования иностранных политических форм, которые, сталкива­ясь с социальными реалиями России, способствовали расстройству ее государственного аппарата и правового регулирования.

Все эти явления не новы. Как отмечалось еще в дореволюционной литературе, застарелой российской болезнью является беспочвенность общественной мысли и образования.

В сложившейся ситуации важнейшей научной и практической проблемой является культурная ориентация правовых преобразований

Самая большая проблема юридической науки у нас — не недостаток радикальных предложений, решимости к революционным преобразо­ваниям, знаний Зарубежных моделей. Самая большая трудность — в желании и 'способности выяснить, чем были и есть сейчас на самом деле наша государственность и наше право

Активно заимствуя западные институты либерального государства, к тому же в их иллюзорно-утопическом варианте, мы до сих пор по-настоящему не озаботились вопросом, способна ля Россия жить по канонам новей либеральней утопии. Что есть российское право, российская государственность, а не чем они должны якобы быть в соответствии с теми или иными отвлеченными пожеланиями.

Именно в отсутствия фундаментальных заделов по изучению специфики отече­ственного правопорядка состоит существенный пробел “реформаторского правосознания”, который самым негативным образом сказался на всей стратегии общественных преобразований в России.

Государственно-правовая система такого масштаба и потенциала, как российская, не может жить без осмысленней правовой идеологии. Самому правоведению это грозит утратой самостоятельной позиции в дискуссии о путях государственно-правового определения Российской Федерации и обрекает его вновь плестись в хвосте произвольно меня­ющихся политических установок.

Отечественная правовая культура находится на этапном рубеже поиска собственней целостности. Она пережила диаметральные по смы­слу периоды своей история, войны, расколы, дифференциации в теперь для продолжения в XXI в. нуждается в системной идентификации с отечественной духовной культурой, сопряжении со всем контекстом жизнедеятельности российского общества.

В теории права «пущается потребность перехода на новый уровень осмысления отечественной правовой культуры — от разрозненных обобщений отдельных периодов развития российского права—к созданию целостной доктрины отечественной правовой системы', включаю­щей в свой фактологический базис все, в том числе ранее противопо ставлявшиеся друг другу этапы ее жизни. Обоснование интегрального видения нашей юридической жизни делает закономерной постановку вопроса о создании такой общей теории российской правовой системы, которая была бы не простым результатом смены советской “вывески”, а выступила методологическим фундаментом выяснения места и роли отечественного правового мира в российском и зарубежном духовном процессе. В число актуальных и практически значимых выдвигается задача представления юридического наследия и современного правопорядка России в качестве составных частей целостной правовой систе­мы, имеющей все признаки самостоятельного типологического явления — от зарождения русского (славянского) этноса до наших дней.

Почему советская правовая система не оказалась социально устойчивой? Кроме прочих политических причин не в последнюю очередь потому, что право, правовая культура были рафинированы классовыми, а затем общечеловеческими шаблонами, искусственно очищались от национального, специфичного. “Воспарив” над русской культурой как Антей, оторванный от земли, наше право потеряло жизненную силу, колорит, собственный стиль, юридическую прелесть, перестало питаться соками действительно национального юридического творчества, сделавшись прибежищем бюрократии и скверной политики. Право лишилось красоты и духовного смысла. Оно сведено к “инструментам” экономического курса, “формам” социального общежития, “методам” реализации принципа “разделения властей”, “механизмам” правового регулирования и формального “гарантирования” прав человека и многому другому, несомненно, необходимому, но в такой разъединенной, выхолощенной технически, отчужденной духовно форме, отдаляющей культуру от участия в формировании национального правосознания.

К сожалению, сейчас право России — отчужденная от ее духов­ности, отечественных традиций наиболее культурно дезорганизованная область общественных отношений. Именно из-за такого положения отечественные государство и право стали наиболее уязвимыми сфера­ми России, притягательными объектами для чуждого ей инокультурного миссионерства, стремящегося через российские государственно­правовые институты эффективно влиять на весь социальный и нрав­ственный менталитет нашего общества.

“Выработка целостного взгляда на российскую правовую систему необходима с позиций обеспечения стратегической взаимосвязи права с социально-экономическими и политическими преобразованиями рос­сийского общества.

Российская правовая система переходит в новое для себя историческое время — время собственной культурной идентификации. Оно открывает путь наиболее мощному, поистине тектоническом сдвигу во всем правовом быте людей, создающему условия для действительно радикального продвижения национального правосознания к правопорядку и стабильной демократии. Тенденция к самоидентификации правовой жизни России реализуется в общем русле движения к новому традиционализму, отмечаемому повсюду в мире. Соревнование культур, в том числе правовых, определит будущее экономических, политических, социальных систем.

В российской правовой системе, относящейся к романо-германской правовой семье и основанной на концепции позитивного права, главным источником позитивного права является нормативно-правовой акт. Помимо нормативно-правового акта к источникам российского права в формальном смысле следует отнести судебный прецедент, правовой обычай и нормативный договор. Субсидиарные источники российского права включают основополагающие принципы права, правовую доктрину, правосознание.

По юридической силе нормативно-правовые акты подразделяются на законы и подзаконные акты. В России законы подразделяются на две группы: законы, принятые на федеральном уровне (Конституция РФ, федеральные конституционные законы, федеральные законы), и законы, принятые на уровне субъекта Федерации (конституции республик, входящих в состав Российской Федерации, законы субъектов Федерации). Система законодательства РФ отражает специфику федеративного устройства страны и характеризуется делегированием нормотворческих полномочий федеральным центром на другие уровни другим субъектам правотворчества. Существование в нормативной структуре двух уровней (федерального и регионального) отражено в Конституции РФ.

В условиях глобализации и интеграции правовых систем в международном масштабе возрастает роль правовых принципов. При этом речь идет не только о международных и конституционных принципах, но и принципах, содержащихся в отраслевых нормативных актах, в первую очередь, кодифицированных законах.

С принятием Конституции РФ 1993 г. все законодательство России было построено в соответствии с общепризнанными принципами и нормами международного права, которые было определены в ч. 4 ст. 15 Конституции РФ как составная часть Российской правовой системы. Приоритет был отдан международным договорам Российской Федерации в том случае, если он содержал иные правила по сравнению с российским законом. Это проблема

стала актуальной для России, поскольку в соответствии с ч. 1 ст. 15 Конституция РФ Основной закон страны имеет высшую юридическую силу как в отношении национального законодательства, так и международных норм. Вопрос о приоритете норм Конституции РФ и международных норм стал предметом рассмотрения Конституционного Суда РФ, который подтвердил возможность исполнения решения международных судов только в случае их соответствия Конституции РФ.

Дискуссионным вопросом является признание решений судов источниками права. В настоящее время в странах, относящихся к романо-германской правовой семье, наблюдается тенденция повышения роли судебной практики в регулировании общественных отношений. Конституционный Суд РФ, разрешая дела о соответствии нормативно-правовых актов Конституции РФ, споры между органами государственной власти, а также дела по жалобам на нарушение прав и свобод граждан, создает юридические прецеденты. Повышение роли судебных актов в российской правовой системе свидетельствует о сближении и интеграции стран англосаксонской и романо-германской правовой семьей.

В тоже время недостатками национальной правовой системы России является пока еще низкий уровень правосознания, правовой культуры и правового воспитания российского общества, что требует необходимости повышения общественной нравственности и большего распространения правовых знаний среди граждан. Правовое воспитание должно стать одним из главных факторов, определяющих правопорядок в России путем распространения как массовой, так и индивидуальной правовой культуры среди членов российского общества.

Повышение уровня правовой культуры возможно путем воздействия на сознание и поведение отдельной личности и коллектива, на все сферы общественной жизни.

Таким образом, использовав основные методы, применяющиеся в юридической науке, можно заключить, что на современном этапе важную роль приобретает дальнейшее развитие правовой культуры российского общества, которое должно обеспечиваться гарантированностью со стороны государства культурных прав в России. В целом можно констатировать, что национальная правовая система России содержит реальные механизмы ее эффективного построения с помощью обеспечения стройной системы законодательства и распространения судебных прецедентов.

Исторические аспекты развития правовой системы в России

В правовую систему через юридические тексты, тесно связанные с текстами народной устно-поэтической традиции, проникли не только те или иные языковые формулы и конструкции, но и наиболее устойчивые и глубокие мифологические образы и представления древних людей о порядке, гармонии и дисгармонии, нарушении порядка и его восстановлении, о деянии и воздаянии, норме, обычае и последствиях их нарушения, т.е. все то, что может рассматриваться как некий предправовой материал, на котором базировалась в период становления правовая система, из которого складывались юридические традиции.

Коллективная форма общежития русского крестьянства  община  была одним из фундаментальных факторов развития российского общества, значительно повлиявшим на его политическую и духовную жизнь и культуру. Сильная община препятствовала становлению индивидуального начала в хозяйственной и духовной жизни, создавала условия для почти полного поглощения лица миром и рационального отрицания всякого личного права. Поэтому и «стоимость» персонифицированных воплощений коллектива (князя, дружинника, общинного имущества), являющегося главной ценностью в обществе, в ранних правовых памятниках была во много раз выше и посягательства на них наказывались гораздо строже. Например, жизнь боярина, дружинника, других приближенных князя по Русской Правде оценивалась в 80 гривен штрафа, а жизнь смерда или холопа – лишь в 5.

И тем не менее, русское право, российская правовая система в целом, как и любая другая правовая система, формировалась с ориентиром на личностные начала, хотя сперва это была личность главным образом представителя господствующего класса. Так, из 43 статей краткой (одной из самых ранних) редакции Русской Правды 40 были прямо посвящены защите от преступных посягательств личности и собственности (которая является лишь экономическим выражением личности).

Формирование господствующего слоя как носителя правовых начал долгое время основывалось на кровнородственных отношениях, ему было присуще понимание больше родовой, чем личной чести. Геополитическая ситуация на Руси, необходимость консолидации перед лицом внешней угрозы привели к тому, что государственность складывалась в форме деспотии, жестоко подавляющей свой народ и отчасти господствующий слой тоже.

В 60-егг. XIX в. в стране появляются благоприятные условия для развития правовых начал, что выразилось в освобождении крестьянства от крепостной зависимости и в разворачивании крупнейшей в истории нашей страны правовой реформы, заложившей основы правовой государственности в России. Если предшествующая история характеризуется некоторой задержкой правового развития (сильные общинные традиции, правовой нигилизм и т.д.), то конец XIX  начало XX вв. знаменуются невиданным ранее подъемом в правовой сфере в результате формирования новых социальных сил и слоев, являющихся носителями правовых чувств и понятий, требований и представлений: нарождающейся буржуазии и разночинной интеллигенции прежде всего.

В процессе правовой реформы в России была ликвидирована сословность суда, провозглашено равенство всех перед судом и законом, было произведено отделение суда от административной власти, установлены выборность и несменяемость судей, коллегиальность рассмотрения дел и состязательность процесса, провозглашены гласность суда и право на защиту, введен институт присяжных заседателей. Таким образом, в конце XIX  начале XX вв. в России был заложен основательный, хотя и непрочный фундамент современной правовой государственности, позволяющий, если бы у нас продолжалось эволюционное развитие, выйти в XX столетии на передовые рубежи мировой правовой культуры. Что же касается русской либеральной правовой мысли  работ Б.Н. Чичерина, П.И. Новгородцева, Б.А. Кистя-ковского и др.  то она уже в то время находилась на уровне передовых правовых теорий.

Развитие российской правовой системы в Х  XIX вв., восприятие ей византийской культуры, православия, духа позднеримского права, а также североевропейских влияний позволяют сделать вывод о вхождении ее в романо-германскую семью правовых систем на правах особой  евразийской  разновидности. Особенности эти заключаются в следующем:

1. Высокая, приоритетная защита общих интересов, общего дела, дух соборности в ущерб личным притязаниям индивида, его правам и интересам, составляющие, с нашей точки зрения, смыслосодержательный корень, основание права и правовой культуры как таковых.

2. Слабость личностного и, следовательно, правового начала в культуре вообще.

3. Широкое распространение неправовых регуляторов в обществе: моральных, морально-религиозных, корпоративных и т.д.

4. Отрицательное отношение православной религии к фундаментальным устоям правового общества, а тем самым и к праву, правовой культуре.

5. Высокая степень «присутствия» государственности в общественной жизни, в государственной идеологии, огосударствление многих сторон общественной жизни, подчиненность права государству и т.д.

2.2 Развитие правовой системы в советский период

В 1917 г. в нашей стране был начат коммунистический эксперимент – строительство принципиально нового общества, которое должно было, по мысли его организаторов, основываться на всеобщем равенстве и свободе человека труда, всеобщем счастье и отсутствии эксплуатации человека человекам. Попытки насильственного и ускоренного внедрения названных идеалов в жизнь на практике обернулись трагедией для России.

Социалистическое общество радикально отличается от капиталистического, приближаясь, если воспользоваться марксовой схемой типологии истории, к феодальному. Однако более точным будет выделение социализма и присущей ему государственно-правовой системы в отдельный (одноименный) тип общества и соответствующую социалистическую семью правовых систем. Советская правовая система – конкретно-исторический тому пример и характеризуется следующими особенностями.

Первая особенность состоит в том, что советская правовая система была пронизана официальной идеологией марксизма-ленинизма. Это сближало ее с религиозными правовыми системами, которые также основаны на идеологии (только религиозной) и зависят от официальных толкователей ее истин и положений. В советской правовой системе идеологизация находила свое яркое выражение в социально-классовом, а не в строго юридическом, как в романо-германской или прецедентной правовых системах, подходе к субъектам права, в том числе обвиняемым.

Идеологизированность правовой системы проявлялась также в приверженности ее всевозможным политическим кампаниям, театрализованным судебным представлениям – «судебным» процессам над «врагами народа», в ориентации не на закон и закрепленные в нем строгие юридические критерии, а на общий партийный дух – линию партии, решения ее съездов, пленумов, установки и указания партийных вождей. В первое после 1917 г. время основным источником права было революционное правосознание, впитавшее идеологию большевизма. В последующем законодательство использовалось главным образом не для регулирования общественных отношений, а для пропаганды коммунистической идеологии.

Наконец, с организационной точки зрения, идеологизация правовой системы обнаруживала себя в прямом вмешательстве коммунистической партии в юридическую практику – правотворчество, правоприменение, юридическое образование, в занятии всех мало-мальски важных постов в правоохранительных органах членами РКП (б), ВКП (б), КПСС, в отправлении ее лидерами в отдельные периоды советской истории судебных функций (печально знаменитые «двойки» и «тройки»).

Вторая особенность, вытекающая из самой коммунистической идеологии, состоит в отрицательном отношении правящего слоя, а затем и воспитуемого им в этом духе населения к праву, в отношении к последнему как к вынужденному злу, подлежащему преодолению и отмиранию в будущем. Сразу после 1917 г. в советской юридической литературе право оценивалось как контрреволюционный предмет, как еще более опасное, чем религия, снадобье, как опиум для народа (Г.А. Гойхбарг, М.А. Рейснер). Однако постепенно советская власть стала использовать право (и государство тоже), его мощные регулятивные возможности в своих интересах, хотя названная особенность  правовой нигилизм  так и не была, да и не могла, по-видимому, быть преодолена в советской системе.

Третья особенность советской правовой системы  абсолютный примат интересов государства над интересами личности. Государственные преступления подлежали самым суровым наказаниям, посягательства на социалистическую (государственную) собственность наказывались более сурово (вплоть до смертной казни), чем на личную собственность. Госсобственность в гражданско-правовых отношениях подлежала приоритетной и исключительной защите.

Так, в соответствии с ГК РСФСР 1964 г. (даже в редакции 1987 г.) на требования государственных организаций о возврате государственного имущества из чужого незаконного владения негосударственных организаций или граждан не распространялась никакая давность, его истребование могло производиться и у добросовестного приобретателя. Когда у частных лиц по постановлению правоохранительных органов (дознания, предварительного следствия, прокурора или суда) изымались драгоценные металлы и алмазы, то им при вынесении оправдательного приговора выплачивалась лишь стоимость изъятых ценностей (принцип «Все равно виноват»)¹.

И наоборот: на основное государственное имущество (основные средства) взыскание кредиторов не могло быть обращено ни в коем случае. Что касается прочего госимущества, то на него взыскание обращаться могло, но лишь с определенными изъятиями. В процессуальном праве также действовал принцип приоритетной защиты интересов государства.

Сфера частного права была резко сужена – объем свободного усмотрения частных лиц ограничивался бытовыми вопросами и семейными отношениями. Публично-правовое регулирование, напротив, стало господствующим, довлеющим, всеохватывающим.

Советская правовая система в целом базировалась на идее обязательств человека перед государством. В отношениях этих двух субъектов господствовал разрешительный правовой режим для первого и общедозволительный для второго: гражданину можно было делать лишь то, что ему разрешало государство; последнее же могло запрещать все, что считало нужным и полезным для дела строительства социализма и коммунизма (например, устанавливать предельные нормы площади и размеров для участков и домов индивидуальной застройки, предельные высоту и площадь домиков в садоводческих товариществах и т.д.

Отношение партийно-государственного руководства к правам человека было резко негативным. Гражданские и политические права граждан оценивались как второстепенные в сравнении с социально-экономическим минимумом (или правами) населения и уверенностью в завтрашнем дне. Отрицались и нарушались международные стандарты прав человека, широко практиковался принудительный труд, свобода передвижения была крайне ограниченной.

Четвертая особенность заключается в том, что судебная система находилась в полной зависимости от партийно-государственного руководства, а ее деятельность отличалась карательной направленностью против инакомыслящих, инквизиционными следственными и судебными процедурами, нарушением права обвиняемого на защиту, объективным вменением (к уголовной ответственности, например, привлекались члены семьи изменника Родины даже в том случае, если они ничего не знали и не могли знать о его действиях), жестокостью (расстрел за хищение социалистической собственности в любых формах и размерах, уголовная ответственность за нарушение трудовой дисциплины, возможность применения за ряд преступлений высшей меры наказания  расстрела для лиц с 12-летнего возраста) и т.д. Наконец, до середины 50-х гг. широко практиковались внесудебные расправы, проводился массовый террор, что позволяет говорить лишь о псевдоюридической оболочке всех этих действий и органов, их осуществляющих, но не о праве как таковом. Во второй половине 50-х гг. наиболее одиозные из перечисленных характеристик советской правовой системы стали преодолеваться, массовый террор был прекращен.

Пятой особенностью советской правовой системы является то, что роль закона сводилась практически на нет, так как общие, принципиальные положения устанавливались партийными директивами, а «технические», детальные вопросы социально-правовой регламентации разрешались в ведомственных актах органов управления. Большую роль играли секретные, нигде не публикующиеся инструкции и указания партийных органов разного уровня и других ведомств.

Вместе с тем конечной целью развития были провозглашены, как уже отмечалось, интересы человека труда, и поэтому она наряду с негативными чертами имела серьезные импульсы позитивного развития, хотя иногда чисто формального. Государство проводило работу по систематизации и кодификации законодательства, писались и принимались конституции СССР, насыщенные декларативными положениями основы законодательства, кодексы и другой нормативно-правовой материал. Обращалось внимание на необходимость учета требований и запросов трудящихся, защиты их прав и свобод (естественно, в тех областях, где это не приводило к противоречиям с глубинными основами советской социалистической системы).

Следует также подчеркнуть, что советская правовая система прошла несколько этапов в своем развитии, и названные особенности присущи этим этапам в разной мере. Так, этап становления характеризуется, с одной стороны, сломом старой правовой системы и правовых учреждений, максимальным революционным «творчеством» и произволом, а с другой – стремлением построить новую правовую систему (принятие Конституции РСФСР 1918 г., Гражданского, Уголовного, Земельного, Гражданского процессуального, Уголовно-процессуального кодексов, Кодекса законов о труде, построением новой судебной системы). С начала 30-х до середины 50-х гг. в стране действовал тоталитарный режим с практически полным уничтожением истинно правовых реалий, несмотря на фиктивно-демонстративные действия по принятию массы законодательных актов, в том числе Конституции СССР 1936 г.

Середина 50-х – конец 80-х гг. – эпоха либерализации (со своими подъемами и спадами), приведшая к смене общественно-политического строя, распаду СССР и изменению всех ориентиров развития, фундаментальных ценностей общественной системы в целом. Этот период характеризовался некоторыми технико-юридическими достижениями в законодательной сфере (кодифицированы все основные отрасли права, приняты Конституция СССР 1977 г., ряд законов декларативно-демократической направленности, например Закон СССР о трудовых коллективах и повышении их роли в управлении предприятиями, учреждениями, организациями 1983 г.).

С конца 80-х гг. мы являемся свидетелями кардинальной переделки нашей правовой системы. Сопровождается она весьма болезненными факторами: сначала «война законов», острые противоречия между органами законодательной и исполнительной власти, «парад суверенитетов» национально-государственных и административно-территориальных единиц в бывшем Союзе ССР, а потом и в Российской Федерации, затем взрыв преступности, включая Чечню, а также резкий рост коррумпированности государственного аппарата и нарушения прав целых слоев и групп населения и др. Ситуация эта весьма опасна, но не безнадежна для нарождающихся правовых отношений, поскольку происходящие перемены имеют целью построение правового государства, обеспечение прав и свобод человека в РФ, что невозможно без введения ситуации в четкие правовые рамки.

Особенности развития российской системы права

До недавнего времени правовая система Российской Федерации входила в прекратившее свое существование семью социалистического права, которую образовывали страны, ранее входившие в социалистическое правовое сообщество. До возникновения социалистической правовой семьи, указанные страны принадлежали к семье романо-германского права, поэтому впоследствии они сохраняли характерные для него черты.

Особенностью российской правовой системы переходного периода явилось то, что на начальном этапе ее возникновения действовало большинство нормативных актов бывшего РСФСР, причем некоторые из них сохраняют юридическую силу и по сегодняшний день. С течением времени вновь образованные органы государственной власти издавали собственные нормативные акты, обеспечивая тем самым появление обновленной правовой системы Российской Федерации. В связи с этим возникла необходимость определения роли и места вновь возникшей правовой системы в типологии современных правовых систем. В юридической литературе по данному вопросу существуют несколько точек зрения. Согласно одной, прежняя принадлежность социалистических стран к романо-германской правовой семье позволяет вести речь лишь об их возвращении в это сообщество. Согласно другой, для того, чтобы определиться в правовой природе бывших социалистических стран недостаточно традиционных технико-юридических и социально-экономических критериев².

Историческая и этнокультурная специфика России, других восточноевропейских стран требует учета в компаративистских исследованиях в большей степени, чем это было ранее, такой фактор дифференциации правовых семей, как этноправовые и культурно-исторические особенности правового регулирования. Поэтому прежние социалистические страны образовывают славянскую правовую семью. В связи с изложенным, хотелось бы еще раз подчеркнуть, что в современном мире правовое регулирование фактически осуществляется лишь двумя типами правовых систем. Поэтому, казалось бы, правомерно вести речь о возврате к романо-германскому правовому сообществу. Между тем, в настоящее время в Российской Федерации среди законодательных элементов правообразования существуют и нормативно-судебные элементы. Это видно из того, что все большую роль в правовом регулировании большинства отраслей начинает играть доктринальная трактовка законодательных положений, проводимая судебными органами власти, путем принятия соответствующих решений по спорным вопросам законодательства, а также при отсутствии законодательного регулирования какого-либо вопроса. Прежде всего, это касается решений Конституционного Суда РФ, Верховного Суда РФ, Высшего Арбитражного Суда РФ.

Указанная тенденция явилась следствием интеграции Российской Федерации с государствами нормативно-судебной правовой семьи на основе общей концепции правового государства (к примеру с США), обусловившей процессы интеграции правовых явлений в рамках существующей типологии правовых систем на фоне развития международного права. Поэтому становится все труднее говорить о принадлежности правовой системы Российской Федерации только лишь к нормативно-законодательному типу.

Принципы правового государства обеспечили формирование объективного права в соответствии с новой политико-правовой доктриной, что повлекло существенное изменение содержания норм составляющих основу российской правовой системы. При этом зачастую сохраняли действие нормы прежней правовой системы, но лишь в той части, в какой они не противоречили вновь возникшим принципам правового регулирования. Что касается системы права, то здесь изменения произошли в составе и содержании норм как публично-правовых, так и частноправовых отраслей. Причем изменение содержания частноправового воздействия напрямую зависит от соответствующего изменения публично-правового режима регулирования. Это связано с тем, что публичное право включает в себя основные вопросы формирования правовой системы и обеспечения ее устойчивости в условиях происходящих перемен.

Идейные корни российской государственности и ее правовой системы исторически довольно далеко отстоят от настоящего времени: образование российского централизованного государства на удельных землях, объединенных в XIII - XVI вв. московскими князьями, надолго определило тенденцию формирования российской государственной власти как единоличной власти самодержавного монарха, а вместе с ней - традицию наделения государственного лидера качествами воплощенной справедливости. Вместе с тем изначально опорой монарха в деле государственного правления была довольно широкая прослойка удельных князей и служилой знати (бояр). Так произошло зарождение с последующим закреплением в качестве правовой традиции первого опыта народовластия, о котором Н.И. Костомаров писал: "Все граждане, как богатые, так и бедные, как бояре, так и черные люди имели право быть на вече деятельными членами... Масса всего народа... имела верховную власть". Демократические элементы во властеотношениях в российской правовой истории XV - XVI вв. - это уже достаточно зрелые политико-правовые явления. В коллегиальном составе царь законодательствовал, а не только решал административные или судебные вопросы. "Царь и бояре", "Бояре", "Дума" - указанием на соответствующий статус (или учреждение) сопровождалось утверждение общегосударственных актов, принимаемых от имени монарха или монарха и бояр. Помимо вопросов внутренней и внешней политики, решения по которым практически не принимались без коллегиального обсуждения, коллективно были утверждены тексты Судебников 1497 и 1550 гг. А совещание бояр Думы в расширенном составе, включающем представителей духовенства и служилого дворянства, именуемое Земским собором <2>, продолжило традицию демократического рассмотрения важных государственных вопросов. Как считают исследователи, реакционный политический режим начала второй половины XVI в. не позволил широко реализовать весь потенциал этой формы представительства с "демократическим содержанием", оцениваемой как очевидное "достоинство" существовавшей формы правления <3>. Но позитивная отдача демократических форм власти еще не раз подтверждала ее практическую полезность в российской истории, например во времена событий 1613 г. или утверждения Земским собором Соборного уложения 1649 г.

Тогда же оформляется как весьма значительная роль православной церкви и ее иерархов в Российском государстве. Митрополит (с 1589 г. - патриарх) со своим аппаратом осуществлял ведение не только вероисповедными делами. Формально в систему государственной власти церковное управление было введено в 1721 г.; церковь стала частью государственной системы, а ее органы включены в общую структуру власти в государстве. Православная религия и ее социальные институты сопровождают многовековое развитие российской государственности и оказывают заметное влияние в том числе на ее правовую систему.

Под воздействием указанных политических и правовых факторов, включая мощное влияние проведенной успешной кодификации законодательства в Соборном уложении, к концу XVII в. сформировались как ценности гражданского самосознания понятия "закон" и "порядок", которые могли бы надолго составить в последующем "стержень" политической жизни государства, вокруг которого "вращалась вся законодательная практика" <1>. Но в целом либеральное направление развития правопорядка сдерживалось многими объективными причинами. Например, отсутствие должной координации в деятельности органов, осуществлявших властные функции, к концу XVII в. становилось препятствием для полноценного отправления ими своих полномочий. Противодействие бессистемности государственного властвования привело к тому, что с начала XVIII в. на развитие государственности и правовой системы более субъективным стало влияние персонального фактора правителя.

В начале XVIII в. формируется специальное понимание закона: за ним начинает закрепляться значение акта высшей юридической силы. Обнаруживается тенденция закрепления законотворческой функции за монархом ("законодательная власть есть право государя издавать законы" <1>); а главной характеристикой главы государства становилось: "самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен". Собственно, говорить о законе как об акте правотворчества государственной власти применительно к Российскому государству можно лишь начиная с середины XVI в.; прежние акты - государев указ или княжеский устав - в большинстве случаев представляли собой официальный свод юридических обычаев.

Эпоха XVIII в. была свидетельством сложного и запутанного эволюционного пути российского политико-правового опыта, где множественность лиц, могущих оказывать серьезное влияние на правотворческую деятельность, вкупе с широтой полномочий учреждений со смешанной и пересекающейся компетенцией при особе самодержавного монарха, определяла формирование новых правовых институтов, часто по-прежнему с конкурирующими полномочиями, на основе которых складывались дворянские группировки, борющиеся за влияние на монарха.

В первые императорские годы и ранее высшая юридическая практика вверялась не одному органу или учреждению; в роли высшей государственной инстанции помимо монарха часто выступало не одно, а несколько учреждений, которые наделялись также и полномочиями в сфере законодательства. В разные годы административно-распорядительные наряду с законодательными или судебными либо и теми и другими функции отправляли Боярская дума и отделявшаяся от нее "ближняя дума"; начиная с Петровских времен - Кабинет Его Величества, Сенат, Святейший Синод, Тайный совет, Верховный тайный совет, Негласный комитет, Комитет министров, Непременный, а затем Государственный совет, Совет министров, а также Конференция и Совет при высочайшем дворе и генерал-прокурор - глава Правительствующего сената. Все эти многочисленные, в разные годы функционировавшие, а также лишавшиеся фактической власти, не будучи официально упраздненными, учреждения в большей или меньшей степени осуществляли коллегиально высшую государственную власть.

С начала XVIII в. выдвигается задача сочетания в российской политико-правовой жизни отечественных правовых традиций отправления власти и западных форм осуществления властных прерогатив. Об этой задаче и сегодня нельзя говорить как о решенной. Действенность формальных правовых явлений, институтов да и правовых норм в России всегда - и в прошлом, и поныне - предопределялась нравственной составляющей их содержания. Исторически в политической культуре российского общества большее значение имели не государственные институты, а личности, лидеры, с которыми отождествлялась "государственная мудрость", "справедливость". С обнаружением этой особенности в российском социуме генерал Х.Г. Манштейн, вспоминая о сражении за Очаков летом 1737 г., писал: "Русские способны все выполнить и все предпринять, когда у них хорошие руководители" <1>. Поэтому западные традиции процедурности, раз и навсегда установленной правовой регламентации и по сей день с трудом внедряются в нашу политико-правовую жизнь. По этой же причине правитель России воспринимается населением не только и не столько как носитель властных полномочий, а как безусловно авторитетное лицо, обремененное нравственным долгом и ответственностью перед народом.

В XVIII в. возникает потребность теоретического осмысления таких феноменов политической жизни, как государство и право. Замена традиционной формы политического и общественного быта, повлекшая введение правовой регламентации социальных отношений, а также управленческих функций власти, требовала уяснения значения права как инструмента воздействия на общественные отношения. Потребность в выделении и обособлении правового знания возникла на определенном этапе социального и исторического развития, когда накопленный за столетия разнообразный правовой материал стал нуждаться в оценке, когда в социальной психологии идеи права начали приобретать мировоззренческий смысл. Заметной правовая составляющая становится не только в трудах правоведов, но и в философских концепциях государственных деятелей XVIII в., например В.Н. Татищева, П.И. Шувалова, Н.И. Панина, Д.И. Фонвизина.

К концу XVIII в. вместе с осознанием необходимости корректировки государственной политики начинает намечаться переход к научной интерпретации происходящих в обществе политико-правовых процессов, обнаруживаемых законодательных потребностей, исторических фактов, к исследованию опыта деспотичной самодержавной власти, к формированию идеи наподобие "основания всех законов", введения к законам, конституции.

Пытались выделять особенные признаки и в материальном содержании закона. "Положительные законы, - как заключали на основе официального обобщения теории и практики законотворчества на протяжении XVIII в., - суть особенные и точные установления законодателя яко способы, коими люди соединяются и сохраняются в обществе и без которых бы общество разрушилось" <1>. В то же время не подвергалась сомнению мысль о том, что закон должен обеспечивать поддержание определенных общественных идеалов; как верно замечено, "прагматическое, рациональное поведение людей осуществляется в тех рамках, которые задаются системой ценностных абсолютов" <2>.

Совершенствование идеологического обоснования правопонимания естественным следствием имело активизацию законотворческой работы. В начале XIX в. была возобновлена на новых принципах работа по подготовке общегосударственного уложения, позднее вылившаяся в проведение широкомасштабной систематизации российского законодательства в хронологическом Полном собрании законов Российской империи и систематическом Своде законов Российской империи, работа над которыми была завершена в начале 30-х гг. XIX в. А к 1812 г. была осуществлена первая, пусть и не завершенная, попытка подготовки кодексов: уголовного и торгового уложения и отдельных частей гражданского уложения.

Работа над подготовкой этих проектов, помимо того, что вывела законодательную работу на уровень важнейшей государственной деятельности, обеспечила первостепенное внимание правителей к праву, правовому регулированию, формированию правовой политики. Первые проекты кодексов утверждены не были, однако подготовлены они были на вполне удовлетворительном современном уровне. Например, проект уголовного уложения в более или менее кодифицированном виде представлял основные институты уголовного права, как то: понятие преступления, стадии его совершения, вину и ее формы, ответственность. В трактовке уголовно-правовых институтов, предлагаемых в проекте, прослеживалось влияние идеологии западноевропейского уголовного права. В определении преступления доминировало начало его противоправности; ответственность базировалась на принципе соразмерности совершенного преступления тяжести наказания. В то же время сословный подход к решению многих вопросов уголовного права оценивался прогрессивными современниками как негуманный, неудачный и не соответствующий потребностям страны <1>. Проекты гражданского и торгового уложений также не избежали влияния законодательства Западной Европы, за что их вдохновитель М.М. Сперанский жестко критиковался современниками.

Первый российский Уголовный кодекс под названием "Уложение о наказаниях уголовных и исправительных" был утвержден 15 августа 1845 г. <1>. С точки зрения введения новелл в уголовное законодательство Уложение о наказаниях было полноценным кодифицированным актом, обобщившим законодательный материал по уголовному праву, предлагавшим более точные определения и значительно более четкие формулировки понятий, институтов по сравнению с теми, которые действовали ранее. Принятие Уложения о наказаниях послужило причиной пересмотра и модернизации норм и правил процессуального характера, а деятельность образованных для проведения кодификации процессуального законодательства комитетов послужила исходным пунктом Судебной реформы 1864 г.

Важным этапом развития правовой системы наряду с судебной реформой стало законодательное обеспечение реформ, проведенных в начале 60-х - 70-е гг. XIX в. и по своему влиянию на государственно-правовую и общественную жизнь оцениваемых как "великие": было отменено крепостничество (1861 г.), проведены образовательная (1863 г.), военная (1874 г.) реформы, реформы земского (1864 г.) и городского (1870 г.) самоуправления; аграрная - в Польше (1864 г.). Либерализация общественно-политической жизни имела разнохарактерные последствия. Буржуазная мотивация хозяйственного развития стимулировала производство, политические свободы - гражданскую инициативу. На протяжении почти полувека с середины XIX в. разработка планов политического реформирования на основе "конституционных" нововведений не снималась с повестки дня высшей политической власти <1>. Но с проникновением с Запада идеалов "свободы" в Россию пришел террор с его проводниками - народовольцами, землевольцами и др., и как результат последовали контрреформы, политическая реакция, которые трагически сказались на дальнейшем развитии всей страны.

Эволюция правовой структуры государства в эти годы идет главным образом по пути перераспределения полномочий. Более упорядоченно сосредоточиваются преимущественно в одном органе законосовещательные полномочия, более четко обособляются административные полномочия высших органов и полномочия высшего суда и контроля.

Вообще период середины XIX в. в истории России выделяется как время правового расцвета: систематизация законодательства в Полном собрании законов и Своде законов Российской империи послужила толчком к пересмотру всего законодательства. Было упорядочено не только уголовное и уголовно-процессуальное законодательство, но и весьма важная сфера - законодательство о землепользовании. Ставился вопрос о кодификации гражданско-правовых актов: отказ от проведения его масштабного пересмотра в XIX в. и начале XX в. являет поучительный опыт поиска подходящих форм для кодификации правовых актов. Сложно реформируемая вообще сфера гражданско-правовых отношений в условиях российской действительности не позволила успешно реализовать идею создания полномасштабного кодифицированного акта, объединяющего нормы общероссийского гражданского права, а для практики систематизации была обнаружена важность рассмотрения альтернативы созданию единого кодифицированного акта при определенных условиях.

В эти же годы активно разрабатываются проекты о выборном представительном органе: в 1863 г. - проект преобразования в области государственного управления, в 1881 г. - доклад об "осуществлении гуманных либеральных мер" путем привлечения выборных от общества к законотворчеству, которые исходили из официальных кругов. Правда, практические шаги, предпринимаемые официальной властью в направлении реформирования политико-правовой системы, не сказались существенно на правовой интерпретации понимания действительных потребностей общества.

Если оценивать в целом, то позитивные сдвиги в российской правовой системе существенно сдерживались особенностями государственного управления. Сравнивая проводимые правовые меры с реальными потребностями, нетрудно заметить, что они вводились слишком неспешно, нарождающиеся противоречия между политико-социальными запросами и бюрократическим "ответом" на них, обостряясь, вели к социальному конфликту.

В начале XX в. на развитии российской правовой системы существенно сказался общемировой экономический кризис, который затронул и российскую экономику. Тогда же особенно активно начали распространяться западные идеи радикализма, вылившиеся в волну политических убийств. События первой российской революции (1905 - 1907 гг.) спровоцировали новые реформы, но и тогда комплексного преобразования проведено не было, а в государственно-правовой сфере ограничились полумерами.

В эти годы как никогда обострился вопрос о соотношении "традиционного" и "западного" в российской политической жизни. В 1905 г. как способ снижения давления революции на монархическую власть было предоставлено право всем подданным Российской империи обращаться к монарху с законодательными "предположениями". Введенное, пусть и краткосрочно, право народной инициативы было весьма либеральным шагом в правовой истории страны <1>. Несмотря на активизацию политического самосознания российского народа, в 1905 - 1907 гг. задача формирования правовой личности тогда еще только намечалась контурными штрихами. "Нам нужно создать русский народ в юридическом смысле слова, нам нужно создать нацию, а в наше время нацией может быть только союз свободных и равных граждан", - говорил при обсуждении законопроекта о гражданским равенстве в Государственной думе 8 июня 1906 г. профессор государственного права Ф.Ф. Кокошкин. Заданный вектор идеолого-правового воспитания еще только предстояло развить, но политическая обстановка этому помешала.

Важным шагом в формировании правовой системы было утверждение нового текста Основных государственных законов 23 апреля 1906 г. <1>, иногда именуемых первой российской Конституцией. Этими законами в России изменялся существовавший ранее порядок законодательства: принятие закона возлагалось на избираемую населением Государственную думу, его одобрение - на Государственный совет (реформированный на выборных началах), а утверждал закон император <2>. То есть были установлены правовые пределы властвования российского царя. Оставляя в стороне реальные права законодательных учреждений, каковыми теперь стали преобразованный Государственный совет и вновь образованная Государственная дума, заметим лишь, что формально никакая законодательная регламентация не могла быть проведена без участия Совета и Думы, а если издание акта все же было необходимым и вызывалось чрезвычайными обстоятельствами во время перерывов в деятельности Совета и Думы, то принятый в обеспечение такой необходимости чрезвычайный указ должен был быть внесен на рассмотрение палат не позднее чем через два месяца после возобновления их деятельности <3>. Правительство (Совет министров) формально стало "подконтрольным" законодательным палатам. Законодательные палаты могли обращаться к Совету министров с "вопросами" - за разъяснениями по рассматриваемым ими делам, а также с "запросами" по поводу законности тех или иных действий правительства.

Основными законами в 1906 г. было провозглашено, что Российская империя управляется на "точном основании законов", причем формальным понятием закона охватывались только акты, издание которых соответствовало схеме, описанной в Основных законах: одобрение Советом и Думой и утверждение монархом. Законы в свою очередь должны были служить базой для последующего правотворчества. Сами Основные законы от других отличали некоторые формальные признаки; например, всякое изменение Основных законов и даже инициатива изменения могли исходить исключительно от монарха.

Чрезвычайно значимую роль в политической дискуссии, сопровождавшей преобразования 1905 - 1906 гг. и в особенности выборы в законодательные палаты, играло понятие "конституция". Принципиальной отличительной характеристикой конституций (или основных законов) является то, что они призваны определять устройство высших органов государственной власти, а также пределы государственного вмешательства в регулирование публичных прав граждан. Такое понимание основных законов сложилось в правоведении в силу того, что допущение народного представительства к законотворчеству сопровождалось юридическим закреплением в специальном законе - особой хартии, основном законе, конституции или ином конституирующем акте, имеющем преимущественную силу перед другими законами государства. Декларация прав человека и гражданина Великой Французской революции так высказывалась относительно правового содержания государства: "Общество, в котором не обеспечено пользование правами и не проведено разделение властей, не имеет конституции" <1>. Однако синонимичное понимание "основного закона" и "конституции", как, собственно, и содержательное позиционирование конституции как акта, учреждающего национальное представительство в законодательном органе страны, сложилось в России отнюдь не сразу. Между первыми упоминаниями о конституции в 80-е гг. XVIII в. в императорских ассамблеях и полузапретом на произнесение этого слова в начале XX в. - парадокс российского правового эволюционирования.

Это время - предреволюционное десятилетие - богато событиями и подготавливавшимися реформами. Одни реформы были проведены (например, аграрная, называемая по имени ее творца - председателя Совета министров "столыпинской", введено всеобщее начальное образование, социальное страхование рабочих), другие нет (например, введение волостного самоуправления и земств на окраинах страны, реформы образования и местного суда). Следствием нараставшего недовольства властью стала Февральская революция, которая повлекла 2 марта 1917 г. ликвидацию самодержавия.

Официальные лозунги революции о "преемственности власти" и "непрерывности права" и главный из них - подготовка созыва Учредительного собрания, на котором представители от всех сословий российских граждан должны были провести структурную реформу власти, избрать парламент и принять конституцию, учредить парламентский строй по западному образцу, - практического воплощения в целом не нашли <1>. 1 сентября государство Российское было провозглашено Российской Республикой; в конце октября победил лозунг: "Вся власть - Советам!" Уступкой демократическим требованиям был созыв Учредительного собрания, но оно было распущено из-за критики действий большевиков по захвату власти. Этот разгон имел и куда более тяжелые последствия для формирования новой правовой идеологии: в массовое общественное сознание внедрялось негативное отношение к "формально-демократическим" институтам вроде парламентаризма, прав личности, всеобщего избирательного права. Главным юридическим идеологическим содержанием Республики Советов, родившейся в результате революционного "живого творчества масс", был отказ от преемственности права и правовых институтов.

Особенности формационных изменений, произошедших в 1917 г. в государственном строе России, и революционный характер последующих политических преобразований отразились как на формах, так и на способах функционирования Советского государства. Заметим, что отечественные исследователи отмечают особенности формы функционирования власти как наиболее специфические из всего "общецивилизационного арсенала политико-юридических ценностей"

Сразу после октябрьского восстания 1917 г. сфера юридической деятельности претерпела реорганизацию, пожалуй, более, чем многие другие. В начале 1919 г. по соображениям необходимости реорганизации высшего юридического образования были закрыты все юридические факультеты в стране, а вместо них организованы юридико-политические отделения на факультетах общественных наук. В 1924 - 1926 гг. в российских вузах были образованы факультеты советского права, права и местного хозяйства. В эти годы развитие получили главным образом "революционные" теории права и государства, объяснявшие в том числе вопросы соотношения "права пролетарского государства" и "права буржуазного" после завершения пролетарской революции. С этим же периодом связывается начало построения комплексной системы знаний о праве и государстве и формировании марксистско-ленинской идеологической платформы в юридической науке. В истории российской науки права этот период был связан с материалистическим, классовым подходом к изучению права и государства, идеологически обоснованным главным образом в трудах немецких философов К. Маркса и Ф. Энгельса, и нашедшим развитие в трудах их последователей в России, где диалектико-материалистический подход к изучению права на долгое время стал преобладающим и существенным образом сказался на современном состоянии правовой науки. Конечно, политизация юридической науки нанесла заметный урон ее развитию <1>; чрезмерное включение классового идеологического элемента в правоведение направило развитие общетеоретической правовой науки в русло идолизации одного политико-философского учения как единственно верного и приняло форму тотальной апологии отдельных его положений.

Специфически было определено функциональное содержание юридической деятельности по формированию и реализации права: единство власти как принцип организации и деятельности высших государственных органов являл собой особенность функционирования российского государства в советский период. Законодательная власть осуществлялась на принципах полновластия Советов депутатов (составлявших политическую основу и способ осуществления власти народом), а государственные функции - на основе подконтрольности и подотчетности Советам. Эта форма организационно-правового единства государственной власти, соединявшая и правотворческие и исполнительно-распорядительные функции, практически сохранялась на всем протяжении истории Советского государства.

Построение правовой модели пролетарского государства сначала базировалось на идее государства-коммуны, где нет места буржуазным институтам (разделению властей, парламентаризму и т.д.), однако вскоре ей на смену пришла другая - коммунистическая партия как авангард пролетариата и центр политической системы государства. Последующее подчинение коммунистической партии государственных структур и общественных организаций стало следствием ее слияния с государством после того, как эта партия стала монопольно правящей и тотально господствующей в государственном механизме и общественной жизни страны. Закрепление за коммунистической партийной идеологией значения единственно верной, введение партии в механизм государственной власти на уровне ее высшего государственного органа как единственно эффективной модели государственного правления привели в дальнейшем к утверждению в системе государственного управления преимущественно командных административных методов

По мере укрепления новой формы правления в России правотворчество становилось планомерной и целенаправленной работой по формированию нормативно-правового концепта Советского государства.

Первый опыт создания советской российской Конституции был осуществлен в 1918 г.; с образованием союзного государства советских республик нововведения были отражены в союзной (1924 г.) и российской (1925 г.) конституциях. С принятием Конституции СССР 1936 г. и Конституции РСФСР 1937 г. в систему государственных органов власти были введены изменения, не затрагивавшие принципиальных основ построения советского союзного социалистического государства. Очередная веха в истории права и государства была отмечена принятием новых союзной Конституции 1977 г. и российской Конституции 1978 г.

Предметом внимания правовой науки в этот период хотя и были многие политические вопросы теории революции, диктатуры пролетариата, сущности социалистического общенародного государства или научное обоснование принципов построения советского государственного аппарата, но в разное время особенное внимание уделялось проблемам законности, правосознания и правовой культуры, правоотношениям, общим теоретическим вопросам системы права, критериям ее деления на отрасли, общетеоретическому осмыслению вопросов систематизации законодательства.

Систематизация законодательства в советское время не могла не опираться на общетеоретические правовые положения, выработанные и апробированные на опыте, приобретенном в предшествующие исторические периоды. При систематизации с итоговым созданием хронологического или систематического собраний действующего законодательства без изменения содержания правового регулирования, без создания новых норм (инкорпорации) основной акцент делался главным образом на собирании (с последующей классификацией) нормативного материала. Характер классификации обусловливал и итоговый результат: инкорпорация хронологическая, где определяющим выступал временной фактор, или систематическая (или предметная). Дальнейшую апробацию получил и опыт кодификации законодательства.

Кодификация в законотворческой практике России выливалась в создание главным образом кодифицированных актов. Главенствующее место в их числе занимали головные акты отрасли - кодексы. Но кодифицированными актами были и уставы, положения, другие акты, в которых выдерживались наиболее существенные характеристики такого рода актов <1>. Кодификации подвергались не только отраслевые группы законодательных норм. Распространение получила так называемая комплексная кодификация, не ограничивающаяся объединением норм только одной отрасли. Водное, земельное, лесное - примеры такого рода отраслей законодательства.

Результатом обширной систематизации российского законодательства в 60 - 80-е гг. XX в. стала подготовка Систематического собрания действующего законодательства РСФСР и Свода законов РСФСР (был издан в 1988 г.), а также создание кодексов, объединивших законодательство по всем основным отраслям права и на несколько десятилетий обеспечивших потребности пользования законодательством, источниками нормативной информации. Уголовный и Уголовно-процессуальный (1960 г.), Гражданский и Гражданско-процессуальный (1964 г.) кодексы, Кодекс законов о браке и семье (1969 г.), Исправительно-трудовой кодекс (1970 г.), Кодекс законов о труде (1971 г.), Водный (1972 г.), Жилищный (1983 г.) кодексы, Кодекс об административных правонарушениях (1984 г.), Земельный (1991 г.) кодекс на уровне законодательства Российской Федерации не только закрепили развитие главных принципов правового регулирования в основных отраслях законодательства, но в большинстве случаев явили примеры успешной кодификации значительных по объему и весьма значимых по содержанию законодательных и иных нормативных правовых актов.

Вторая половина 80-х гг. XX в. вошла в историю России под лозунгами "перестройки", "гласности", приоритета общедемократических ценностей. Оценка деятельности сквозь призму этих понятий коснулась всей правовой системы. Тогда в качестве ключевых направлений развития правовой системы были избраны комплексное развитие экономики и социальной сферы, а также сочетание общегосударственных интересов с интересами трудовых коллективов, территорий; стали уделять внимание оценке недостатков, сложившихся в сфере законодательного обеспечения государственного развития.

В связи с новыми подходами к формированию полномочий государственных органов в конце 1980-х гг. планировалось перераспределение власти между органами Союза ССР и Российской Федерации. Эта реформа, однако, не была реализована. На последующем правовом развитии страны значительно сказалось введение поста Президента РФ, формально - главы государства.

В июле 1991 г. была запрещена деятельность первичных структур партийной организации на предприятиях и в учреждениях. С этого времени развитие системы власти в России на время лишилось партийного идеологического обоснования, а с 2007 г. курс на формирование партийной государственной идеологии был возобновлен. С конца августа 1991 г. по соображениям реализации суверенных полномочий Российской Федерации в соответствии с положениями Декларации о государственном суверенитете России <1> государственная политика и законодательная деятельность России в составе Союза ССР стала нацеливаться на самостоятельное осуществление всех государственно-управленческих прерогатив; основными направлениями деятельности Российского государства были провозглашены построение рыночной экономики на основе радикальной экономической реформы, повышение благосостояния народа, демократизация государственного управления <2>. Формально легитимирован этот статус был в декабре 1991 г. после объявления Союза ССР "бывшим" и о прекращении его существования <3>.

Это время до принятия Конституции РФ 1993 г. вошло в историю России как время широкомасштабного реформирования хозяйственной структуры государства, политических преобразований, восстановления российской государственности. В основу правотворческого курса тогда была положена идея проведения широкомасштабной правовой реформы. Были провозглашены частная собственность на землю, капитал, средства производства, разрешалось создание частных предприятий, размеры и сфера деятельности которых имели очень незначительные ограничения, развернуто фермерское движение; начала претворяться в жизнь программа ускоренной приватизации государственной собственности. Эволюция России в этот период, надо признать, в целом разворачивалась без достаточной законодательной базы; не было должного концептуального обоснования необходимости тех или иных политических и иных нововведений - российская государственность и новая российская экономика строились методом "проб и ошибок", а решения Президента РСФСР не всегда имели правовой характер.

В эти годы политическое развитие российской государственности и ее конституционное оформление шли не вполне согласованно. Например, введение института президентства сопровождалось учреждением специальных президентских структур - Совета Безопасности, Президентского Совета, введением должности Государственного секретаря. В то же время Президент РСФСР формировал и Правительство; государственное управление в основном осуществлялось на базе президентских указов; не предусматривалось разделения власти на исполнительную, судебную и законодательную ветви.

В 1992 г. был поставлен вопрос о подготовке текста новой конституции России, где принципиального решения ожидало определение концепции будущего государственного устройства: президентская или парламентская власть должна обеспечивать устойчивость правовой структуры государства. С принятием новой Конституции РФ на Всероссийском референдуме 12 декабря 1993 г. этот вопрос был решен в пользу президентской республики.

Если направление функционирования элементов правовой системы в годы монархического правления не всегда находило рациональное обоснование в объективных потребностях государственного управления, то современный период, наоборот, характеризует рационалистический подход к поиску наиболее оптимальных форм институционализации элементов правовой системы. Но даже если признать, что не всегда те или иные правовые нововведения вызываются необходимостью политического развития, то всегда - обстоятельствами времени: все более или менее заметные правовые явления выявляют специфические российские черты и традиции в организации и функционировании ее правовой системы.

Современная российская правовая система претерпела существенные модификации в результате ряда значительных реформаторских мероприятий последних десятилетий. Либерализация в соответствии с общественными потребностями чаще всего вела к ускоренному развитию права и правовых институтов, однако на фоне недостаточно стабильной общественной жизни и политического режима не всегда приносила результат, на который она была рассчитана. Поэтому развитие российской правовой системы в целом демонстрирует исторически закономерное движение от либерализации к замедлению развития или даже к консервации сложившегося порядка, которая, в свою очередь, по прошествии времени может оказывать тормозящее влияние на развитие права.

Общая характеристика современного

состояния правовой системы

Внутренняя структурированность права, формирование определенных связей между элементами его системы, как и наличие взаимных зависимостей в составе частей правовой системы, не только не означает, что право существует обособленно, что оно изолировано от других явлений социально-политической действительности. Наоборот, право, его исторические корни, современное политико-социальное содержание и механизм действия складывались и существуют под влиянием определенных общественных отношений, идеологических установок. Право и правовая система в целом находятся в постоянном сложном взаимодействии с другими элементами государства как политического явления и общества как комплекса социальных институтов и ценностей.

Правовая система в современном российском правоведении и юридической практике - не только научное понятие или инструмент теоретической науки. Это легальный, законодательно закрепленный термин. Он употребляется в действующей Конституции РФ (ч. 4 ст. 15) и иногда истолковывается как синоним законодательного акта более высокой юридической силы по сравнению с законом или иными нормативными правовыми актами <1>. В содержательном плане это понятие включает в себя нормативную (юридические нормы и формы их выражения), организационную (юридическая практика и механизмы ее отправления) и нравственно-духовную (правовая идеология, правовые представления, правовая культура) стороны, отражающие исторические закономерности государственного развития, особенности этнического, социального, культурного становления, современный политико-правовой статус.

Активное начало правотворческой работы в республиках Российской Федерации, как и предоставление законотворческих полномочий другим субъектам РФ, вызвало необходимость выделения в общей нормативной структуре двух уровней: федерального и регионального (или уровня субъектов Федерации). Фактическое существование двухуровневой системы законодательства нашло отражение и в особой терминологии, введенной Конституцией РФ 1993 г. Так, законы, принятые Федеральным Собранием по предметам ведения Российской Федерации либо в пределах полномочий Российской Федерации по предметам совместного ведения Российской Федерации и субъектов РФ, именуются федеральными (ч. ч. 1 и 2 ст. 76). Применительно к субъектам Федерации Конституция РФ устанавливает, что они "осуществляют собственное правовое регулирование, включая принятие законов и иных нормативных правовых актов" (ч. 4 ст. 76). Особый уровень нормативных правовых актов на базе федерального законодательства и актов субъектов РФ формируется органами местного самоуправления.

Вопрос о правовых нормах и шире - юридическом нормировании, несмотря на кажущуюся очевидность его регулирующего инструментария - законы и иные нормативные правовые акты, продолжает ставить проблему поиска наиболее универсального, оптимального и "самоисполняемого" регулятора.

Законодательные нормы, другие нормы права вводятся посредством государственного правотворческого механизма. Однако практика показывает, что их действенность гарантироваться не может: исполнение законов не обеспечивается универсально. При реализации правовых норм включаются такие механизмы, как материальная обеспеченность, экономическая целесообразность, нравственная обоснованность. Поэтому все чаще говорят о "селективном применении законодательства" <1>. Прогресс общественного развития неуниверсальность права только подтверждает. Например, структуры, формируемые финансовыми или промышленными элитами для выполнения организационных и общественных функций, могут по эффективности подчас превосходить политические институты. А способ выработки законодательного решения, который часто проявляется в парламентской практике и позволяет ставить под сомнение универсальность закона как социального регулятора (так называемый лоббизм), порой предлагает такой конечный результат законодательной работы, который демонстрирует превалирование частных интересов в системе законодательного нормирования. Законодательная власть в таких случаях перестает выступать как арбитр и агент государства, поскольку в принимаемом под лоббистским "нажимом" законе не может быть соблюден баланс общественных интересов.

Поэтому в правовых системах современных государств все более очевидной становится тенденция, что в качестве основного социального регулятора используются более адаптивные, более тонкие и менее авторитарные механизмы, чем действие юридической нормы. Конечно, законы не исчезают и их формальный смысл не изменяется: закон служит выражением демократии и власти в правовом государстве. Но наряду с законами государства в настоящее время вырабатываются и существуют еще и "нормы". Социальный порядок уже основывается не только и не столько на законе, сколько на формируемом не на законодательной, а иной основе "нормативном порядке". Причем чем дальше, тем больше "нормативный порядок" становится содержанием не только социальной, но и политической жизни. Следствием такого качественного изменения в социальном нормировании является то, что в юридической практике государств теперь все менее уделяется внимание проблемам "эффективности закона", "результативности нормативного правового регулирования". Гораздо чаще начинает проводиться "оценка регулирующего воздействия", а объектом такой оценки выступают не только нормативные правовые акты <1>.

В современных условиях в общемировом масштабе возрастает регулирующее значение правовых принципов. Неизменно велика их роль в международном праве; важное значение им начинает придаваться в системе российского права. Речь идет не только об общепризнанных принципах или общих принципах права, но и о принципах права как основополагающих регулирующих началах отраслевых нормативных систем.

Принципы все чаще находят отражение в текстах федеральных законов, приобретая значение норм права. Потенциал их видится немалым. Принципы в современном российском законодательстве не должны рассматриваться как правовые категории, служащие исключительно экстерьерным целям разнообразить внешний вид акта правового регулирования путем внесения соответствующей статьи в текст законодательного акта. Принципы права являются отражением политики государства, идеологической составляющей его функционирования на определенной стадии социального развития. Они выражают объективные социальные потребности и интересы общества в тех условиях, когда их формулирование в качестве диспозиции конкретной нормы правового акта еще не может быть должным образом осуществлено. Принципы права занимают свое место как исходные нормы в механизме правового регулирования, как ориентир правоприменительной практики, как сформулированные направления совершенствования системы права, часто - как условие и нормативная основа правильного применения закона при решении юридического казуса <1>. Кроме того, конкретность и ясность выражения содержания принципа, императивный характер, общее (общеотраслевое, а часто - и более обобщающее) действие и, что немаловажно, стабильность и однозначность понимания делают его применение более мобильным и более результативным.

База юридической практики и механизмов ее отправления отражена в Конституции РФ.

Значительными полномочиями и статусом главы государства наделен Президент РФ. Особенный символизм статуса президента придает конституционная характеристика его как гаранта Конституции РФ, прав и свобод человека и гражданина. Кроме того, полномочия по определению в соответствии с Конституцией РФ и федеральными законами основных направлений внутренней и внешней политики и по формированию Правительства обеспечивают Президенту прерогативы главы исполнительной власти. Президент является важнейшим институтом власти в Российской Федерации; он обладает и правотворческими полномочиями - реализует правотворческую инициативу, подписывает и обнародует законы; при отсутствии соответствующих законов указы Президента обладают юридической силой федеральных законов.

Попыткой конституционного обеспечения складывающейся в последние годы тенденции к закреплению устойчивости политической системы следует считать существенное увеличение срока президентских полномочий. Новое правило о шестилетнем сроке президентских полномочий вместо четырехлетнего введено с 31 декабря 2008 г. <1> и пока еще не применялось, но в целом имеет потенциал нейтрализации объективной конфликтогенности геополитической обстановки и необходимой мобилизации естественных возможностей и ценностных ориентаций в рамках внутригосударственной организации.

Правовая история и правовые традиции как часть правовой системы в современном, политически организованном обществе складываются, как показывает практика, не только из юридических правил, которые общество признает в качестве общеобязательных. В восприятии правовых предписаний и запретов задействованы правосознание, логическое мышление. Понимание правовой действительности, оценка, адекватное восприятие, соблюдение и исполнение норм права не в меньшей мере зависят от мировоззренческих установок, но еще и от правовой культуры - соединения правовых знаний и интуитивных механизмов познания права. Опыт показывает, что в российском правовом развитии играли значительную, если не определяющую, роль такие черты, как формирование национального правового сознания на идее поклонения авторитетам, подверженности интуитивным стихийным побуждениям. Правовая культура, сложившаяся в России, в значительной степени ориентирована на уважение к авторитету власти, персонифицированной, главным образом, в лице официального лидера определенного уровня. Более того, традиционно в отношениях государства и личности явный "силовой" перевес был на стороне государства: государственная собственность была защищена более значимыми санкциями; возможность обращения за защитой нарушенных должностными лицами государства прав гражданина в судебные органы долгое время не предусматривалась. Поэтому правовая культура, правовые представления, правовая идеология российского общества в личностном преломлении исторически большее значение придавала не государственным институтам и формальным регуляторам, а лидерам и их авторитету. Если в правовой культуре Запада закон - это инструмент принятия решения, то в культуре Востока, к которой в этом вопросе тяготеет Россия, закон - это синоним компетентности, соединение мудрости, справедливости, а в российском правовом опыте - синоним правды.

В развитии отечественной правовой системы известен довольно длительный период, когда преобладающим в общегосударственной правовой практике направлением было санкционирование максимально унифицированного порядка пользования гражданами своими политическими, социальными и даже гражданскими правами. Следствием такой правовой политики в отношении граждан стало то, что основная масса российского населения не была приучена соизмерять свои действия и значимость их социальных последствий; ей не было свойственно чувство социального долга и позитивной ответственности, которые обеспечивают правовой прогресс, выступают его основой. Другим следствием "недополучения" гражданами прав стала недооценка социальной ценности права и закона. В государственно-правовой жизни подобное отношение к закону породило квазиправовую форму "договоренностей" в обход действующего законодательства и "правовой нигилизм", который ведет свое происхождение от несоблюдения права, нарушения права, длительное время остававшихся без должной юридической оценки.

Заметим, что прогрессирующему в последние годы закреплению "нигилизма" в правовой культуре общества способствует явственно обозначившаяся тенденция, когда знание, а равно незнание закона, как и его соблюдение или несоблюдение, не порождают объективно вытекающих последствий. Знанием законодательства и соблюдением законодательных предписаний далеко не всегда определяется ход общественной практики, а незнание и - особенно - несоблюдение законов не являются бесспорными основаниями для применения корректирующих неправомерное поведение государственных санкций.

Правовой опыт России последних лет показывает, что негативные формы восприятия права и исполнения нормативных предписаний не только не утрачивают жизнеспособность. Требующиеся от индивида социальная активность, общественная инициативность, расчет на собственные силы никак не коррелируют с необходимостью повышения уровня правовой культуры государственного аппарата. Тенденция десятилетней давности, когда четко намечался путь к тому, чтобы государство постепенно возвращало отведенный ему действующей Конституцией РФ статус арбитра, стоящего на защите индивидуальных прав и свобод, собственности, призванного обеспечивать национальную и общественную безопасность <1>, не только утрачивается, но государство и его аппарат становятся алегитимированным элементом социального господства.

КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ И ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ОСНОВЫ РОССИЙСКОЙ ПРАВОВОЙ СИСТЕМЫ

1. Становление государственно-правовой системы Древней Руси

Российская правовая система своими корнями уходит в глубокие пласты национальной культуры и государственности.

Древнейшими источниками русского права были обычаи славянских племен — полян, древлян, полочан, кривичей, дреговичей, которые в IV—VII вв. объединялись в особые территориально-государственные общности — земли. При разложении родовых общин и возникновении княжеств-земель обычаи превращались в обычное право.

Формами обычного права служили акты юридических сделок, судебные акты (жалованные грамоты, купчии, духовные грамоты, накладные и т. п.), своеобразные юридические факты-символы, например «посажение князя на стол» — обряд, олицетворяющий законность приобретения власти; словесно выражаемые принципы в виде пословиц и поговорок. Здесь право еще не отделилось полностью от древних обычаев, традиций, фольклора, системы древней мифологии.

Другим важным источником русского права является заимствование иностранного законодательного материала. Как известно, уже с IX в. на Руси практиковалось приглашение на правление варяжских князей. Наибольшей известностью пользуется исторический факт приглашения новгородцами князей Рюриков в 862 г. Приглашенные князья со своими дружинами вели многочисленные войны, совершали набеги на Византию.

Поэтому важным источником права становятся княжеские договоры с иностранными государствами, а через них — рецепция чужих законов. Так, в X в. с Византией было заключено четыре договора: в 907 и 911 гг. князем Олегом, в 945 г. князем Игорем, в 972 г. — Святославом. В этих договорах содержалось смешанное русско-византийское право с преобладанием, однако, в его составе русских обычаев. Это, разумеется, не свидетельствует о том, что русское право было совершеннее греческого: скорее, наоборот. Это говорит о характере влияния иностранного элемента, сохранявшегося и в последующее время: при максимальной восприимчивости к форме, технике, подчас более разработанной в иностранном праве и служившей мощным стимулом юридического развития, русские стремились сохранить и оформить через него собственные традиции и обычаи. Договоры с греками стали, вероятно, первой формой письменного объективирования русского обычного права.

В XII—XIII вв. западнорусские земли — Новгородская (в 1195 и 1270 гг.), Смоленская (в 1229—1230, 1240 и других годах), Полоцкая (в 1264, 1265 и других годах), а также земля Галицкая заключали договоры со Швецией, немецким Орденом меченосцев, Ганзейскими городами, Ригой и Готландом. Эти договоры определяли взаимное правовое положение русских и немцев на своих территориях и носили характер внутреннего, а не международного права.

Сложное влияние на развитие русского национального права и становление русской правовой системы оказало принятие в 988 г. Русью христианства (от Византии). Принятие христианства произвело революционное воздействие на всю русскую культуру, включая ее правовую сферу. Характер этого переворота - смены языческого мировоззрения христианским - весьма сложен и имеет классическую традицию самостоятельного изучения. Применительно к правосознанию восточных славян с уверенностью можно, однако, констатировать, что принятие христианства не привело к полному отмиранию русского национального права, которое сохранило и даже упрочило свою традиционно-обычную основу. От Византии был воспринят ряд более совершенных в технико-юридическом отношении светских правовых кодексов, а также введено новое — церковное право, которое регулировало некоторые вопросы семьи и брака. Как отмечается в исторической литературе, заимствование кодексов облегчалось тем, что они в самой Византии составлялись под влиянием славянского элемента. К наиболее крупным реципированным законодательным актам этого времени относятся: Эклога Льва Исаврянина и Константина Копронима (739—741 гг.), Прохирон Василия Македонянина (870—878 гг.), Судебник царя Константина (или «Закон судный людем»). Следует подчеркнуть самостоятельность русской правовой традиции при рецепции данных памятников, о чем свидетельствует ее дополнительный и подчас весьма фрагментарный по отношению к заимствуемому акту характер. Практически все названные документы содержательно перерабатывались и приспосабливались к русскому обычному, а затем и княжескому праву, никогда не получали самостоятельного и безусловного значения для традиционной социальной почвы.

Источником самостоятельной письменной юридической формы в русской правовой системе выступила государственная власть. Согласно летописным памятникам во времена Владимира (княжил с 980 по 1014 г.) было создано несколько уставов (постановлений власти по одному или нескольким вопросам), а в дальнейшем традицию издания законодательства в форме уставов продолжил Ярослав, его сыновья и их потомки. В XI в. был подготовлен крупный законодательный акт - Русская Правда, представлявшая собой своеобразную обычно-правовую инкорпорацию, составленную из княжеских уставов, обычного права и византийских актов.

Ведущую роль в создании крупных национальных правовых форм начиная с XI в. играет государство. Государство определяет динамику, средства законодательного процесса, поэтому от понимания Русского государства во многом зависит последующая интерпретация русского права и русской правовой системы.

Специфика русской правовой системы во многом предопределяется уже на ранних этапах, в том числе через взаимодействие со сложной, нетрадиционной природой государственности России. Принято считать, что русское государство возникло в виде отдельных земель-княжеств раннефеодального типа. Поэтому и русское право принято рассматривать как право феодальное, подчиняя этому понятию, отражающему европейский ход исторического развития, природу русской правовой системы. Между тем классический феодализм — типическая форма государственности большинства народов Западной Европы — весьма отличается от формы и еще более от смысла русской правовой государственности.

Для феодального строя характерны, как известно, следующие черты.

Во-первых, сословная организация общества, где сословия — юридическое понятие (духовенство, дворянство, «третье сословие»), образуемое такими признаками, как юридическое неравенство субъектов от рождения, законодательные привилегии, иерархичность социальной организации общества, закрепляемая правом. Надо заметить, что сословные права, по общему правилу, передаются по наследству (например, дворянство).

В X—XIII вв. на Руси не было сословий в западном понимании. На Руси существовали социально-экономические группы — боярство, крестьянство, дети боярские (обедневшие потомки дробившихся боярских родов), посадское население (купцы, ремесленники, мелкие торговцы), духовенство. Эти социальные группы, будучи явлениями социально-экономическими, не имели черт западноевропейских сословий. Так, ведущая в экономическом и государственно-политическом отношении социальная группа — боярство — не была юридически замкнутой группировкой и в правовом отношении представлялась обычным элементом территориальных общин, которые и выступали «субъектами права». У боярства как «сословия» отсутствовали привилегии по землевладению (свои вотчины они имели на праве собственности и передавали их по наследству), государственному управлению, гражданской правоспособности и в сфере уголовной юрисдикции. В правовом отношении это были такие же «подданные», как и иные социально-экономические группы населения, что весьма отличало их от дворянского сословия в Западной Европе.

Во-вторых, феодализму присуща вассальная служба — система отношений личной зависимости (по договору) одних феодалов (вассалов) от других (сеньоров). Верховный сеньор-сюзерен — король, герцог, князь. Для вассальной зависимости характерна именно зависимость личная, а не территориальная старшего города к пригороду, как было на Руси. Явлением, сопутствующим вассальной зависимости, всегда выступает феодальное (ленное) землевладение. Как известно, лен — это поместье (то же, что и бенефиций и впоследствии феод — наследственное владение, которое король не мог отнять у феодала), т. е. земля, полученная в силу свободного вассального договора господина и слуги за службу последнего. За землю — феод, пожалованную в наследственное владение сеньором своему вассалу, последний обязан был нести службу: военную или придворную.

В отличие от данной системы русская государственность была основана не на вассальных отношениях феодалов, т. е. личном подчинении, а на подчинении территориальном — общинземель друг другу, где «старшие» города главенствовали над пригородами и где бояре были лишь «элементами» этих основных отношений.

В земском государстве, каким была Русь X—XIII вв., отмечал известный русский дореволюционный историк-правовед М. Ф. Владимирский-Буданов, «преобладающим элементом служит территориальный: государство есть союз общин; старшая община правит другими общинами... Государство других типов может быть союзом сословий (феодальное общество) или лиц (ордена) или родов и т. д. Данный (как на Руси) строй отнюдь не может быть применим, например, к германским государствам V—IX веков, никаких старших городов и пригородов там нет, а есть король, герцоги, графы, ценценарии; в феодальную эпоху государственная власть состояла опять не в зависимости меньших общин от старшей, а в зависимости подвассалов от вассалов, а вассалов от верховного сюзерена. В этом (с прибавлением вечевого управления) и состоит отличие земского государства от государства другого строя».

Как подчеркивал М. Ф. Владимирский-Буданов, бояре, обладая большими земельными владениями и имуществом, не были чьими-то вассалами, а подчинялись наравне со всеми прочими гражданами городам: например Великому Новгороду или Пскову. Владения бояр не были государственными, как у феодалов Западной Европы. Поэтому на Руси существовало не феодальное (ленное), а вотчинное землевладение, на смену которому пришло поместное право. Поместье же — не лен. Поместная система, введенная на Руси правительством Ивана Грозного в XVI в. и продолженная в XVII в., не была свободным вассальным договором слуги и господина (бенефиция), а выступала принудительным «испомещением» служилых людей, уже и так обязанных служить государству.

Третья черта феодализма — раздробленность государственной власти. Известен механизм этой раздробленности: в результате раздачи иммунных грамот сюзереном феодальные владения впоследствии превращаются в территориальные субъекты с суверенными правами, т. е. в государства. В России и по этой позиции все было иначе. Боярское землевладение не переходило в государственный суверенитет. Не стали государями и кормленщики, которым за службу давалась та или иная волость на «пропитание». Боярское право собственности на землю не переросло в процесс суверенизации, который наблюдался в Западной Европе. Что касается князей-суверенов, княживших в тех или иных землях, то они не приобрели свои права в результате процесса феодализации, а сохранили их как потомки древних владетельных родов. Их права, как отмечается в литературе, не возрастали, а, наоборот, по мере развития русской государственности сокращались. Вообще, Русское государство выросло из отдельных земель-княжеств (и республик), которые сформировались непосредственно в ходе разложения племенных общин восточных славян, и не знало классического этапа «феодальной раздробленности» как процесса, обратного существующему единству власти. Наоборот, Русское государство имело один вектор развития — от земского строя в IX—XIII вв. к формированию самодержавия в XIV—XV вв. в рамках Московского и Литовско-Русского княжеств. Возникновение в XV в. единого Московского государства «противоречит» важному признаку феодализма — раздробленности суверенной власти.

Фундаментальным элементом земского строя Древней Руси был институт вечевых собраний, включавший всех свободных жителей старшего города: «простых людей», лиц духовного звания, бояр и князя. Вече как общеземский орган, предназначенный для согласования воли всех «ветвей власти» — князя, бояр и народа, выступал источником соборной природы русского права. Обычай собирать вечевые собрания существовал в X—XIII вв. во всех древнерусских землях: Новгородской, Смоленской, Киевской, Полоцкой, Псковской, Ростовской, Волынской, Галицкой, Рязанской и Черниговской.

Вечу принадлежали значительные права, среди которых основными следует назвать законотворчество (ст. 108 Псковской судной грамоты), вопросы внешней политики, войны и мира, внутреннего государственного устройства (призвание и смещение князей, назначение и смена чиновников), финансы (введение налогов, сбор средств для ведения войны). Кроме этого, вече могло выступать в качестве судебного органа. Все это, разумеется, не говорит о полновластии веча. Кроме веча в структуру российской государственности этого периода входили князь и Боярская дума (совет «лучших людей», разделяющий с князем бремя решения вопросов государственного управления).

При принятии решений вечем действовал принцип единогласия, не устранявший, конечно, политической борьбы, подчас весьма острой. Однако сам по себе этот принцип свидетельствует о концептуальности данного органа для земского строя, выражавшего единство и полноту волеизъявления всех социальных групп.

Следует отметить, что уже в этот — начальный период русской государственности — были заложены основы своеобразного для будущей России разделения власти между органами государственного аппарата, князем, Боярской думой и вечем, которые стали прообразами трех тенденций в развитии государственности — монархической, аристократической и демократической.

Принцип демократии, сопровождающий Русское государство с самых первых шагов его самостоятельного существования, исторически был приоритетным, ибо опирался на своеобразный механизм построения государства — территориально-земельный, соборный, а не индивидуально-вассальный, как это имело место в феодальных государствах Западной Европы.

Варианты устройства формы государства — демократический, аристократический и монархический — в отдельности составили основу конкретного государственного строя русских земель. Примером преобладания боярской власти над князем и вечем стали земли Галицкая и Волынская; демократический вечевой строй утвердился в Новгороде и Пскове, а самостоятельная княжеская власть получила перевес в Суздальской и отчасти Рязанской и Черниговской землях.

Таким образом, в генезисе Русского государства заметны особенности, определившие последующее развитие отечественной правовой системы. К ним относятся:

— земское устройство государства, т. е. территориально-общинная, соборная организация власти (в отличие от лично-вассальных отношений западных феодальных монархий);

— устойчивость в системе власти демократической компоненты в виде вечевых собраний;

— отсутствие феодальной раздробленности государства в его западноевропейском смысле с сохранением на всем протяжении удельного периода в X—XII вв. внутренней целостности земель как исторического фундамента будущих федеративных от- туру российской государственности этого периода входили князь и Боярская дума (совет «лучших людей», разделяющий с князем бремя решения вопросов государственного управления).

При принятии решений вечем действовал принцип единогласия, не устранявший, конечно, политической борьбы, подчас весьма острой. Однако сам по себе этот принцип свидетельствует о концептуальности данного органа для земского строя, выражавшего единство и полноту волеизъявления всех социальных групп.

Следует отметить, что уже в этот — начальный период русской государственности — были заложены основы своеобразного для будущей России разделения власти между органами государственного аппарата, князем, Боярской думой и вечем, которые стали прообразами трех тенденций в развитии государственности — монархической, аристократической и демократической.

Принцип демократии, сопровождающий Русское государство с самых первых шагов его самостоятельного существования, исторически был приоритетным, ибо опирался на своеобразный механизм построения государства — территориально-земельный, соборный, а не индивидуально-вассальный, как это имело место в феодальных государствах Западной Европы.

Варианты устройства формы государства — демократический, аристократический и монархический — в отдельности составили основу конкретного государственного строя русских земель. Примером преобладания боярской власти над князем и вечем стали земли Галицкая и Волынская; демократический вечевой строй утвердился в Новгороде и Пскове, а самостоятельная княжеская власть получила перевес в Суздальской и отчасти Рязанской и Черниговской землях.

Таким образом, в генезисе Русского государства заметны особенности, определившие последующее развитие отечественной правовой системы. К ним относятся:

— земское устройство государства, т. е. территориально-общинная, соборная организация власти (в отличие от лично-вассальных отношений западных феодальных монархий);

— устойчивость в системе власти демократической компоненты в виде вечевых собраний;

— отсутствие феодальной раздробленности государства в его западноевропейском смысле с сохранением на всем протяжении удельного периода в X—XII вв. внутренней целостности земель как исторического фундамента будущих федеративных от Новгородской земель. В результате эффективной защиты Новгорода и Пскова от нашествия западных племен — немцев, шведов, литовцев, чуди (эстонцев) и еми (финнов), движимых в русские земли не без участия папского престола, был осуществлен важный поворот в отношениях Руси с Западом, позволивший остановить глобальное проникновение последнего в политические и религиозные отношения Русского государства, сохранить его культурно-историческую самостоятельность.

Твердая поддержка Александром Невским православной церкви, противодействие проискам католицизма и решительный отпор военным устремлениям Запада сыграли поворотную роль в долговременной ориентации Руси, что позволило сформировать и закрепить чрезвычайно важные основы национальной культурной традиции. Александр Невский был, вероятно, первым крупным политиком, который смог соотнести размеры западной и восточной (татарской) угроз, осуществить целую систему культурных, политических и военных мер, сыгравших решающую роль в историческом выборе, который совершила Русь в XIII в. — выборе в пользу собственной идентичности. Глубинное значение политики князя Александра тем более существенно в условиях одновременности с западной экспансией вторжения в пределы русских земель монголо-татарских орд Батыя. Все русские земли за исключением лишь северо-западных — Полоцкой, Смоленской, Псковской и отчасти Новгородской были завоеваны татарами. Татарское нашествие причинило огромный экономический, культурный и политический ущерб Руси, привело к значительным потерям наиболее активной части ее населения. В этой обстановке политический выбор Александра позволил предложить спасительную для русской культуры и государственности политику на «умиротворение» Орды, отвести угрозу тотального разгрома и уничтожения Руси в результате борьбы на «два фронта».

Политика Александра Невского в отношении Монгольской империи стала, по сути дела, ответом на основной для восточных славян вопрос эпохи: как соотнести развитие русских земель с монгольским нашествием с востока и с католической экспансией с запада? Ответ был благотворным для будущего России — громадный урон русской политической и экономической системам, причиненный татарами в XIII в., не мог разрушить этнокультурной почвы русской государственности. Это нашествие в известном смысле стало косвенной преградой для насильственной религиозной ассимиляции Руси тоталитарной римской системой, рассматривавшей восточные земли как объект своей колонизации. Более того, монгольский элемент привнес важные составляющие в русскую культурную традицию, в результате чего была обеспечена ее совместимость с будущими восточными измерениями русской государственности. Не случайно, что принципиальная значительность деяний Александра Невского в XIII в. до сих пор не позволяет исчерпать всю меру неудовлетворения западной историографии принятыми тогда решениями. В англо-американской литературе весьма распространены попытки преуменьшить значение достигнутого Александром Невским, и особенную неприязнь вызывает его так называемая «промонгольская» позиция.

Русские земли в период двухсотлетнего монгольского ига практически никогда не находились под непосредственным управлением завоевателей. Власть принадлежала местным князьям, которые собирали дань Орде и «утверждались» ею на княжеских столах согласно собственным родовым обычаям.

По вопросу глобального влияния монгольского завоевания на русское государство и право существуют различные мнения. Не ставя задачи обсуждения здесь этого вопроса, необходимо лишь констатировать, что в ходе исторического развития отечественная государственно-правовая система с XII—XIII вв. получила новые мощные инокультурные источники — тюрко-монгольский, западнокатолический, которые, перемешиваясь друг с другом, с традиционной славяно-православной основой, сформировали почву для будущего сложного правового сознания России, в том числе заложили основу последующих идеологических противостояний и расколов отечественного правового уклада.

2. Правовой уклад Московского государства

Дальнейшее развитие русской правовой идеи выразилось в движении к созданию единой государственности и единой правовой организации. Даже в условиях удельной системы развитие русского государства и права имело объединительную направленность. Постепенное стирание самобытности земель, их религиозная, этническая, политическая, правовая, культурная однородность обусловили мощный центростремительный процесс, который завершился к началу XVI в. созданием русского национального государства с центром в Москве. Несмотря на то что этим государством были восприняты единодержавные, монархические начала власти, в качестве территориальной основы оно сохранило старый земский принцип.

Существование «литовского фактора» на западе — Литовско-Русского государства еще долгое время вносило дуализм в процесс объединения: Литва претендовала на приграничные

русские земли. Борьба с нею Московского государства продолжалась весь XVI в. и окончательно была завершена в пользу Москвы лишь в рамках Российской империи.

Новое государство практически сразу же стало интернациональным в результате его непрерывного расширения на восток: в 1552 г. войсками Ивана Грозного была взята Казань, в 1557 г. присоединено Астраханское ханство, в это же время подданными русского царя стали кавказские князья, а в 1586 г. была присоединена Башкирия. Волжские казаки под предводительством Ермака взяли в 1582 г. столицу Сибирского ханства город Сибирь. Это продвижение, достигшее к концу XVII в. берегов Тихого океана, было дополнено формированием свободных общин донских казаков, чья земля постепенно вошла в состав Русского государства на юге.

Московский период Русского государства и права в своих основных принципах обнаруживает значительную преемственность с периодом земским. Сохраняются три центра власти — князь, Дума (совет) и народное представительство. Титул «Великий князь всея Руси», которым именовались старшие князья Суздальской земли, сменился титулом царя (после венчания на царство 16 января 1547 г. Ивана IV Грозного), отразившим новый, независимый и единственный в государстве статус суверена. Титул «царь» происходит, как известно, от византийского «цезарь» и отражает связь с Римской империей как «политической родиной» христианства. Два мировых потока христианской религии — европейский, продолженный в католицизме через империю Карла Великого, и восточный — византийско-православный, который после падения Византии в 1453 г. нашел свое продолжение в русском «третьем Риме», образовали две культурно-исторические опоры российской цивилизации.

В этом факте состоит, как известно, глубинный смысл знаменитой доктрины монаха Филофея «Москва — Третий Рим». В отечественной научной литературе традиционно обращается внимание на фундаментальный характер для российской культуры и политики «византийского вектора», который определил многие особенности русских, в том числе и в правовом поведении.

Правовой смысл этого периода русской государственности тесно связан с Земскими соборами — органами народного представительства, пришедшими на смену исчезнувшим в удельный период вечевым собраниям. Земские соборы играют исключительную роль для понимания русского государства и русской правовой системы. В московский период основным источником права делается законодательство. До созыва Земских соборов территориально-социальная представительская традиция реализовывалась в различных формах, но главным образом — в эпизодических съездах князей, их наместников и епископата Православной церкви. С объединением Руси потребовался орган, который стал бы ведущим элементом новой государственности. Поэтому Земские соборы — своеобразный институт, связанный своими корнями с очень сложной эволюцией русского общества, он не может быть сведен лишь к форме стадиальной эволюции «феодального государства», как обычно рассматривается сословно-представительная монархия. Земские соборы — типично русский государственный институт, который лишь внешне напоминает феодальный сословно-представительный орган. Такие институты, как английский Парламент XIII в. или французские Генеральные Штаты XVII в., возникли в результате борьбы сословий — дворянства, духовенства с так называемым третьим сословием, последнего — с королевской властью. Все эти сословия заседали, как правило, раздельно и представляли свои интересы как обособленные «палаты».

Русские Земские соборы строились на иных началах. Земский собор, о чем свидетельствует уже его название, должен был собрать и выявить общеземские интересы и поэтому по внутреннему строению не обосабливал, а объединял все «ветви власти» — и царя, и Боярскую думу (фактическое правительство), и Собор духовенства, а также гласных от классов и территорий. Может показаться, что это лишь специфический вариант сословного представительства. Однако вряд ли это так. На Земских соборах Боярская дума, освященный Собор (духовенство), земства не представляли отдельных интересов боярства, духовенства и других «сословий»: их представители действовали в личном качестве и не выражали согласованного мнения соответствующей социальной группы.

Кроме Думы и епископата на Земском соборе были представлены выборные от социальных групп (классов) общества и регионов государства: представители стольников, стряпчих, дьяков, жильцов, стрельцов, дворян московских, дворян и детей боярских, казаков, а также все татарские мурзы, купцы-гости и иные торговые люди, члены черных сотен и посадов, а также крестьяне1. На Соборе участвовали выборные от всех территориальных элементов государства, что подчеркивало не социально-классовый, а земский, территориальный приоритет природы русского государства.

Компетенция Собора также специфична. Этот орган нельзя назвать ни совещательным, ни однозначно законодательным. Земский собор есть высшее выражение мысли и воли земли и поэтому, как было отмечено, он включал в себя все аспекты власти — и вертикальный (царя, Думу, служилых людей (администрацию)), и горизонтальный, земский (от уездов), а также социальный (от классов и социальных групп). Поэтому Земский собор не был органом «разделения властей», их противостояния, а скорее, их «соединения», «симфонии», гармонизации, выражал общее мнение земли по наиболее важным вопросам: выборам нового царя, внешней политике, финансам, введению новых налогов, законотворчеству. Разумеется, это не означало отсутствия политической борьбы и острых столкновений по тем или иным вопросам, однако исходный правовой смысл этого органа состоял не в захвате власти каким-либо сословием или в ограничении прерогатив монархии, как это было в Западной Европе, а в выявлении и согласовании общенародной воли. Статус Земского собора как выразителя мнения земли подчеркивало и его право петиций к царю, которые рассматривались в качестве требований всей России.

Земские соборы как центральные демократические органы русской средневековой государственности дополнялись на местах выборными органами губного и земского самоуправления. С 30-х гг. XVI в. в России действуют уездные губные избы: первоначально для борьбы с преступностью в уезде, а затем — в качестве органов общей компетенции. Во главе избы стоял избираемый всеми социальными группами уезда (князьями, детьми боярскими, духовенством и крестьянами) из числа дворян и детей боярских губной староста, при котором состояли губной дьяк, выборные старосты, десятники и иные «лучшие люди», именуемые впоследствии целовальниками (выборными).

С середины XVII в. учреждаются выборные органы земского самоуправления, в компетенцию которых входили вопросы полицейского, финансового, судебного, налогового и других отраслей местного ведения. Действует, таким образом, весьма согласованная и довольно эффективная система демократической государственности, основанная на традициях русского земельного самоуправления. Демократизм ее, конечно, не следует преувеличивать, однако нет никаких оснований его не видеть. Перед нами — оригинальное культурно-правовое явление русской правовой государственности, которое имеет свои исторические и духовные корни и которое развивалось не изолированно, а в тесной связи с западными и восточными влияниями, сохраняя при этом признаки самобытной государственно-правовой системы.

Такие естественные для русского этноса условия формирования государственности (которые, разумеется, отнюдь не исключали и войн, и подавления оппозиции, и ожесточенной внутренней политической борьбы, особенно в XV — начале XVII в.) привели к созданию русского правового феномена, что позволяет рассматривать московский период как относительно целостный и завершенный в русской истории права. Вероятно, не случайно, что на столетие с середины XVI до середины XVII в. приходится расцвет русского средневекового законотворчества.

Характерной чертой московско-русской правовой системы было разнообразие и гибкость ее источников при сохранении обычной, традиционной основы законодательства. В Московском государстве действует обычное право русских земель, которое не знало письменной формы. Это — базис правовой системы. От него, как регулятивной оси, начинают ответвляться нормативные побеги, сообщавшие правовой системе питательные связи в новой общерусской государственности. - К числу таких источников относятся прежде всего жалованные грамоты великих князей монастырям либо светским лицам, в которых суверены предоставляли подданным различные права — собственности, владения, освобождения от суда, налогов и т. д. Необходимо заметить, что аналогичный институт известен и праву стран феодальной Европы (иммунные грамоты). Однако право Московского государства не превратилось, как западноевропейское, в право-привилегию того или иного сословия. Иммунитеты (привилегии) в русском московском праве не составили широкой практики, заменяющей общие нормы в специальном сословном праве. К тому же жалованные грамоты русских князей (затем — царей) не гарантировали иммунитет всем поколениям субъектов привилегии, а нуждались всегда в подтверждении новой властью.

Кроме жалованных великие князья Московские и всея Руси издавали грамоты, санкционировавшие в отношении конкретных лиц их древние права и обычаи. К источникам права следует отнести судебные приговоры княжеского суда, уставные грамоты, регламентировавшие местное управление конкретных регионов и определявшие порядок наместнического правления и права населения соответствующих уездов (например, Двинская Уставная грамота 1397 г., Белозерская 1488 г.), а также губные и земские грамоты, которыми устанавливались права губных и земских учреждений.

Уставные грамоты местного управления стали источниками новых крупных общерусских нормативных актов — Судебника 1497 г. (именуемого по титулу Ивана III «княжеским») и Судебника 1550 г. (именуемого «царским» по титулу Ивана IV). В этих актах явственно проступает стиль древнерусской правовой инновации — не отмена старого акта и создание совершенно нового, абстрактно придуманного, а постепенное угасание древнего источника, наслоение на него современного толкования, сохранение старой (как правило, обычной) правовой почвы, в силу чего ведущим методом правотворчества становится рецепция содержания действовавших памятников — как русских, так и иностранных. Так, кроме уставных грамот в содержании Судебников использованы Русская Правда, Псковская судная грамота, вечевое законодательство и, как всегда, обычное право.

Русская правовая традиция выработала и способы восполнения пробелов в законодательстве, появлявшихся после издания Судебников. Это издание царских указов, которые должны были «приписываться» к Судебнику 1550 г. и которые накапливались в специальных «указных книгах» приказов как ведомств «отраслевого» управления. Известны указные книги судных дел (1550—1582), холопьего суда (1597—1620), поместного приказа (1587—1624) и разбойного приказа, ведавшего местными делами.

Таким образом, был создан механизм обновления права, соединявший в себе элементы различной государственно-правовой природы: структуры высшей государственной власти (царь), отраслевого государственного управления (приказы) и частной, индивидуальной инициативы, ибо почин принятия дополнений и изменений к Судебнику мог исходить как от Земского собора, отдельных классов, так и от физических лиц.

Правовая система Московской Руси в качестве важной составляющей имела церковное право и довольно развитую церковную юрисдикцию. Основным ее источником был Стоглав — нормативный акт, содержащий сто статей церковно-светского права, принятый церковным Собором в 1551 г.

Вершиной же русской средневековой правовой культуры выступает Уложение царя Алексея Михайловича — фундаментальная системная кодификация русского права, осуществленная комиссией под руководством боярина князя Н. И. Одоевского при активном участии и последующем санкционировании Земского собора 1648—1649 гг. Источниками Уложения, открывшего на Руси практику печатного законодательства, кроме национального русского права были греко-римские юридические акты — Кормчая: эклоги, Прохирон, Уложение Юстиниана, а также Литовский статут 1588 г. Рецепция иностранного законодательства этого периода не носила характера буквальных переводов, чем так грешит последующая практика XVIII в. Эта рецепция держалась в рамках переработки иностранных актов в русском национальном духе. Исследователи отмечают ясность и доступность языка Уложения, достаточно высокий уровень его юридической техники. Не случайно данная кодификация оказала глубокое влияние на развитие русского права. В сравнении с Судебниками, содержащими, ввиду господства в XV—XVI вв. обычного права, главным образом, процессуальные нормы, Уложение является, по сути дела, сводом вполне самостоятельных отраслей процессуального и материального права — судоустройства, судопроизводства, государственного, вещного, уголовного и некоторых других.

Бурное развитие законодательства второй половины XVII в. вызвало к жизни новые формы права. Ими стали прообразы кодексов — Уставы, систематически (монографически) регулирующие вопросы той или иной сферы отношений (например, Новоторговый Устав 1677 г.), а также так называемые новоуказные статьи, дополняющие и изменяющие постановления Соборного Уложения.

XVII век завершил относительно самостоятельный этап развития русского права и государства. В рамках этого этапа сформировались основы русского правового феномена. Восемь столетий русской правовой государственности — с X по XVII в. — свидетельствуют о глубоких и самобытных корнях русской правовой жизни, ее исконном демократизме, о ложности широко распространенного стереотипа о слабости демократических и правовых традиций в России.

Однако XVII век далеко не случайно фактически завершил классический этап русской правовой истории. В этот период Россия пережила глубокий политический и духовный кризис — Смутное время: гражданскую войну, церковный раскол, народные бунты, которые во многом предопределили последующее развитие ее государства и права. Разрешение политического кризиса, имевшего глубокие причины в назревшей необходимости модернизации государства, произошло во многом благодаря устойчивости земского начала российской государственности, но не закончилось глубоким и обновляющим политическую систему социальным компромиссом власти и земства. Скорее, наоборот: последовавший в середине века церковный раскол вследствие исправления богослужебных книг патриархом Никоном дополнил вырождение традиционного народного начала в политических отношениях грандиозной катастрофой русской церкви. Разрыв единства традиционной русской религиозной морали фактически привел к отпадению от государства и общества духовно стойких и социально дееспособных носителей исконной правовой культуры, трудовой и социальной этики, привел эту перспективную русскую альтернативу Реформации и русское политико-правовое сознание в целом к социальному тупику.

По мнению А. Д. Синявского, исследовавшего результаты реформы Никона в русле развития русской народной веры, из рас-

кола «проистекали многие позднейшие беды: падение древнерусского благочестия, полное подчинение Церкви государству и, в конце концов, растущее равнодушие или недоверие в народе к официальной церкви, которая как бы скомпрометировала себя расколом. Заметно ослабление религиозного чувства во многих слоях населения, а вместе с тем его рост, но уже не на официальных, а на сектантских путях. В результате раскола из лона церкви, а далее из истории русского государства и общества была насильственно вырвана та часть народа, которая во многом составляла духовное ядро православия. Эта среда (раскола), в особенности на первых порах, породила замечательные плоды религиозного подвижничества, нравственной стойкости и даже воскресила на какое-то время древнерусскую культуру, но в узких, локальных границах, в стороне от магистральных путей исторического развития».

Реформа Никона породила глубочайший кризис отечественного правосознания, которое традиционно на Руси имело религиозную основу. Теперь эта основа расщепилась, и официальная церковь фактически стала представлять полицейское государство с его многочисленными нравственными изъянами. Из русской правовой культуры был выхвачен целый мир глубоко укорененных правовых ценностей, массово распространенных в обыденном традиционном правосознании, в том числе трудовой этике. «Я убедился, — писал И. С. Аксаков в письме об увиденном им в раскольничьем селе странников в 1850 г., — что пропаганда раскола становится все сильнее и сильнее, я убежден, что ей суждено еще долго распространяться. Право, скоро Россия разделится на две половины: православие будет на стороне казны, правительства, неверующего дворянства и отвращающего от веры духовенства, а все прочие обратятся к расколу. Берущие взятку будут православные, дающие взятку — раскольники».

О роли русской церкви и христианской веры в развитии правосознания в России надо, конечно, писать особо. Здесь мы лишь укажем, что исторические пути русской веры сложились таким образом, что национальная правовая культура, по большому счету, не смогла найти в православной церкви источника своего национального выражения, как это имело место с христианской культурой в европейских странах. Догматизм византийской церкви, воспринятый политической и церковной властями в России почти исключительно в охранительном аспекте (что на каком-то этапе и подвигло на исправление богослужебных книг), во многом лишил церковную традицию свободных национальных элементов и вместе с ними — способности церкви стать лоном вызревания человеческих, в том числе правовых и иных национально-культурных форм жизнедеятельности. Национальному правовому сознанию в России просто не в чем было развиваться, кроме самой что ни на есть простой и непосредственной народной веры. Ни церковь с ее жесткими догматами, а впоследствии и государственной формой, ни школа (государственно-клерикальная), ни свободная наука и философия (они появились как систематические занятия лишь в ХVIII в.) не могли быть формами развития народного правосознания. В этом — корни последующей чрезвычайной автономности русского правосознания от религии и государства, и даже в целом — русской национальной культуры, удивительной по глубине пропасти народного и научно-официального правосознания и их общей отчужденности от религиозного чувства.

Национальные формы религиозности XVI в., выраженные в том числе в обрядах и ритуалах, были оригинальны, но, как писал П. Н. Милюков, «оказались неправильными. Представители русской церкви, с помощью своих иностранных (греческих) руководителей, скоро открыли, что эти результаты есть плод своей, местной русской работы. Они нашли, что национальная работа религиозной мысли стоит в явном противоречии с вселенским преданием. В результате этого рода работа была осуждена и должна была немедленно прекратиться. ... Таким образом, церковь лишила общественную мысль ее кровного достояния, которое она только что привыкла считать единственно верным и спасительным, и ничего доступного для массы не дала взамен».

«Византийство» как «родовая» черта русской государственности оказало очень сложное влияние на национальную правовую культуру. Вытеснив языческие верования и овладев народным сознанием, православие стало животворной силой, сотворив новый национальный дух. Но этот дух не мог оставаться в рамках блестящей, но ограниченной канонической византийско-православной формы и потребовал свободы национального выражения. Но именно этого византизм, воплотивший в себе тупиковые черты римской государственности в ее к тому же косном восточном варианте, и не мог дать Руси и России. В этом — глубокое противоречие византизма со славянской культурой, в том числе политической, историческая драма этого христианского источника русской цивилизованности. Россия приняла в свою государственность и правопорядок все «гены» государственного разложения Восточной Римской империи, эгоцентризм ее бюрократии и негибкость политического управления.

Самая страшная рецепция в русской политической истории — это фактическое превращение России в Третий Рим, в клонированного мертвеца, продлившего свою закончившуюся жизнь за счет питательных соков живой славянской культуры. История уберегла Россию, ценой жертвы поражения в мировой войне, от овладения Константинополем и окончательной утраты таким образом национальной конфигурации своей государственной почвы. Распад СССР — отдаленное эхо продолжения исторических катастроф системы, умершей в своем оригинале, но многократно повторяющей акт смерти в своих все новых зеркально-политических отображениях. Споры и фрагменты идеологии великого византийского мертвеца до сих пор многое определяют в теории и практике российской государственности.

Поэтому XVI в. стал своеобразной вершиной органичности религиозного чувства и творчества в России, за которой последовала уводящая от национальной идентичности амбициозность имперской преемственности византийской политической традиции. До XVI в. христианская религия получила в русском обществе национальную адаптацию, что отозвалось удивительным расцветом не только в русской иконописи, зодчестве, политической мысли, но и в самом простом массовом религиозном чувстве. «Но все это национальное творчество, как и национальные формы веры были оставлены позади «оторвавшейся» от них в процессе своего культурного развития церковью. Она подвергла плоды национального творчества строгому осуждению. Самостоятельное национальное развитие творчества было остановлено в самом зародыше. ... Но работу национальной мысли остановить было нельзя. Отвергнутая церковью, она продолжалась вне церковной ограды; лишенная света, она велась во тьме; преследуемая, она производилась тайно... Но власть мало интересовалась этим процессом развития народной веры и не много о нем знала, а церковь, не проникшаяся духом прозелитизма, действовала по отношению к народной вере только как орган правительственного надзора. Этому состоянию церкви вполне соответствовал низкий умственный и нравственный уровень пастырей, превращенных в чиновников духовного ведомства, и стационарное состояние учения веры, запертого в стены духовной школы и довольствовавшегося пережевыванием полемических аргументов западного богословия».

Судьбы правового сознания очень тесно связаны с верой и религией. Как и мораль, право связано с религиозными ценностями. И намного более, чем на иные регуляторы, право опирается на национальное творчество духа и быта. Право технически выросло из этого быта через обычай и традицию. Церковь, лишенная этих двух источников — национальной тождественности, народности и самостоятельного ценностного авторитета вне государства, объективно не могла нести в себе правовое начало и не могла быть средой зарождения и развития правового чувства в России. Эти особенности русского правосознания делаются понятными в контексте последующих парадоксальных превращений русского правосознания — от природного «зверинства» в виде апологии обыденным правосознанием убийства тяжких преступников до равнодушия к страданию ближнего и безразличия к личной судьбе и судьбе собственного государства.

Исторические судьбы русской церкви, ее глубокая зависимость от зарубежной регулятивной формы — сначала греко-византийской, а затем, в XVIII в., петровско-полицейской и идеологически-фискальной — оказали глубокое деформирующее влияние на правовую культуру. Именно из недр религиозного духа родилось национальное религиозное творческое и русское православие, но этот же дух, облеченный в форму догматического надзора и охраны, освятил особый, охранительный и душащий национальную культуру «вселенский» тип модернизации государства и права России. Петр не был создателем бюрократического государства: в своей идеологии оно уже сформировалось в ходе раскола и превращения русской церкви в охранительный институт «византийской» политической традиции. - И опричнина ХVI в., и смута, и раскол имели значительный элемент модернизации, но модернизации, опиравшейся во многом на внешнее заимствование, рассудочно-научное «улучшение» России. Так, патриарх Никон важнейшим мотивом реформы имел глубоко чуждую русскому сознанию латинскую идею теократического государства и создания в Москве Вселенского Православного Царства, для чего надо было уравняться с греками в обряде и чине. «Жестоко обижая русское национальное самолюбие, — пишет А. В. Карташев, — Никон огульно провозглашал решительно все русские чины, несогласные с современными греческими, — “неправыми и нововводными”... Никон оглушил своей торопливостью и упрощением метода книжно-обрядовых исправлений... Во имя той же мечты о великодержавии русского патриархата Никон распорядился об усвоении русским духовенством и монашеством всего покроя и всех форм наружной одежды, в частности, и сам надел клобук греческого образца, конечно, только с белой наметкой. Все совершалось механическими приказами».

Игнорирование национального уклада, отношение к нему как к легко устранимому препятствию на пути «стратегических» политических мотивов и целей со времени Московской Руси делается ведущим фактором отбрасывающего типа модернизаций в последующие периоды русской истории. «Научное невежество» реформаторов такого типа не могло, конечно, устранить духовные и человеческие основы русского правового сознания, однако извращало его, формировало внешне модернистские, но сущностно глубоко ретроградные формы отечественной государственности и правопорядка. Этот фактор показывает двойственную природу государственной власти в русском мире, которая в ее «сильном» политическом варианте делается слепым орудием «исправления» России. Российскому государству со времен централизации категорически противопоказано любое индивидуальное доминирование, которое неизбежно разрушает плодородный человеческий слой политических отношений русских. Специфичность (если таковая существует) России состоит именно в ограниченности выбора ее государственной формы, в прирожденной показанности для России действительной демократии, в том, что единственным способом ее инновационного политико-правового развития могут быть только децентрализованные формы власти с земскими балансами и гарантиями от индивидуального или кланового правления.

Бессословность (в европейском понимании) социальной организации России до XVII в. оказала глубокое, еще далеко не выясненное влияние на природу русского права и русского правового сознания, дав начало специфической традиции как в государственности, так и в правовых, личностных отношениях, избежавших крайностей западного индивидуализма. Конечно, русское государство и общество нуждались в новом этапе развития, модернизации хозяйственного уклада, но это будущее развитие могло обеспечить стабильные результаты только при сохранении и интеграции накопленного качества правовой культуры. Реальные пути русской модернизации пролегли во многом иначе. Правовой уклад Московского царства создал уникальное явление русской правовой соборности. Историческая судьба этого феномена в правовой культуре очень извилиста и противоречива, о чем свидетельствует развитие русского права в XVIII и XIX вв., однако эта сущность русской правовой традиции смогла устоять и по-своему продолжиться даже в рамках новых политических условий.

3. Право и государственность Российской империи

Третий период развития русской государственно-правовой системы открывается грандиозной реформаторской деятельностью Петра I. С начала XVIII в. Россия переживает глубокие преобразования, природа и смысл которых до сих пор не имеют однозначных оценок и вызывают острые философские и научные дискуссии. Движение русской государственности получает новое, во многом противоположное предыдущему периоду направление. Однако эта противоположность существует в основном в рамках поиска дополнительных импульсов прежнего самостоятельного развития русского политического феномена, его возвышения в условиях вызовов, с которыми столкнулась Россия в новое время. Навязанные Петром I России западная государственная основа и западные политические традиции действительно противоположны русским политико-правовым формам и поэтому внедрялись в русские политико-правовые отношения не иначе, как через насилие и рациональные мероприятия государственной власти. Надо отметить, что такая метода реформаторства, без участия населения и земства, принципиально чуждая русской политической традиции, ведет свое начало с середины московского периода, а как постоянная практика, приведшая к катастрофическим последствиям, — с конца ХVII — начала XVIII в. Именно тогда утвердился стиль глобальных преобразований «сверху» при полной пассивности и даже сопротивлении «не смыслящего» в государственных делах населения и его представителей; стали не нужны и даже опасны органы власти, сформированные в земский период. Правительство Петра I формально ликвидировало Земские соборы, которые после 1653 г. — времени последнего «полноценного» Собора — фактически перестали собираться, так как укрепившаяся монархическая власть не надеялась в своей социальной политике опереться на мнение земли. Этот акт значительно деформировал основы национальной государственности (с которого, пожалуй, начинается длительный период упадка представительской традиции в стране). России потребовались значительные усилия и время, чтобы восстановить, и то весьма относительно, исконные представительские традиции, причем до обретения ими полноценного статуса и национальной концептуальности до сих пор еще очень далеко.

Русская государственность и русская правовая идея в XVIII в. имели сложное, противоречивое продолжение. Московское государство претерпевает радикальные изменения своей юридической организации, превратившись в Российскую империю. В рамках последней была преодолена территориальная расколотость государства на восточную (Московское царство) и западную (Литовско-Русское княжество) части. Государство-империя, став общерусским, утратило земскую территориальную организацию и вместе с ней важные составляющие своей сущности.

Как известно, земские связи территориальных общин, где старшим городам подчинялись пригороды и сельские волости, бывшие основой земельного самоуправления Руси, на котором как бы надстраивалась государственная власть — княжения, даже в пик удельного периода не разрушали целостности земли и не вели, как в западной Европе, к образованию мелких, полностью суверенных государств. Эта самоуправляющаяся территориальная основа, сохранившаяся в Московском государстве XV—XVI вв., хотя бы уже и без своего земельного рельефа, заменяется в XVIII в. одной центральной структурой — императорской властью и столичным бюрократическим аппаратом, чуждыми всякой идее территориального представительства. Последнее совершенно исчезает из постоянных структур управления и лишь еле теплится в собираемых иногда самодержавием различных временных комиссиях по вопросам законодательства и отдельных реформ. Эти комиссии, однако, не имели никаких реальных полномочий, не имели они и успеха; к тому же отнюдь не могли претендовать на действительное представительство интересов русской земли, а, скорее, отражали мнения верхушки господствующего сословия дворян.

Волевые новации Петра вызвали к жизни новое теоретическое обоснование природы русской государственности — утверждение ее самостоятельности и независимости по отношению к России, ее народу: власть государя императора полагается абсолютной и не связанной никакими условиями, тем более — народной санкцией (как это мы видим в избрании государей в московский период). Именно с петровскими нововведениями начала XVIII в. связано установление в России неограниченной самодержавной власти, которая, конечно, уже имела глубокие корни в предшествующих царствованиях (Ивана IV Грозного и его преемников). Многие авторы XVIII—XX вв. стали рассматривать ее как нечто «естественное», присущее русскому народу и русской государственности. Однако это далеко не так. Чужеродность самодержавия русскому праву и русскому политическому сознанию подчеркивается отсутствием его национальной идеологической и традиционной почвы, заставившим Петра и его советников заняться прямыми компиляциями западных монархических теорий и соответствующих им юридических законодательных конструкций.

Известна «официальная» работа придворного философа Феофана Прокоповича «Правда воли монаршей», которая воспроизводила идеи Гуго Гроция о договорном происхождении государства. Прокопович, однако, интерпретировал Гроция таким образом, что народ передал власть монарху безусловно и навечно, а в Артикулах Воинских Петра I (1715 г.) записан текст, представляющий, как известно, почти дословный перевод решения шведского риксдага 1693 г.: «Его Величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах отчет дать не должен; но силу и власть имеет свои государства и земли, яко христианский государь, по своей воле и благомыслию управлять».

Петр разрушил все институты государственного представительства территорий, и с началом его царствования русская государственность постепенно демонтируется и заменяется институтами западного полицейского государства. Суть переворота, произведенного Петром, можно представить в нескольких направлениях.

Прежде всего это уничтожение порядка законодательного (представительного) формирования власти. Если ранее в Московском царстве доказательством ее законности были в равной степени принадлежность к династии (родство) и подтверждение прав народным избранием представителей земли (Земский собор), то с переходом к самодержавию принцип единоправства доводится до крайнего своего выражения — нормативной ликвидации всякой, хотя бы внешней, социальной обоснованности власти, что выразилось в реформировании института наследования трона. Петр I ввел завещательный принцип наследования (по распоряжению императора). Эта новелла раскрывает методологию формирования новой государственно-правовой системы. Завещательный принцип — воплощение рациональности: монарх не доверяет государство слепому случаю рождения и как его хозяин заранее корректирует выбор природы. Принцип завещательного определения наследника стал характернейшим символом введения в государственное тело России иного, чем было прежде, начала — своеобразного, если так можно выразиться, естественно-правового позитивизма, где за государством заведомо признается право принимать «разумные» решения помимо и вне собственных традиций и устоев общества.

Этот принцип глубоко интегрирован в государственную культуру Запада и эффективно себя показал: как в монархическом, так и демократическом вариантах. Однако его эффект совершенно аберративен в России, которая в результате реформы престолонаследия Петра I весь XVIII в. переживала перманентные дворцовые перевороты, произвол группировок и лишь после изменения Павлом I завещательного начала наследования трона на законодательный (прямыми нисходящими потомками монарха) институт императорской власти относительно стабилизировался.

Введение в XVIII в. в теорию и практику русской государственности естественно-правового рационалистического начала в его крайнем — самодержавно-монархическом — варианте создало условия, не свойственные развитию русской правовой идеи, которая, если и допускает рационализм, то совершенно иной природы: не индивидуалистическо-произвольный, а соборно-земский, раскрываемый через поиски смысла жизни на основе объединительной идеи свободного самоопределения всех территориальных и социальных элементов русского общества. Этот стержень русской государственности перестал быть центральным элементом ее новой петровской инфраструктуры, но, будучи сохранен в генотипе культуры, стал основой последующего кризиса русской государственно-правовой системы.

Другим направлением расщепления русской правовой идеи был перевод социальной структуры Московского государства на сословные начала. Как уже говорилось, Русь не знала сословного деления в западноевропейском смысле — наличия замкнутых социальных группировок, имеющих законодательные привилегии и находящихся в иерархической подчиненности верховному сюзерену. Указом о единонаследии 1714 г. Петра I было создано сословие шляхетства (последующее название — «дворянство») с привилегией собственности на землю (поместья). Манифестом Петра III в 1762 г. дворяне освобождались от обязательной службы и наделялись правом собственности на поместья, крестьян, а также иными привилегиями только в силу принадлежности к своему сословию. Завершающим актом формирования сословия дворян стала известная Жалованная грамота 1785 г. Екатерины II, в которой императрица, урожденная немецкая принцесса София-Августа-Цербстская, стремилась к полному — как по форме, так и по духу — копированию западной социальной организации.

Кроме дворянства по образу немецкого бюргерства было создано сословие мещан (банкиры, купцы, врачи, аптекари, ремесленники, шкиперы и т. д.), делившееся на две гильдии. В отличие от дворян мещане не имели привилегии владения землей и крестьянами, подлежали налогообложению, рекрутской повинности, а также несли иные обязанности сословного характера.

С сословной системой, введенной в стране Петром I, тесно связан и роковой для России институт частного владения крестьянами — крепостное право. По законам империи все живущие на земле частного собственника-дворянина крестьяне приписывались ему для постоянного платежа подушных податей, что означало вечную личную зависимость. Со времени правления Екатерины II правительство стало широко практиковать пожалование земель вместе с проживающими на них крестьянами частным лицам, что значительно расширило и фундаментировало институт крепостного права.

Как известно, право крестьянского перехода было ограничено еще Судебниками 1497 и 1550 гг. и вовсе устранено Соборным Уложением 1649 г. Однако крепостное состояние, по Уложению, есть все же государственный институт, а не частная зависимость, в этом выражается существенная особенность крепостного права периода империи. В новой, постепенно вводимой в XVIII в. Петром I и его преемниками социальной структуре общества крестьяне стали объектом частной (сословной) собственности. Это не только значительно ухудшило их фактическое и юридическое положение, но и осложнило и во многом отравило всю социальную обстановку в России на долгую перспективу.

Русь исконно не знала рабства как широкого социального института (холопство не может рассматриваться в качестве такового) и поэтому была принуждена идти на глубокую ломку своего национального правосознания и культурных традиций, что не могло не иметь весьма негативных последствий для национального мировоззрения и национального менталитета. Не исключено, что, не совершись такого по сути волевого политического переворота, крепостная зависимость не имела бы столь отвратительного продолжения в России и была элиминирована естественным развитием русской государственности уже в Средние века. Благодаря рациональному силовому «продавливанию» в жизнь крепостное право получило шансы в России именно тогда, когда Западная Европа (родина этого института) переходила к иной социальной организации. На этом примере ярко виден механизм возникновения аберрации пресловутой «русской политической отсталости»: его сердцевиной всегда было некое заимствование, как правило, внешне привлекательной, «актуальной» государственно-правовой формы, уклада, системы, которые, будучи механически перенесены на русскую почву, ломали естественный ход жизни русского государства и права, выступая тормозом самостоятельного развития России. Крепостное право — яркий тому пример: продажи, мены и полное бесправие крестьян, довлевшие над Россией почти два столетия, во многом были следствием сознательного демонтажа традиционно-русской государственной и правовой систем, некритического восприятия западных политико-правовых институтов без учета их последствий для будущего России. Петровская верхушечная рецепция, превратившаяся при его преемниках в безудержное копирование западной сословной организации, потеряла исторические связи с Московским периодом, в рамках которого были созданы уникальные политические и правовые ценности, во многом значительно опередившие в своем развитии западные аналоги.

Восприятие Россией политической и экономической системы западного феодализма совпало с отменой его и кризисом в Западной Европе. Петр I и Екатерина II в свое царствование застали блестящие, но уже отжившие формы феодальной государственности. Поэтому рецепция сословности, воспринятая «просвещенными» русскими императорами как прогрессивное «облагораживание» «невежественной» России, привела в конечном макроитоге к искусственной консервации в стране исторически чуждой и тупиковой социальной системы, политическому закреплению заведомого изолирования и отставания русских государственно-правовых институтов.

Принципиальная разница в социальных укладах России и Европы делалась все более значительной и вела Россию к культурной отсталости и политическому краху. Если в Европе индивидуальное, корпоративное начало развивалось и обособлялось от государства в виде привилегий цехам и городам (Магдебургское городское право), постепенной утраты монополии церкви на образование и распространении университетов, ослабления и отмены крепостной зависимости крестьян, то в России, наоборот, государство брало на себя полномочия и консервировало роль «универсального феодала», контролировавшего все ключевые общественные институты: церковь, социальная структура, профессии и территории. Стиль реформаторства в ХVIII в. предопределил последствия модернизации в последующие периоды русской истории — при несомненной способности национального организма частично адаптировать поток интервенции чужой культуры и создать на этой основе оригинальные национальные формы при новых геополитических возможностях России, которые давало само по себе усиление государства. В стратегическом плане Россия катастрофически теряла способность к подлинному лидерству в социальных отношениях, ибо эти отношения характеризовались подавленностью внутренних человеческих инноваций, которые могли бы обеспечить действительный рывок в социальном соревновании народов. Сословные реформы Петра I имели далеко идущие последствия для всей структуры русской государственности, в том числе такой несущей ее конструкции, как местное самоуправление. Территориальное представительство классов и социальных групп, на котором строилась система Земских соборов, было ликвидировано и заменено исключительно сословным представительством, действовавшим лишь на местном уровне (город и уезд). Центральные представительные органы с XVIII в. в России отсутствуют и возобновляются лишь в XX в. К тому же следует заметить, что ввиду неравенства сословий в местных органах самоуправления фактическая и юридическая власть принадлежала лишь одному сословию — дворянству, что ярко демонстрируют местные органы самоуправления, введенные Екатериной II «Учреждением для управления губерний» 1775 г. С организацией сословной системы и особенно с введением Петром I городских магистратур громадные социальные группы, в частности сельское население, были фактически лишены самоуправления, что, конечно же, не могло не иметь далеко идущих последствий для воспроизводства правового сознания в самой гуще социальной базы русского общества. Эта мера фактически вела к пресечению исконной демократической традиции самоуправления регионов на всесословном, земско-соборном принципе, что резко снизило общий политико-правовой уровень русской юридической культуры.

Таким образом, в начале XVIII в. в результате действия мощной европоцентристской тенденции в России произошел социальный переворот, оказавший сложнейшее влияние на будущее русской государственности и права. В их природе наряду с сохранившимися как элемент правосознания исконными земско-соборными чертами стала формироваться новая ветвь в организации власти и права, характерная для западного административно-полицейского государства.

Для полицейского государства, импортированного Петром I и представлявшего противоположность сущности власти и права Московского периода, характерны следующие черты:

1) регламентация всех сторон общественной, экономической жизни;

2) широкое вмешательство государства в частную жизнь граждан;

3) ограничение гражданской инициативы и ликвидация всякой общественной автономии.

Средством поддержания данного режима стала прежде всего полиция. Не случайно именно Петром I были впервые в России введены специальные, «регулярные» полицейские органы, которые ранее входили в состав общей администрации и выполняли сугубо правоохранительные функции. Теперь новая концепция государства потребовала и новых полицейских функций, которые стали пониматься чрезвычайно широко.

Согласно Указу Петра I от 25 мая 1718 г. («Пункты, данные С.-Петербургскому Генерал-Полицмейстеру») на полицию возлагались задачи следить за строительством печей и комелей, прямизной улиц и переулков и т. д. В соответствии с Регламентом Главного магистрата 1721 г. полиция должна была также следить за домовыми расходами граждан, «воспитывать юных» и определять покрой одежды. Законодатель прямо записал, что «полиция есть душа гражданства и всех добрых порядков и фундаментальный подпор человеческой безопасности и удобности»1. При такой трактовке роли государства, столь типичной для средневековой Европы и чуждой предшествующей русской практике, неудивительно, что особыми указами правительства предписывалось: из какого материала строить дома (Указ от 9 октября 1714 г.), из какого дерева изготовлять гробы, какими орудиями возделывать землю, из каких материалов шить обувь (Указ от 1 сентября 1715 г.); запрещалось ношение бород и предписывалось, на скольких лошадях ездить каждому чину.

Все это не могло не иметь самых серьезных последствий в развитии русского права и всей русской правовой системы. Их эволюция с этого времени пошла в следующих основных направлениях.

Первое — упрощение и примитивизация системы источников русского права. В XVIII в. единственным источником права России признаются формальные акты государственной власти (законодательство) — указы, регламенты, уставы, учреждения и т. д., которые вытесняют все иные как традиционные, так и исходящие от различных, в том числе региональных, частей государственного аппарата. Это значительно обедняет и делает плоской социальную почву русского права.

Следует заметить, что сужение культурно-исторической и социальной базы правового регулирования — вероятно, характерная черта политического реформаторства в России, начиная с петровских нововведений и до наших дней. Так, ограничение номенклатуры источников советского права и отбрасывание дореволюционного этапа начиная с 1917 г., законодательная «десоветизация» 90-х гг. типичны для ХХ в.; гипертрофия заимствованных законов характерна для современного периода. Все это влечет оторванность законодательства от практики, обеднение его социальных источников в пользу отвлеченного творчества бюрократических структур — как представительных, так и исполнительных.

Второе направление: для периода империи характерно изменение понимания самой природы национального права. Если раньше под правом мыслилась прежде всего «воля земли» и те акты власти, которые были совместимы с общественным укладом и имманентны духу русского общества, его религиозно-этическим нормам, то теперь под правом разумеется такой закон, который как бы сконструирован, создан по заранее намеченному плану разумным законодателем-сувереном, а сознание народа рассматривается как объект воздействия, «просвещения». Само это сознание заведомо не воспринимается как правовое, более того, делается сферой «воспитания», «внедрения», «внесения» в него некоей высшей справедливости и мудрости, постижимой лишь отдельными гениями, философами, вождями.

Поэтому главное внимание в новой ориентации уделяется прежде всего собственно закону как государственному акту: через «хорошие» законы государство стремится исправить и скорректировать общество, человека сообразно идеалу законодателя.

Петровская рецепция западного права положила, таким образом, в России начало глубокой дихотомии государства и общества, личности и правопорядка, правовой системы и правовой культуры. Привнесение на русскую почву западного разъединения государства и личности передало сложные коллизии последующему развитию русского правового сознания и всей русской политической культуры. Вероятно, не случайно, что именно с XVIII в. ведет свое начало наша современная теория (философия) права, возникшая как компиляция сугубо европейских доктрин естественного права в его абсолютистских интерпретациях, чуждых русскому правовому сознанию и традициям русской общественно-политической и философской мысли. Теория естественного права, как и государственный позитивизм, развившийся в качестве ее неизбежного спутника, ознаменовали в сфере философии права нарастание европоцен тристской тенденции, которой широко открыла путь в политическую практику России ее самодержавная власть.

Третье направление: империя Петра Великого заложила основы формальной трактовки понятия законности. Законность как социальное явление в русском обществе с конца XVII — начала XVIII в. постепенно сводится к требованию исполнения закона (указа, регламента и т. д.), т. е. приказов суверена, юридическая сила которых проистекает лишь из формальной, технико-юридической правомерности оформления воли политической власти. Всякое указание на внемонархическую детерминацию закона и законности — мнение «земли», ее территориальных и профессиональных представителей — совершенно исчезает из законотворческой практики. По мере усиления формального начала в законодательстве институт законности противопоставляется господствующему народному сознанию, в связи с чем государство вынуждено в беспрецедентных масштабах по сравнению с московским периодом заниматься целенаправленной пропагандой и «продавливанием» в обществе своих установлений, доведением их до сведения буквально каждого субъекта. Эти меры закономерны: без них нормы, слабо связанные с менталитетом общества и не интегрированные в его регулятивные механизмы, обречены на социальную изоляцию. Их жизнь — в постоянной и эффективной поддержке официальными структурами, в вытеснении оказывающихся конкурентными естественных нормативных систем.

Уже в петровское время царские указы в обязательном порядке стали читаться в церквах, на ярмарках, торговых площадях, причем, как отмечается в источниках, закон вменил в обязанность всем посещать церковь сколько ради богослужения, столько же для ознакомления с указами: не ходящих в церковь велено ловить, как воров и разбойников (Указ от 30 октября 1718 г.), переписывать бывших в церкви при слушании указа (Указ от 23 февраля 1721 г.). Усиление публичного начала в праве не могло не вести косвенно как к обмирщению церкви, так и к фактическому глушению иных социальных регуляторов, в том числе религиозных, необходимых для нормального развития исконных национальных начал правовой системы.

Под напором духовного обмирщения XVIII—XIX вв. сильно изменилась сама Русская православная церковь — источник моральной устойчивости правопорядка. Сыграв огромную роль в открытии новых путей культурного развития России, уже к концу XIX в. в рамках введенных Петром I огосударствленных форм управления церковь потеряла необходимую социальную динамику. Именно западные политико-правовые институты XVIII в., изменившие политический статус Церкви, выполнявшей важные идеологические функции, повлекли фундаментальные и далеко идущие для всего традиционного уклада жизни России последствия. В решающий момент, будучи фактически органом государства, Церковь оказалась лишена морального авторитета и духовного влияния, необходимого для выполнения ее миссии. Примерно такая же ситуация произошла с идеологическими институтами советского времени, где государство, заключив их в жесткие официальные рамки, сыграло главную роль в утрате обществом способности самостоятельно противостоять духовным вызовам времени, в том числе идеологии западного потребительства.

Еще одной характерной особенностью развития русского права XVIII в. стала широкая инкорпорация иностранной правовой формы, применявшейся в древнерусском законодательстве, а также и содержания: институтов и целых актов зарубежных правовых систем. Теоретической основой иностранного заимствования в беспрецедентных для Руси масштабах стала «адаптированная» доктрина естественного права, согласно которой государство в лице монарха выступает субъектом правопознания, результаты которого (справедливые и разумные решения суверена) воплощаются в позитивном законодательстве. Это законодательство должно опираться на «естественные» принципы, которые, считалось, уже известны «просвещенным» народам и которые не надо изобретать и тем более искать у себя, а следует лишь воспроизвести в русском законодательстве на основе тщательного учета иностранного опыта.

Самый распространенный способ законотворчества в XVIII в. — рецепция европейского права, в том числе прямые его переводы с немецкого и шведского. В частности, известный памятник военно-уголовного права начала века Артикулы Воинские 1715 г. есть буквальный перевод военных артикулов шведского короля Густава-Адольфа 1621—1632 гг., сделанный при Карле XI. В русских Артикулах используются также фрагменты законов императора Леопольда I, датского короля Христиана V, французские ордонансы и регламенты. Вексельный Устав Петра II — важнейший памятник гражданского права того времени — практически полностью заимствован из современных ему немецких вексельных уставов и издан на русском и немецком языках одновременно. Знаменитый Наказ императрицы Екатерины II, адресованный комиссии по подготовке нового Уложения 1767—1768 гг. (неосуществленного), в значительной своей части есть буквальные выдержки из сочинений Ш. Монтескьё и Ч. Беккариа, не говоря уже о его общей смысловой и идейной направленности, почерпнутой из работ французских просветителей. Перечень подобных примеров можно было бы продолжить, что свидетельствует об изменении в XVIII в. самого подхода к формированию русского права. Если раньше иностранное законодательство использовалось для совершенствования русского национального права, адекватность которого не подвергалась сомнению, то с приходом к власти Петра I принимается противоположная система — за основу русского права берутся иностранные кодификации, которые затем лишь несколько модифицируются и дополняются отдельными нормами, отражающими «условия» России, причем делается это довольно приблизительно и схематично. Так, в 1718 г. Петр I, желая подготовить новое Уложение взамен знаменитого акта 1649 г., приказал Сенату целиком взять за основу будущей работы шведское Уложение, выбрав из русского законодательства в дополнение и изменение к нему лишь некоторые положения; для раздела же о праве земельной собственности (поместном праве) царь указал полностью заимствовать лифляндское и эстляндское законодательство.

Неудивительно, что столь серьезные разрывы в корневой системе отечественного права отнюдь не привели к прогрессу русского законодательства, наоборот — его качество значительно снизилось по сравнению с документами XVII в. Для русского права первой половины XVIII в. характерны деградация юридической техники, утрата ясности и четкости языка, велеречивость, расплывчатость формулировок, законодательная демагогия, которые резко отличают законы петровской и последующих эпох от ясного и емкого стиля русского национального права XVI—XVII вв., в частности Соборного Уложения царя Алексея Михайловича.

Из этого следует важный, на наш взгляд, вывод: рецепция, проведенная без учета меры, нарушающей целостность национальной основы права, не ведет к его прогрессу, а, наоборот, влечет упадок национальной правовой культуры, какие бы совершенные образцы ни принимались за объекты заимствования. К сожалению, культурно-историческая природа права до сих пор мало учитывается в России при проведении различных преобразований.

Тем не менее влияние петровских реформ на русское государство и право не поддается какой-либо однозначной оценке. В качестве бесспорного факта можно лишь констатировать ряд фундаментальных явлений в русской правовой культуре, возникших в ходе вмешательства Петра I и интегрировавшихся в русскую правовую систему именно с этого времени. Это обретение единства общерусской государственности и правовой системы в их восточном и западном измерениях и восприятие этого процесса общественным сознанием, что подготовило последующее восприятие идеи федеративного устройства России и общерусской системы права. Другим серьезным новшеством можно считать утверждение западноевропейской социальной стратификации общества в ее сословном варианте, давшем прозападно ориентированную национальную элиту — дворянство и заложившем основу будущей интеллигенции, в том числе разночинной, которая стала каналом мощной ретрансляции западных ценностей на русскую почву. Это во многом предопределило судьбу русской правовой культуры в последующие столетия.

Западная социальная организация привнесла невиданный ранее на Руси раскол общества, его правового и религиозного сознания в многочисленных направлениях — национально-культурном, религиозном, политическом. Об этом свидетельствует нарастающая череда церковно-политических, социальных, нравственно-этических конфликтов в России, сопровождающих ее историю на всем протяжении XIX и XX вв. Теоретическим их проявлением в духовной культуре стали никонианство и старообрядчество; позже — противостояние славянофилов и западников 40-х гг. XIX в. Борьба культур и сложная психологическая неадекватность власти породили фактор аномального восприятия в России европейских ценностей. Яркий пример —старообрядчество, уроки из исторической трагедии которого для судьбы социальной и правовой этики в России, на мой взгляд, до сих пор в полной мере не извлечены. «Исторический парадокс состоял в том, — писал А. Д. Синявский, — что в глазах старообрядцев и в глазах народа сам Никон — еретик, который протаскивает на Русь латинскую веру, тогда как Никон в действительности был ярым антизападником. Короче говоря, Запад становится тем незримым историческим фактором, который создает на Руси атмосферу страха и взаимной подозрительности».

После стресса насильственного вторжения рационализма в русскую культуру ХVIII в. относительная адаптация русского организма наступает только к первой четверти ХIХ в., начинает создаваться своя литература, музыка, живопись, формироваться юридическое сознание. Эта идейная борьба хотя и устарела в своей исходной постановке к XXI в., но перманентно питается практикой все новых форм государственности, и поэтому так до сих пор и не завершена в России.

Русскому государству XVIII в., созданному Петром I и сохранившему ведущие элементы своей сословно-полицейской концепции при его преемниках, суждено было прожить до февраля 1917 г. Эти два столетия — время значительного прогресса русского общества и одновременно нарастания его противоречивости — главного последствия внедрения петровской доктрины государственности и правопорядка. Империя, имевшая очевидные достижения во всех без исключения областях, включая правовую, так и не смогла разрешить противоречия, имманентные этой доктрине. Разрыв между сохранившимся менталитетом русского народа и чуждой ему социальной, государственной и правовой организацией, которая была не способна к совершенствованию на базе русской национальной культуры, в эти два послепетровских столетия только увеличивался.

Это глубинная причина действительного отставания России, отставания не от Запада, а прежде всего от самой себя, от тех потенций, которые несла в себе русская правовая культура, русская государственность и русская социальность, но которые были подорваны катастрофой русской церкви и политической революцией XVIII в. Социальный раскол проходит красной нитью через всю новую историю русского государства и права, а весь XIX в. стал временем сложного, подчас мучительного поиска выхода из той социальной и политико-правовой дихотомии, в которой оказалось русское общество после радикальных нововведений великих реформаторов. Сказанное, разумеется, не означает, что в допетровской России совершенно не было почвы для противоречий и что та Россия совершенно не причастна и не связана с XVIII в.: это в конечном счете одно и то же общество. Однако XVIII в. для России действительно во многом иррационален: думается, настала пора отказаться от привычных поисков экономических и политико-социальных корней происходящего в XVIII в. в предшествующем состоянии России — этот путь ведет объективно к «подгонке» русской истории под существующие схемы развития европейских стран. Государство и право России XVIII и XIX вв. — это глубоко травмированная национальная политико-правовая система, которая развивалась на фоне сложного процесса отторжения своих верхушечных институтов, постепенного возрождения собственной идентичности, поиска адекватной политико-правовой организации.

Будучи национальными по мотивам и целям, петровские реформы по своей форме, характеру и стилю были компилятивными, эклектичными, заимствованными. Однако форма и стиль оказались серьезно фундаментированы политическим насилием, необходимым для внедрения реформ в жизнь. Впоследствии реформаторское насилие, чужая государственно-правовая структура приобрели самостоятельный и во многом решающий статус в русской политической и социальной практике, произведя сложное мутационное воздействие на генетические программы российской правовой ментальности.

Вторая половина XVIII в. отмечена попытками некоторого примирения нововведений с национальным характером правопорядка, существовавшего в России. Однако эти попытки затрагивали скорее форму нововведений, нежели их содержание. Так, Екатерина II, стремясь к наибольшей адаптации западных институтов к русскому национальному укладу жизни, заменяла иностранные названия правовых и управленческих структур русскими.

Еще больше признаков этого метода можно найти в царствование Александра I, пожелавшего ослабить некоторые одиозные институты западного феодализма, прежде всего — крепостное право. Однако эти попытки, сделанные на основе чуждого русской правовой культуре либерального конституционализма, стали лишь символами противоречивости власти, оторванности ее от русской действительности, ибо полагались на все тот же естественно-правовой, рациональный принцип «конструирования» русского общества в соответствии с западными идеалами просвещенного самодержавия.

Попытки либеральных реформ Александра I продемонстрировали ограниченность их культурно-исторического горизонта, диссонанс с общественным сознанием России, которое сразу же вслед за их неудачей было объявлено «неготовым» и «отсталым», а также удивительную бедность средств инноваций, которые дал русской государственности ее западно-полицейский вариант. В этой во многом тупиковой ситуации, к которой привели русскую государственность реформы начала XVIII в., не учитывавшие ее специфики, пришедшему в 1825 г. к власти императору Николаю I не осталось практически иного пути кроме как довести эту систему до окостенелого совершенства, которое окончательно остановило ее прогресс и обострило все внутренние пороки.

В обстановке переплетения различных общественных сил, появления в России новых, неизвестных ранее социальных, религиозно-нравственных, политических компонентов ее правовой системы развивалось русское право в XIX в. Это время отмечено значительным прогрессом русской законодательной формы, получившей продолжение в рамках европейской юридической традиции. Проект гражданского уложения, составленный М. М. Сперанским, известным государственным деятелем России, масоном, был переделкой французского гражданского кодекса 1804 г. (кодекса Наполеона) как по институтам, так и по системе их подачи. После удаления М. М. Сперанского проект был подвергнут изменениям в пользу большей русской самобытности, но и в уже окончательном виде — в форме Сводазаконов (его десятого тома) — исследователи отмечают в нем сильное влияние французского гражданского права.

В царствование Николая I закончена начатая императором Александром I работа по систематизации русского законодательства, в результате которой было издано Полное собрание законов Российской империи (ПСЗ), охватывающее юридические акты России начиная с Уложения царя Алексея Михайловича и до Манифеста о восшествии на престол Николая I (12 декабря 1825 г.). Впоследствии появилось второе Полное собрание законов, включавшее нормативные акты Николая I и Александра II. С 1 марта 1881 г. — со времени вступления на престол императора Александра III — формируется третье Полное собрание законов, которое действовало вплоть до февральской революции 1917 г. Продолжением работы по систематизации законодательства стало создание в 1832 г. Свода законов Российской империи, введенного в действие с 1 января 1835 г. и построенного по отраслевому принципу. Свод состоял из 15 томов, объединенных в восемь книг, в 1885 г. дополнен 16-м томом (процессуальное законодательство пореформенного периода). Действовал он, как и ПСЗ, до свержения самодержавия.

Нормотворческая и кодификационная активность в России в начале XIX в. затронула все ведущие отрасли законодательства — государственное, гражданское, процессуальное, уголовное. В 1845 г. было принято Уложение о наказаниях уголовных и исправительных, новые редакции которого относятся к 1866 и 1885 гг. В 1903 г. создано (также с сильным иностранным элементом) новое Уголовное уложение, но в действие были введены лишь отдельные статьи о государственных преступлениях. Таким образом, Свод законов оставался основным источником русского права вплоть до революций 1917 г.

XIX в. с точки зрения развития русского права и русской правовой системы имеет две переплетающиеся и конкурирующие тенденции. Первая — как мощная инерция века XVIII и прямое следствие западной организации русской государственной машины знаменует продолжение системной интервенции западноевропейской политико-правовой традиции в русское правовое мышление. Проявлением этой тенденции стали как официальные реформы власти (введение министерств в 1802—1810 гг., реорганизация управления губерний, рецепция европейского законодательства и т. д.), так и проекты преобразований России революционной дворянской оппозиции, во многом выдержанные в либеральном духе.

Вторая тенденция — это движение к постепенному абсорбированию русской правовой культурой институтов и духа инкорпорированного Россией иностранного права. Происходит явление сложной ассимиляции: сначала соединения, а затем структурного отторжения и вытеснения нормативных основ западноевропейской правовой традиции при сохранении и даже укреплении структур правовой формы и юридической техники. Явление ассимиляции в праве находит выражение в наполнении правосознания законодателя традиционными национальными институтами уголовного, гражданского, семейного, процессуального, менее — государственного права. К ним относятся: элиминация смертной казни по общеуголовным составам, смягчение жестокости наказаний, расширение прав сословий и постепенное уничтожение сословных перегородок, консолидация общества в системной оппозиции к сословно феодальным институтам самодержавия и попытки найти выход в обретении национальной культурной самоидентификации.

Борьба двух тенденций многократно стимулировала активность духовной жизни общества, сконцентрировав его внимание на специфике русского духа и путях развития России. Интерес к России обострился во многом благодаря двум фундаментальным явлениям XVIII и XIX вв. — политическому повороту Петра I и утверждению в качестве активного фактора развития русской государственности культурно-правового космополитизма, с тех пор неизменно сопровождающего Россию в различных формах и ипостасях («приобщение к цивилизации», к «общечеловеческим ценностям»; «международная классовая солидарность», «правовая глобализация»).

В XIX в. важным знаком поиска идентичности стала борьба «западников» и «славянофилов» 40—50-х гг., которая сообщила особый смысл политическим событиям, происшедшим в России в конце XIX и начале XX в. Речь идет в первую очередь о вариантах решения крестьянского вопроса, имевшего в России принципиальное значение не только и даже не столько для аграрного производства самого по себе, сколько для всей русской культуры и государственности.

Как известно, непосредственным последствием крестьянской реформы 1861 г. стали народные волнения, нарастающая тенденция к обезземеливанию крестьян, деградация экономики аграрного сектора и упадок центральных русских губерний, который, по словам В. О. Ключевского, стал «официально признанным фактом»1. В силу этого обострился вопрос о путях дальнейшего развития крестьянства как социальной, экономической и культурно-политической общности. Разрешение этой проблемы, вокруг которой уже давно велась ожесточенная общественная борьба, напрямую зависело от политико-правовых альтернатив, предлагавшихся в рамках господствующих воззрений на дальнейшую судьбу русской государственности.

В период реформ второй половины XIX в. наметились две основные концепции государственности, борьба которых определила динамику политического развития России в конце XIX — начале XX в. Прежде всего это возникшая еще в Средние века в странах Центральной и Северной Европы доктрина полицейского государства, внедренная в России Петром I. В основных чертах ей продолжала соответствовать государственная машина пореформенного периода. Характерной особенностью этой концепции, как отмечалось, была ориентация государства на регулирование всех сторон общественной и во многом личной жизни граждан в соответствии с некими рационально познанными «естественными» началами.

Во второй половине XIX в. под влиянием немецкой, прежде всего исторической, школы права в кругах либеральной русской интеллигенции делается все более и более популярной иная концепция власти — доктрина правового государства, для которой характерны принципы разделения властей, связанности государства законом, гарантии прав личности, запрет чрезмерности государственного вмешательства в общественную и частную жизнь. Характерным для теории правового государства стало его противопоставление гражданскому обществу, для которого считались фундаментальными такие основания, как право на свободное самоопределение личности в сфере, свободной от вмешательства государства, особенно в экономике и культуре; саморегулирование экономического и культурного творческого процесса в результате свободной игры общественных сил; стремление к достижению в общественно значимой деятельности максимально возможного экономического и культурного уровня в условиях свободной конкуренции; возникновение и культивирование нового верхнего слоя общества, отличающегося владением собственностью при уравнивании его со старыми привилегированными слоями, особенно сословием дворян-землевладельцев. Концепция правового государства стала юридическим коррелятом идеологии протестантизма, западного капиталистического модернизма и индивидуалистической этики.

Анализ общественной мысли России пореформенного периода свидетельствует о господстве в кругах чиновничьей и академической интеллигенции либеральных воззрений, оказавших сильное воздействие на постановку актуальных общественных проблем — от крестьянской до конституционной.

Сочетание элементов полицейского и правового государства, а затем все большая эволюция в сторону принятия собственно либеральной доктрины государственности и правопорядка — основное направление развития России в конце XIX — начале XX в. Именно в этом русле лежит система мероприятий П. А. Столыпина по разрушению общины и переводу русского сельского хозяйства на фермерские основы. «Удовлетворить земельную нужду крестьянства распродажей части помещичьих земель, обогатить помещичий класс этой распродажей, создать класс крестьян-собственников, замкнутых в своих земельных интересах, дать землевладению и промышленности дешевого рабочего в лице обезземеленного крестьянства, а излишкам его давать выход в переселении на казенные земли из Европейской России — такова аграрная политика правительства», — писал о столыпинской аграрной реформе В. О. Ключевский.

В этом же направлении следует рассматривать и деятельность С. Ю. Витте, в том числе разработанный им Манифест Николая II от 17 октября 1905 г., придвинувший государственный строй полицейской России вплотную к либерально-конституционному пути развития. Симптоматично, что подавляющая часть продукции русского правоведения — как публицистического, так и научного характера — была интерпретацией и парафразом западных либеральных концепций государства и права, прежде всего немецкой доктрины правового государства, предлагавшейся к прямому внедрению в России. Русское дореволюционное правоведение, представленное в своей основной творческой части естественно-правовой и позитивистской школами, выполняло роль транслянта западного конституционализма в политико-правовую жизнь России и поэтому оказалось одновременно и плодотворным, и в известном смысле поверхностным для нашей правовой культуры. «Наше отношение к западной науке можно сравнить с отношением глоссаторов к римской юриспруденции, — писал Н. М. Коркунов. — И нам приходилось начинать с усвоения плодов чужой работы, и нам прежде всего надо было подняться до уровня иноземной науки... Мы не могли, как они, спокойно работать над усвоением плодов опередившей нас науки запада. Наука эта — наука живая. Она развивается с каждым днем, идет вперед... Тем не менее, в каких-нибудь полтораста лет мы почти успели наверстать отделявшую нас от западных юристов разницу в шесть с лишним столетий».

Духовный ренессанс, который переживала Россия в конце XIX — начале XX в., представленный в философии работами сторонников идеи «возрожденного естественного права» — В. М. Гессена, Б. А. Кистяковского, С. А. Котляревского, И. А. Покровского, И. В. Михайловского, П. И. Новгородцева, Б. Н. Чичерина и др.; а также приверженцев юридического позитивизма — Н. М. Коркунова, М. М. Ковалевского, Г. Ф. Шершеневича и их единомышленников — именно в сфере права дал образцы высокого уровня европейского мышления отечественных юристов, но не создал в теории за рядом исключений, оригинальных трактовок отечественной юридической культуры.

«Школа наших юристов есть почти исключительно практическая, а практика, обыкновенно увлекаемая задачами отдельного случая, теряет из виду общую конструкцию», — писал Н. Л. Дювернуа. Исключение — историческая школа русского права (С. И. Баршев, И. Д. Беляев, М. Ф. Владимирский-Буданов, Н. Л. Дювернуа, Н. Д. Иванишев, П. Г. Колмыков, В. Н. Лешков, Н. И. Крылов, Д. И. Мейер, М. М. Михайлов, Ф. Л. Морошкин, К. П. Победоносцев, А. Г. Станиславский, В. И. Сергеевич, Ф. В. Тарановский и др.), в работах представителей которой постепенно формировалось видение самобытных черт русского государства и права2.

Конец XIX в. в плане научной рефлексии представлен в основном заимствованными западными юридическими школами и в меньшей степени — оригинальной отечественной правовой идеологией. И. С. Аксаков писал в 1861 г., незадолго до масштабной судебной реформы: «Юристы! Да где они? У нас нет русских юристов, у нас есть чиновники, хорошо знающие Свод законов, знающие все судейские ходы и выходы, и ученые доктора римского права, столько же русские в области юридической науки, сколько их учителя немцы. Народных юридических обычаев и воззрений ни один русский юрист не ведает, опытность чиновника, знающего наизусть Свод законов и умеющего прилагать его к нашей судебной практике, не дает ему никакого права называть себя юристом в ученом смысле слова: он не выносит из этого знания и из этой опытности никакого цельного юридического созерцания )…* При нашей отчужденности от народа, и по другим причинам, не только нельзя и думать о каком-либо цехе юристов, но искусственное заведение таких цеховых юристов было бы крайне вредно для нашей не вполне сложившейся гражданской жизни».

Тот факт, что отечественная юридическая школа реально возникла лишь к середине ХIХ в., — драматическое последствие империи ХVIII в., сделавшей практически невозможным и ненужным самостоятельное правовое мышление в России. Это правовое «самооскопление» полицейского государства самым негативным образом отразилось на последующей способности России к совершенствованию своей государственности и правопорядка, и эта способность до сих пор далеко не восстановлена.

Значительная часть литературы по философии права конца XIX — начала XX в. носила характер компилятивной популяризации идеи немецкого правового государства. Позитивистские и естественно-правовые школы в России дали целый пласт литературы «чистого права», оплодотворенной, конечно, национальной культурой, направленной против существовавших в стране порядков. Это объясняется самодержавной формой правления и делает во многом понятным ту легкость, с которой данная литература была устранена из отечественного правосознания бурей Октябрьской революции 1917 г.

Разумеется, это нисколько не умаляет вклада мыслителей в осознание юридических проблем вообще и их российской специфики в частности, в том числе средствами просвещения и пропаганды учений, выглядевших весьма революционными и новыми в тогдашней полицейской России. Творчество русских правоведов конца XIX — начала XX в., безусловно, способствовало росту общей культуры и юридического самосознания в сфере академической и бюрократической элит России. Эта роль и эта функция отечественного правоведения конца XIX в. имеют много общего с нашим правоведением времен перестройки и постперестройки, также активно пропагандировавшим западные либеральные доктрины, которые звучали оригинально в стране, стиснутой долгое время марксистскими догматами. Увлечение либерализмом было бы вполне заурядным явлением, если б не утрачивало в общественном сознании своей подлинной оценки как просветительского и информационного течения и не претендовало на нормативность и участие в практическом переустройстве Российского государства и права в качестве очередного «истинного» рационального моделирования российского общества.

Драма начала XX в. состояла, возможно, в том, что духовные наследники славянофилов, выступая за самобытность пути русского народа, сбережение православной веры, отрицание западных форм государственного устройства, фактически предпочитали самодержавную форму правления, смягченную «просвещенной» национальной политикой и либеральными свободами. Это обстоятельство не свидетельствует, разумеется, о непродуктивности традиций славянофильства в сфере права: в его рамках были сформированы начала русской юридической школы, самостоятельной и оригинальной, давшей основы методологии преодоления «панацеи» индивидуализма и космополитизма на путях учения о соборности.

Следует к тому же отметить, что исходя из опыта революций 1905—1917 гг. русская философская и правовая мысль стала постепенно осознавать тупик первоначальных революционных увлечений и пагубность для России роли, выполнявшейся в этом смысле русской интеллигенцией, призвав ее представителей отказаться от революционного утопизма и вернуться к почвенным национальным традициям отечественной мысли по преодолению раскола общества, движению к его единению с личностью и национальной самобытности. Эту тенденцию, весьма, правда, запоздавшую, отразили сборники статей «Вехи» и «Из глубины», изданные в Москве в 1909 и 1918 гг.

Путь к подспудному отторжению либеральной всечеловечности как основы реформирования Российского государства и права наиболее наглядно проявился в форме и характере освободительного движения. Либеральная и социалистическая его части, почти всецело увлеченные конституционными и буржуазно-демократическими доктринами, практически сразу же подпали под влияние западных космополитических центров. Демократическое Временное правительство эсера А. Ф. Керенского было сформировано масонскими структурами и практически полностью состояло из их представителей. Руководящие деятели ведущих «парламентских» партий предреволюционной России были масонами, включая партии кадетов и трудовиков. Имеются свидетельства руководителя петербургской полиции С. П. Белецкого о существовании связей масонства с С. Ю. Витте, митрополитом Антонием и даже самим П. А. Столыпиным. Многие другие аналогичные факты, ставшие сейчас предметом научного анализа, свидетельствуют о глубоком кризисе как официального правительственного, так и значительной части легального оппозиционного лагерей, исторической ограниченности путей, предлагавшихся ими России.

Деятельность многих выдающихся представителей российской культуры, связавших свое общественное кредо с западными, в том числе масонскими, центрами влияния (среди этих деятелей было немало известных юристов, историков: М. Ковалевский, С. Котляревский, Н. Павлов-Сильванский, адвокатов: М. Маргулиес, С. Белавинский, О. Гольдовский и др.), объективно способствовала дезинтеграции культурно-исторических основ российской государственно-правовой системы. Данная линия постепенно возобладала в правительственных, а еще ранее — думских кругах, что привело к изоляции политической элиты России от отечественного менталитета, дезориентации национального правосознания. В стране углублялся социальный раскол, усиливалась напряженность, стимулируемые активным внедрением капиталистических отношений в промышленность и сельское хозяйство, «человеческий фактор» которых был лишен необходимой социальной защиты.

Проникновение в русскую интеллигентскую и бюрократическую среду идей протестантско-либеральной идеологии драматически дезорганизовало национальную интеллектуальную элиту в критически важный период истории, изолировало ее от собственной идентичности и от социальных опор в глубинных пластах культуры. Не случайно политическая система России после Манифеста 17 октября стала принимать квазиподобный облик западных политических систем, лишь верхушечно их имитирующий, но не имевший ничего общего с их социальной основой. Это фактически лишило русское государство всякой осмысленной управляемости. Судьба нации оказалась вручена многочисленным враждовавшим группам и группкам интеллигенции, тесно связанным с Западом, но лишенным прочных корней в самой России.

Результатом такого политического развития стало нарастание раскола в правосознании общества — верного для России предзнаменования ближайших социальных потрясений, катализатором которых в данной исторической ситуации выступил либеральный конституционализм, готовившийся сменить полицейское государство. Именно западные истоки — сначала бюрократизм (полицейское государство), а затем либерализм (квазиконституционная монархия) — привели Россию к революции, сделали ее неизбежной, отключив естественные защитные механизмы и иммунитеты русской государственности. Это — фундаментально ложное состояние правящих кругов, в том числе и патриотически настроенных, включая таких выдающихся его деятелей, как Николай II, П. А. Столыпин, П. Н. Милюков, В. М. Чернов, В. М. Пуришкевич и др., которые объективно не могли преодолеть рамок полицейской либо либеральной альтернатив. Русские бюрократия и интеллигенция «оевропились», «обмасонились» либо впали в крайне узкий национализм. Все их усилия вели в конечном счете лишь к одному — к революции. Схватка интеллигенции и правительства свидетельствовала об их взаимном кризисе, неспособности предложить адекватную национальную программу.

Абсолютизм, обеспечив длительный период развития России, к концу XIX в. себя исчерпал. По сути дела, реформы Александра II подготовили фундамент для свержения самодержавной власти. Дело стало только за временем, и в этом смысле альтернативы 1917 году скорее всего не было. Разрушалась петровская государственность и вряд ли было возможно, особенно с расколотым правосознанием России, чтобы уход столь мощной, эшелонированной системы не сопровождался колоссальными потерями и потрясениями.

Переворот 1917 г. во многом объясняется назревшим и готовым к разрешению кризисом европоцентризма, потребовавшим напряжения духовных сил России и актуализировавшим скрытые русла ее сложнейших духовных течений. Коренная слабость правительственного и либерального политических лагерей заключалась в кризисе политического и правового сознания элиты российского общества, историческая фундаментальность которого свидетельствовала о надвигающемся неизбежно радикальном его разрешении.

4. Советская правовая система

В России освободительное движение второй половины XIX в. стало своеобразным порождением полицейского государства (революционное народничество, конституционно-демократическая и социал-демократическая оппозиция). Борьба с самодержавием приобрела в конечном счете форму западного революционаризма, характерными признаками которого как способа социальных изменений были: стремление к господству над государственной машиной и через нее — над обществом; культурное покровительство Запада и принятие его ценностей за образец исторического пути (в этом сходятся, каждый по-своему, и либеральный, и марксистский подходы); выдвижение экономического детерминизма в эпицентр общественных дискуссий; ориентация на дифференциацию, раскол общества и решение проблем через его внутреннюю конфронтацию.

История первых рабочих организаций и в целом рабочего движения в России свидетельствует о преобладании в его программных установках воззрений европейской социал-демократии. Так, программа «Северного союза русских рабочих», составленная в декабре 1878 г., ставила целью согласовывать свои действия с задачами «социально-демократических партий Запада», т. е. I Интернационала, в котором ведущую роль играли немецкие социал-демократы.

Поэтому неудивительно, что альтернатива либерализму появилась в России также в оболочке иностранной доктрины и с организационной стороны не только не отличалась от перечисленных признаков классического «якобинства», но и представляла в своих ответвлениях крайние, насильственные варианты революционности. Речь идет о социалистической оппозиции и в целом социалистической альтернативе, которая либеральными «государственниками» высокомерно рассматривалась как антинациональная и бесперспективная. Противники революции находили ее немецкие, еврейские и иные «антирусские» корни. «Я решительно расхожусь с этой теорией, — писал известный советский диссидент А. Д. Синявский. — Но трудно согласиться и с другой, противоположной точкой зрения, в соответствии с которой Октябрьская революция и советская цивилизация — это исключительно русское, национальное порождение. В революции, мне представляется, — продолжает он, — сплелось и то и другое — национальное и интернациональное, локальное и мировое. И тот факт, что она свершалась как разрыв с национальным прошлым, с национальной стари ной и даже с национальным лицом России, не исключает ее принадлежности к родной земле, хотя революция далеко выходит за эти пределы».

Парадокс (чисто внешний) здесь состоит в том, что именно социализм стал формой и исключительно закономерной для России нишей, в которой смогла сохраниться, выжить и в конечном счете возобладать тенденция к национальной идентичности. Социализм, наиболее близкий принципам русского национального уклада жизни и русской ментальности, в силу исторически сложившихся обстоятельств, связанных с последствиями революции Петра Великого, не мог не выступать во внешнеаберративной — западнической форме либерал- и социал-демократизма.

Симптоматична борьба В. И. Ленина с русским либерализмом. Природа неприятия Лениным этого направления всегда трактуется однобоко и упрощенно: либо с «классовых» позиций марксистами, либо с абстрактно-цивилизационных буржуазными демократами. Между тем именно в непримиримости Ленина к либерализму кроется специфика его национального чувства и объективно русской позиции, которую он фактически занимал в революции и которая стала исторической реальностью спустя значительное время после его смерти. Именно классовая трактовка русского национального интереса, которой придерживался Ленин, была, вероятно, действительно адекватна тогдашней России, в отличие от прямолинейного официального и оппозиционного национализма буржуазно-демократического толка.

Объективная цель русского освободительного движения закономерно состояла в эмансипации России от форм (абсолютизм, либерализм), навязанных ей иной культурой и сковывающих ее потенциал, творческие силы. Поэтому освободительное движение в России имело собственный глубоко внутренний смысл, логику, лишь внешне подчиняясь схемам классических буржуазно-демократических «антифеодальных» революций. Освобождение России от самодержавия и аналогичный процесс в средневековой абсолютистской Европе — различные по сущности явления. В России — это поиск собственной идентичности, а вовсе не борьба одной части общества с другой в пользу какого-либо политического или экономического блага.

Не случайно белое движение, смыслом которого было стремление свергнутой элиты вернуть утраченные политические и экономические позиции на прежней монархической либо новой либеральной основе, потерпело в России полное поражение. «Красные» сумели победить и, главное, утвердиться в стране во многом благодаря преодолению первоначальных марксистских рационалистических проектов и последующему достижению идентичности с национальными интересами России.

Первым юридическим манифестом нового режима, пришедшего к власти в результате вооруженного восстания 25 октября 1917 г., стал известный Декрет о суде № 1 от 22 ноября 1917 г., которым упразднялись прежняя правовая система и институты царской судебной юстиции, введенные в ходе либеральной судебной реформы 1864 г. Данный шаг очень характерен с позиций трактовки глубинной сущности совершенного переворота и разрешенного им противоречия: Россия освобождалась от системы правового либерализма, заимствованной у Запада и прекрасно там себя показавшей, но уже давно переживавшей глубокий кризис отторжения русским правовым сознанием.

Демократическая судебная система, будучи механически «наложена» на дезориентированные в культурном отношении круги русской интеллигенции и городских слоев, вызвала эффект разложения правового сознания общества, когда оно стало оправдывать покушение на убийство (известное дело революционерки Веры Засулич) и восторгаться изощренной изворотливостью судебных адвокатов, представлявших зло добродетелью, порок извинительной слабостью. Неудивительно, что на период расцвета судебной системы 1864 г. падает разгул преступности в России, прежде всего распространение политического терроризма и экономического (корыстного) бандитизма. Неудивительно и то, что отмена большевиками судебной реформы не вызвала у населения серьезного сожаления: ее структуры несли типично буржуазный дух юридического меркантилизма, чуждый и непонятный большинству трудовых слоев тогдашней России.

Однако «расчищенное» от самобытности либеральными проектами правовое сознание России стало полем новых экспериментов — значительно более кровавых и произвольных: в ответ на белый большевики организовали красный террор, проходивший вне самых элементарных норм судопроизводства. Нарушенная в конце XIX в. правовая почва России еще долго не могла устояться и определиться в поиске адекватной формы: этот процесс относительно завершился лишь к 60-м гг. XX в., когда в союзном государстве были приняты Основы уголовного и гражданского законодательства и судопроизводства, создавшие новое и во многом самобытное правовое качество, используемое Россией и после распада СССР.

В правовой и политической сферах Октябрьская революция окончательно демонтировала монархическо-полицейскую государственность западного образца, введенную Петром I. Декларация прав народов России от 5 ноября 1917 г., провозгласив равенство и суверенитет всех народов, ликвидацию всех привилегий и ограничений, связанных с принадлежностью к той или иной нации, и право наций на политическое самоопределение, дала мощный толчок формированию федеративного государства на базе союзной и автономной государственности народов бывшей Российской империи.

В ноябре 1917 г. постановлением ВЦИК и СНК было упразднено деление граждан на сословия (состояния) и ликвидированы все привилегии, связанные с сословиями. Население страны стало именоваться гражданами. Декретами от 19 и 20 декабря 1917 г. о гражданском браке, детях, ведении книг записей актов гражданского состояния и о разводе проведены меры по уравниванию женщины в правах с мужчиной. Были введены также декреты об отделении церкви от государства и школы от церкви.

В 1918 г. приняты первые советские кодексы — о брачном, семейном и опекунском праве, а также о труде. Они заложили начало новой законодательной формы права — отраслевых кодексов взамен прежних Свода и Уложений. Государство, беря на себя практически все некогда «частное», стремилось через кодифицированные акты ввести экономическую и социальную жизнь в рамки централизованного регулирования. Надо сказать, что здесь не обошлось без сильного влияния германской и романской (французской) юридических традиций, базировавшихся на актах подобного рода. Так, первая советская крупная кодификация права начала 20-х гг. была в значительной мере рецепцией германского права, в частности в сфере гражданско- правового регулирования — Германского гражданского уложения 1896 г. Тогда, в 20-е гг. — годы новой экономической политики, государство допускало частную собственность и частную экономическую инициативу. От германского права советские кодексы восприняли пандектную систему изложения нормативного материала: УК и ГК 1922 г., а также практически все кодексы, принятые в СССР в последующее время, имеют один общий раздел (общая часть) и несколько специальных (особенные части).

Что же такое советская правовая система? Ответ может показаться во многом известным. Сколько уже о ней писали: и ее теоретики в лучшие для этой системы времена и затем — не меньше — ее критики. Сохранило ли, однако, советское право концептуальную целостность с русским правом? Относится ли советское право к явлениям, противоположным по своей социальной сущности старому русскому праву? Суть советской системы сводят в основном к ее идеологической основе — марксизму-ленинизму, в соответствии с которым строилась советская экономика, проводилась социальная политика и функционировали советское государство и право.

Между тем этот идеологический способ изучения и объяснения советской правовой системы во многом уже себя исчерпал. Подход, реализовавшийся в его рамках, слишком поверхностно-популистичен (в ту или иную сторону), а поэтому выводы из него весьма плоски и утилитарны. Этот подход можно представить как закономерную и необходимую преамбулу к серьезному анализу явления, достаточно глубокого, чтобы дать обнаружить себя тривиальными политическими методами и причинно-следственными схемами-объяснениями.

При первом изучении советской правовой системы нельзя не отметить своеобразной адекватности характеристик, дававшихся ей официальной советской наукой. Правда, именно эти характеристики вызывают подчас сомнения из-за политически буквального к ним отношения.

В советской науке правовая система рассматривалась как «существенный фактор общественно-экономического развития», как «инструмент воздействия на производственные отношения — предпосылку и итог деятельности их участников». - Этот тезис, с одной стороны, характеризует подчиненную роль права в технократическом обществе, а с другой — выступает символом специфического для отечественного права феномена — надпозитивного, сверхгосударственного понимания правового регулирования, когда определение юридического сливается с непосредственно социальным.

Не случайно другой важной чертой советской правовой системы советские юристы считали ее функцию быть «средством закрепления и охраны политической системы», в рамках которой проведена дихотомия «инструментального» правопорядка с его политико-государственными началами, где государственное, политическое всегда есть нечто отдельное от правового. Советская правовая система должна была выполнять роль нормативной основы «деятельности, функционирования трудовых коллективов», в чем опять-таки просматривается весьма присущее русской правовой традиции стремление к непосредственному воздействию на общество, приближению права к жизнедеятельности социально-профессиональных групп.

И наконец, знаменитая идеологичность советской правовой системы означала перенос нравственно-правового воспитания «с внешней, императивной стороны на самосознание, саморегулирование, обеспечивающие свободный выбор вариантов правового поведения и деятельности». Поэтому идеологичность советской правовой системы имела своего рода «двойное дно»: внешнее — грубо-схематичное «нормативное» поведение, навязываемое официальным правопорядком без учета реальной экономической, культурной, национальной специфики общества, и внутреннее — извечное стремление уйти от внешнего принуждения, перейти от права, закреплённого в законах, к морально-правовому осознанию конкретно-национального смысла должного, желание повиноваться только ему. Драма советской правовой системы, вероятно, состояла в противоречивости этих двух начал, где лубочный марксизм не давал ни реализоваться, ни умереть исконным чертам русского юридического духа.

Эволюция российской правовой системы в послеоктябрьский период — сложная взаимосвязь идеологической формы, имеющей поверхностный характер, с содержанием права, не поддающимся однозначным оценкам. Между тем советское право в научных исследованиях весьма односторонне исчерпывалось классовой природой. Удивительно, но его теоретики в советское время и его критики в постперестроечный период ничего в нем больше, в принципе, и не видели. Это — сугубо идеологический подход к сложным явлениям культуры, когда понятие права выводится на орбиту высокого абстрагирования, на которой его предлагают рассматривать как универсальный спутник некоей общей цивилизации с набором идеальных характеристик — демократизма, гуманизма, равенства, справедливости и т. д., толкуемых к тому же в либеральном духе. Советское право находится вне этих идеальных построений как явление, совершенно прозрачно-классовое, политическое, которое должно быть просто демонтировано и заменено.

При внимательном же изучении послереволюционного опыта, если отбросить политические и эмоциональные шоры, можно увидеть, что российская правовая система во многом сумела восстановиться и совершить великолепную культурную эволюцию подчас на основе новых институтов, многие из которых оказались более перспективными, чем не только дореволюционные механизмы, но и классические западные конструкции.

Именно в лоне КПСС и марксизма, как и раньше в лоне церкви и христианства, происходило развитие русской культуры. Отделить сущность этого процесса от его институциональной формы невозможно, не повредив такой хирургической операцией тканей российской правовой цивилизации. Нельзя бороться с советской системой как таковой огульно. Она есть сложное культурное явление1. Источник нашего движения — не в отрицании советского права. Как известно, церковь также истории ознаменовался бурным ростом законотворчества, поиском и созданием крупных, невиданных ранее в России законодательных форм — кодексов, основ законодательства, конституций. Первая отечественная Конституция — Конституция РСФСР 1918 г. Первая «имперская» Конституция — тоже советская. С этими фактами нельзя не считаться: опыт, накопленный в советское время, требует не столько пристрастного политического порицания, сколько внимательного научного изучения.

Важным аспектом этого опыта является система юридического образования, юридической науки, совершенно несравнимые по масштабам и уровню с тем, что было в дореволюционной России.

Однако нельзя не видеть, что советское право — своеобразное право. Его специфика имеет весьма сложную и разноплановую природу. Внешняя, лежащая на поверхности ее характеристика — это идеологическая форма, в рамках которой создавалось и развивалось советское законодательство. Социалистические принципы исключили из него все «частное», открыв широкую дорогу юридическому и квазиюридическому вмешательству государства в экономическую и социально-культурную сферы. Поэтому это право с содержательной стороны напоминает громадную административную отрасль, где сведены к минимуму координационные связи субъектов в пользу субординационных. Именно из-за широкого государственного вмешательства — теперь на марксистской основе — в праве вновь, как и в условиях абсолютизма, стали глохнуть и чахнуть традиционные и индивидуальные механизмы регулирования; институты, обслуживающие частный оборот и стимулирующие экономическую, социальную инициативу людей. Именно эту черту советского права, детерминированную политическим режимом, существовавшим в рамках однопартийной политической системы СССР, принято рассматривать как главную и определяющую: на ней построены как научные классификации современных правовых систем, выделяющие социалистическое право в особую типологическую группу, так и позднейшая критика советского права в нашей перестроечной и постперестроечной литературе. Идеологичность советского права имеет закономерные связи в глубинных структурах российской правовой культуры. В своих первоначальных вариантах, относящихся к началу 20-х гг., советское право выразило миссию — ниспровержение сложившейся в России государственно-позитивистской школы, захватившей институты монархической власти, значительную часть либеральной оппозиции, официальную идеологию, законотворчество. Вероятно, далеко не случайно, что зарождение советского права шло в духовной среде культурного модернизма и таких его доминировавших в Советской России течений, как авангардизм, абстракционизм, футуризм — искусства «простого, как мычание» (В. В. Маяковский). Примерно так можно определить и юридические, в том числе процессуальные, формы 20—30-х гг. в сравнении с классическими институтами судебной реформы 1864 г.

Русское право нуждалось в обновлении, но таком, которое было бы адекватно русскому правовому сознанию, его коллективистской и антирационалистической природе. Такого рода преобразования объективно не могли предложить западные либеральные экстраполяции и заимствования в русском законодательстве конца XIX в., они не нашли поэтому практически никакой иной поддержки, кроме как у самой государственной власти. С ее уходом, не имея серьезных корней в российском обществе, идеи либеральных реформ были легко устранены из правового сознания населения.

Ключевыми и во многом загадочными для понимания новейшей отечественной правовой системы остаются до сих пор 30—50-е гг. ХХ в. Политические кампании по развенчанию «культа личности Сталина», прокатившиеся по стране, в том числе и в сфере науки, еще более отдалили нас от понимания происходившего. Так, в сфере права принято обращать внимание на то, что Конституция СССР 1936 г. была демократической лишь по форме и вовсе не совпадала с реальной политической и юридической практикой. Это связывается с режимом личной власти И. В. Сталина. Такого рода трактовки значительно упрощают историю. Действительные коллизии Основного закона, впервые в полном объеме регулировавшего конституционные отношения в стране, определялись не столько волевыми устремлениями И. В. Сталина, сколько реальной исторической и культурно-правовой ситуацией, создавшейся в России к тому времени — периоду беспрецедентного социального авангарда, к которому страна шла почти два предыдущих столетия. Сбалансировать, «исправить», а тем более остановить этот процесс, как, например, все то, что произошло в ходе и после современной нам перестройки, объективно не под силу одному человеку, даже выдающемуся.

Советский правовой авангард, имевший, конечно, и собственные перегибы и крайности, сумел тем не менее найти самостоятельную почву в общественном сознании и культуре. Его судьба — сложное, противоречивое, подчас трагическое явление в российской истории, которое, однако, дало значительные конструктивные плоды. К началу 60-х гг. страна имела довольно развитое законодательство, эффективный комплекс юрисдикционных органов, растущую тенденцию к стабилизации и даже некоторому снижению социальной патологии. Поэтому советское право в целом следует рассматривать как новый, важный этап в жизни российского права. Советское право — естественный элемент российского правового феномена. Советское право было единственным способом и формой выживания российского права в структурах западной цивилизации, в которые интегрировала Россию ее монархическая государственная власть в XVIII—XIX вв. Чтобы выжить в новых условиях и модернизироваться, российское право «ушло» в советское право. Советское право — это синоним российского права, этап его развития, далеко не худший.

Поэтому далеко не случайно, что, когда в перестроечной России социализм стал объектом легальной и уничижительной критики, обнаружился парадоксальный феномен, образно сформулированный философом-диссидентом А. Зиновьевым: «Мы целились в коммунизм, а попали в Россию». В форме советского права жила и развивалась российская правовая культура, которая никогда, даже в самые мрачные периоды политического диктата и репрессий, не утрачивала самостоятельности и духовной целостности. Наоборот, коммунистический изоляционизм, в котором вынужденно оказалась отечественная правовая система, послужил для нее мощным щитом от интервенции западной массовой культуры, в том числе в сфере права — интервенции, жертвой которой стали многие некогда самостоятельные и самобытные общества.

Историей большевизму была отведена парадоксальная роль — «внутреннего» защитника национальной культуры. «Можно с разных сторон подходить к большевизму... — писал Л. П. Карсавин. — По существу своему политика большевиков была если и не лучшим, то, во всяком случае, достаточным и, при данных условиях, может быть, единственно пригодным средством для сохранения русской государственности и культуры. Они уничтожали “бар” и живших по-барски носителей культуры. — Они ли? Не являются ли большевики лишь организаторами стихийной ненависти и воли темных масс? Большевики были беспощадны и бессмысленно жестоки, но, может быть, только благодаря им не произошло поголовного истребления культурных слоев русского общества; может быть, они скорее ослабили, чем усилили порыв стихии, обоснованием и оправданием ненависти ввели ее в некоторое русло».

По своему историческому значению советское право есть своего рода «подсознательный» бунт против западного правового рационализма и индивидуализма, в оболочку которых пытались заключать русскую правовую идею со второй половины XIX в. Поэтому советское право — не казус, не политическая ошибка и тем более не тупиковый ход правовой истории, оно закономерный феномен, теснейшим образом связанный со всем предшествующим развитием русского права. По большому счету, оценивая итоги советского права к 90-м гг. XX в., можно с полным основанием сказать, что пройденный за 70 лет путь позволил достичь России такой высоты правового развития, которого она никогда в прошлом не имела. Так, уровень правовой фундаментальной и отраслевой науки, существующий в настоящее время, немыслим для дореволюционной России, располагавшей довольно развитой, но весьма несамостоятельной правовой идеологией.

Достигнутые результаты в своем подавляющем большинстве, конечно, не случайны, они не могли быть получены вопреки господствовавшей 70 лет идеологической системе. Однако эта система, давая известный простор развитию правовой культуры, не могла не нести внутренних фундаментальных противоречий, особенно в своем национально-государственном аспекте, который уже к 70-м гг. прошлого века стал разрушать правовую и политическую сферы общества, отключая их от естественных источников в национальной культуре. Разрешив на определенное время — в рамках конкретно-исторического этапа — проблему самодвижения русской правовой традиции, марксизм в его советском варианте отстал от ее дальнейших устремлений. Признаки глубокого кризиса «правовой системы социализма» стали явственно проступать в 80-е гг. ХХ в., когда нормативная основа многих законодательных актов стала подвергаться эрозии, правовое регулирование подменяться общими тезисами, указанием на всевозможные принципы, пожелания, цели, за которыми подчас не было ни сторон, ни четких прав и обязанностей, ни реальной юридической и социальной ответственности. Но эти явления не были определяющими. Специфика правовой системы социализма состояла в ее «склеенности» с общественной моралью, фундаментальными принципами равенства и справедливости. Именно там был и есть до сих пор реальный эпицентр правовой культуры русского общества и именно там правовая система оказалась заложницей социалистической государственности. Предпринятые попытки ее улучшения на прежней идеологической основе не привели и не могли привести к радикальному изменению ситуации.

Национальная правовая традиция выросла из рамок марксистской идеологии и потребовала нового объединяющего начала для решения сложнейших и многообразных проблем России, вступающей в XXI век. Далеко не случайно, что именно национальные вопросы вышли на первый план сразу же, как только в стране стали ослабевать идеологические и политические запреты. В этом — очевидный заказ науке и практике на поиск новых путей развития отечественной государственности и правовой культуры.

5. Эзотерическая тенденция в развитии

Российского государства и права в XVIII—XX вв.

Отечественная правовая культура, как и всякая иная, на

протяжении своего исторического пути испытывает многочис-

ленные разнохарактерные воздействия различных интеллекту-

альных тенденций, которые могут осуществляться через целую

систему организаций, структур как политического, так и непо-

литического — философского, религиозного, социального —

содержания. Это влияние может быть весьма значительным,

способным даже определять на какое-то время весь ход право-

культурного процесса и впоследствии накладывать известный

отпечаток на «генетические программы» национального госу-

дарственно-правового мира. -

К такого рода воздействию на отечественную государствен-

но-правовую сферу, сыгравшему важную роль в событиях рус-

ской правовой истории XVIII—XIX вв. и во многом XX в., не-

сомненно, относится влияние эзотерической культуры, осуще-

ствлявшееся через систему различного рода тайных обществ,

прежде всего масонских.

Эзотерическая культура — древнейшая в истории человече-

ства. Речь идет о сложнейшем процессе соединения, переплете-

ния культурных потоков — рационалистического, просвещен-

ческого, эзотерическо-мистического, православно-христиан-

ского.

Эзотерическая культура в целом характеризуется стремлени-

ем к деизму, а затем — мистике, соединением философии гно-

стицизма и неоплатонизма, древнееврейской каббалы и евро-

пейской алхимии, древнеегипетских мистерий и средневековой

мистики. Оккультные и каббалистические элементы в масонст-

ве духовно сближают его с иудаизмом, однако скорее всего

правы те исследователи, которые не видят здесь определяюще-

го для масонства сходства. Так, по мнению С. Е. Киясова, «бо-

лее корректной представляется иная параллель. Подобно хри-

стианству, которое испытало значительное семитское влияние,

но сумело путем длительной эволюции создать собственную

систему духовно-нравственных и конфессиональных ценно-

стей, современное масонское движение также представляет со-

бой наднациональную конструкцию. В определенном смысле

его можно трактовать в качестве нового религиозного течения,

в основе которого заложены не библейские догматы, а дости-

жения науки и рационалистическое сознание»1.

Масонские ложи в России появились как следствие общест-

венной и духовной ситуации, сложившейся в стране в XVIII в.,

отмеченном в Европе господством идей Просвещения. Россий-

ское масонство 50—70-х гг. этого века испытывало значитель-

ное воздействие идеалов просветителей. Возникновение масон-

ства и проникновение в русскую правовую культуру эзотериче-

ских элементов в политическом отношении тесно связано с

петровскими реформами. Оформление масонской компоненты

в сознание российской элиты отдельными исследователями зований. «Затеянный Петром Великим насильственный слом

российской самобытности, — пишет С. Е. Киясов, — должен

был завершиться приобщением страны к исповедуемым “воль-

ными каменщиками” универсальным ценностям западноевро-

пейской цивилизации»1.

Конечно, далеко не случайно, что масонство в России как

активный фактор влияния на государственно-правовые инсти-

туты появляется почти сразу же вслед за возрождением его в

Англии в 1717 г. — в XVIII веке, веке наиболее политически

прозападном в русской истории. Как известно, английское

франкмасонство — религиозно-этическое, внешне аполитичное

движение, исторически восходит к средневековой сословной

системе строителей-каменщиков, которые расселялись по Ев-

ропе и пропагандировали свое учение. Масонство — явление

западноевропейской культурной традиции. Важный источник

его духовной природы — это идеология средневековых рыцар-

ских и мистических орденов.

Масонство постепенно превратилось в тайную всемирную

организацию космополитического характера, очень сложную

по политико-религиозному и социальному содержанию, ме-

няющуюся со временем, но в целом сохраняющую свою при-

надлежность западной социально-политической системе с все

более усиливающимися эзотерическими, мистическими и се-

митскими элементами. Соединяя многочисленные течения (ро-

зенкрейцеры, тамплиеры, иллюминаты, мартинисты и др.), ма-

сонство имеет определенные общие принципы, близкие док-

трине западного протестантизма с его обмирщением Бога,

культом абстрактного человека (удобной формы пропаганды

своих взглядов) и материализацией его духовных основ. Для

масонского мировоззрения характерны позитивизм, исповедо-

вание некоей рациональной закономерности, управляющей че-

ловеком, и стремление овладеть ею, деизм, отклоняющий вме-

шательство Бога в самодвижение природы, где познание Бога

возможно лишь через разум (естественная религия), рассудоч-

ность, что в принципе доступно лишь избранным. Масонство

поэтому соединяет в себе специфическую этику с весьма кон-

кретным прагматизмом и практицизмом, материализацией ду-

ховного начала личности. Это своего рода «позитивистская

церковь», как заметил А. Грамши.

1 Киясов С. Е. Указ. соч. С. 33.

В современной европейской культуре масонство олицетво-

ряет многовековой процесс сложного взаимодействия и пере-

плетения западноевропейской и иудейской цивилизаций: ста-

новление европейской науки и историю масонства с ХVIII в.

исследователи рассматривают как уникальный пример культур-

но-национальной конвергенции с активным участием еврей-

ского этноса1. Вообще, для воззрений масонства характерен эк-

лектизм, ассимиляция элементов различных, подчас весьма

противоположных идейных течений2.

Если масонство было отклонением от католицизма, то в еще

большей степени оно противоречило духу русского православия

и русского правового сознания, неся в себе определенные сата-

нические, оккультные и теософские элементы, что ставит его,

по сути дела, вообще вне «классического» христианства. Однако

русскому масонству как организации, всей отечественной эзоте-

рической тенденции всегда было присуще подчас интуитивное

сближение с православно-христианской традицией, стремление

(насколько это было возможно для принципов этой структуры) к

обособлению от всеевропейской системы масонства3.

Элитарные тенденции масонства создают для него наиболее

благоприятную среду в сфере интеллектуальных и иных соци-

альных групп. Объект внимания масонства — прежде всего сфе-

ра общественного сознания, где братство стремится воздейство-

вать на ход событий через завоевание позиций в науке, культуре,

печати, философской, политической мысли. Масоны оказали

значительное влияние на выработку классических западных ли-

беральных ценностей, которые рассматриваются у нас сейчас

как единственно «разумные» и «общечеловеческие». Большин-

ство деятелей Великой французской буржуазной революции

1789 г. принадлежали к масонским ложам, в рамках которых они

либо духовно подготавливали, либо принимали активное непо-

средственное участие в ее проведении. Это — Д’Аламбер, Воль-

тер, Руссо, Дидро, Демулен, Робеспьер, Сен-Жюст, Мирабо, Ла-

файет, Дантон, Марат, Гудон, Сиейес и даже изобретатель гиль-

отины — символа революции — доктор Гильотен.

Масонство действует в областях жизни, оказывающих непо-

средственное воздействие на правовую систему общества: сфе ре образования, печати и иных средств массовой информации,

академических кругах и бизнесе, среди верхушки интеллиген-

ции, столь важной вообще и особенно в России, в структурах

государственного аппарата. Все эти сферы и социальные груп-

пы задают тон и направленность развитию культуры, государст-

венности, правового и нравственного сознания общества.

Масонство активизируется в переходные и переломные для

социально-политических изменений периоды, когда решается

вопрос о власти и новой политико-правовой инфраструктуре

общества. Не случайно, что в русской истории оживление ма-

сонских организаций отмечалось в кризисные времена — пост-

реформаторства Петра I, царствование Александра I, Отечест-

венной войны 1812 г. и последующего декабризма, политиче-

ского кризиса начала XX в. и трех русских революций, а также

в перестроечный и пореформенный период в СССР и России в

конце XX — начале ХХI в. Все это, конечно, не случайно. Ма-

сонство, скорее, можно рассматривать даже не как некую

структуру, а как интеллектуальную тенденцию, облекаемую в

самые различные формы — формальные и неформальные,

светские и религиозные, аполитичные, а иногда и политиче-

ские. Это постоянный элемент западной цивилизации и одно-

временно во многом средостение, через которое Запад стремит-

ся влиять на русско-славянскую, тюркскую и латиноамерикан-

скую периферии и через которое данная тенденция во многом

укрепилась в России и приобрела статус фактического элемента

ее правовой культуры и политической системы. Масонство сле-

дует, вероятно, рассматривать как мощный канал, питающий

как радикальную, так и либеральную составляющие россий-

ской политико-правовой истории. Поэтому оно нуждается не в

«разоблачении», а в тщательном изучении, особенно его влия-

ния на политико-правовое сознание в России.

История русского масонства ведет свое начало с 1731 г., ко-

гда Великий магистр Великой Лондонской ложи назначил ка-

питана Дж. Филипса провинциальным Великим магистром

всей России. Вскоре в его ложу, первоначальными членами ко-

торой были лишь иностранцы, проживавшие в России, стали

приниматься и русские. При дворе на протяжении XVIII и на-

чала XIX в. возникали целые масонские кланы, которые подчас

весьма эффективно воздействовали на политику царского пра-

вительства, не останавливаясь даже перед физическим устране-

нием неугодных лиц. По свидетельству историков, в заговоре против Павла I участвовали и масонские круги, недовольные

его антианглийской политикой. По другим историческим дан-

ным, сам Павел, еще будучи цесаревичем, был принят в масо-

ны и даже участвовал в заговоре придворных-масонов против

Екатерины II1.

Значительные успехи русское масонство сделало под руко-

водством известных просветителей И. П. Елагина и Н. И. Нови-

кова. Последний в 1775 г. вступил в елагинскую ложу, которая

незадолго до этого, в 1772 г., масонским центром в Англии была

объявлена первой русской Великой ложей, в которой И. П. Ела-

гин стал «провинциальным Великим магистром». И. П. Елагин

и Н. И. Новиков совместно с преподавателем Московского уни-

верситета немцем И. Г. Шварцем создали в Москве тайную ложу

«Гармония», которую взял под свое покровительство и куратор-

ство гроссмейстер ордена «Строгого чина» принц Фердинанд

Брауншвейгский. Руководящие центры русского масонства все-

гда находились за границей. В этом нет ничего странного для

этой всемирной организации. Структура «храма Соломонова»

имеет иерархическую организацию, верхние этажи которой

весьма отдалены от нижних и часто последним неизвестны. На-

циональные ложи направляет зарубежное ядро.

Н. И. Новиков развернул бурную издательскую деятельность

по выпуску просветительской литературы, значительная часть

которой была теософско-нравственного содержания и пред-

ставляла собой главным образом переводы иностранных изда-

ний. Такой же направленностью отличался известный фило-

софский журнал Н. И. Новикова «Утренний свет», большинст-

во статей которого были переводами греческих, латинских,

немецких, английских, французских и шведских авторов рели-

гиозно-мистической ориентации.

Целью масонских братств в России было создание особой

космополитической организации, членам которой «в присягу

вмещено, что повиноваться они безмолвно должны главному

начальнику, но кто он таков, об нем не спрашивать»2. Прозоров-

ский, проводивший следствие по делу о масонах, писал: «О госу-

дарстве и Отечестве нигде в розовых кавалерах (т. е. у розенкрей церов) не видно: да, кажется, Отечества быть у них и не может

как они братья со всеми в свете масонами» и стремятся «ввести

единозаконие в свете»1. В Указе Екатерины II о масонах от 1 авгус-

та 1792 г. отмечалось, что «дерзнули они подчинить себя герцогу

Брауншвейгскому, отдав себя в его покровительство и зависи-

мость»; что «имели они тайную переписку с принцем Гессен-

Кассельским и с прусским министром Вельнером изобретенны-

ми ими шифрами и в такое еще время, когда берлинский двор

оказывал нам в полной мере свое недоброхотство»2.

Масоны служили формой прямого иностранного влияния на

русские дела и получения необходимой информации о положе-

нии дел в России. Так, немецкое (берлинское) масонство, кото-

рым руководил прусский король Фридрих II в 40-х гг. XVIII в.,

контролировало значительную часть русского масонства.

Петр III, масон и бывший голштинский принц, придя к власти,

спас Фридриха от военного поражения, заключив вопреки ин-

тересам России выгодный для Пруссии мир.

Как уже отмечалось, масонство по своей духовной сущности

отклонялось от тогдашнего католицизма. Еще более оно проти-

воречило духу русского православия. Идеология масонства бли-

же религиозному протестантизму — ведущему вероисповедова-

нию современной Европы и Америки, для которого характерно

освящение «делания денег», мирского успеха как якобы наибо-

лее разумных основ устройства общества, вытекающих из древне-

египетского культа Осириса — бога Солнца, олицетворявшего

цвет золота и поклонение ему. Вероятно, не случайно, что с на-

чалом перестройки и особенно в пореформенный период 90-х гг.

ХХ в. Россия сделалась полем массированного проникновения

различных евангелических сект, которые, судя по всему, не ис-

пытывали, в отличие от их православных собратьев, материаль-

ных затруднений в своей миссионерской деятельности по про-

свещению российских граждан.

С начала XIX в. масонство начинает проникать в русское ос-

вободительное движение. Русские офицеры-масоны, преследо-

вавшие в составе российской армии Наполеона после его из-

гнания из России, вступали в контакты с европейским, прежде

всего французским, масонством революционной ориентации.

Многие офицеры-дворяне принимались в масонство в загра-

1 Страницы минувшего. М., 1991. С. 243.

2 Там же.

ничных столицах. Они же составили основу будущих тайных

дворянских обществ, деятельность которых завершилась высту-

плением 14 декабря 1825 г. на Сенатской площади. Документы

декабристов, верхушка которых состояла из масонов, их проек-

ты преобразований в России, включая «Русскую Правду»

П. И. Пестеля1, свидетельствуют о сложном, далеко не понятом

еще соединении либерально-масонских представлений с рус-

ской ментальностью и русской правовой идеей. Однако декаб-

ризм в политико-правовом аспекте во многом явление эклекти-

ческое, не представлявшее реальной альтернативы западно-

рационалистическому пути развития, на который уже были

переведены официальные стрелки русской государственности.

Декабризм стал, по сути дела, новой революционной попыткой

произвольного конструирования России. В этом смысле он не

дал оригинального и самобытного правового наследия, причи-

ной чему не в последнюю очередь была исходная методологи-

ческая ограниченность его масонского элемента в осмыслении

потребностей страны.

«Элементы заданности, обусловленности ряда действий рус-

ских масонов, — пишет Л. П. Замойский, — их связь с зару-

бежными организациями масонов нередко отталкивали русских

интеллигентов, которые доверчиво примыкали к “братству” в

поисках необходимых для смысла жизни “истин”. Русским

“братьям” внушалось, что их страна невежественна, что у нее

не может быть собственной истории, нет и будущего, что Рос-

сию можно лишь “использовать”, “цивилизовать”, если поста-

вить в зависимость от Запада. Многочисленная придворная

знать иностранного происхождения пропагандировала подоб-

ного рода космополитические воззрения и сумела до известной

степени заразить пренебрежением к своей стране какую-то

часть русского дворянства»2.

Обыкновение противопоставлять общечеловеческое и на-

циональное, связывая с последним чуть ли не ретроградные,

«реакционные» признаки взаимоотношений, настолько интег-

рировалось в общественную жизнь России, что мощным эхом,

или набирающей силы тенденцией, а то и вполне конкретной

политикой правительства дошло до нашего времени. Такая практика сумела облечься даже в формы социалистических

принципов «интернационального» советского права. Достаточ-

но посмотреть некоторые классические работы по «советскому

социалистическому праву», вышедшие в СССР, чтобы броси-

лась в глаза сглаженность и даже почти полная стерилизован-

ность их национально-культурной идентичности.

В трактовке такого подхода правовые характеристики «со-

циалистического государства и права» вполне можно отнести к

любым, в принципе, странам, культурная специфика которых

по отношению к этим характеристикам не имеет решающего

значения. Поэтому масонство как выражение этой культурной

отчужденности — прежде всего интеллектуальная традиция, ду-

ховный вектор, противоположный национальной культуре, но

находящийся тем не менее с ней в какой-то, может быть, зага-

дочной, противоречивой связи, оттого национальная культура

не получает подчас необходимых источников своего развития.

Многие деятели русской духовной культуры на ранних эта-

пах своего творчества увлекались масонством, но, вырастая в

подлинно крупные личности, уже не могли в нем оставаться,

ощущая несовместимость масонского мировосприятия с на-

циональными источниками своего таланта. Известно, что через

это прошли многие выдающиеся деятели России — Н. М. Ка-

рамзин, А. С. Пушкин, Л. Н. Толстой и др. Не случайно, что

фундаментальность духовного вклада в осмысление России,

присущая творчеству Ф. М. Достоевского, тесно связана с его

гениальным проникновением в религиозно-этическую сторону

масонства, которое выразилось, в том числе, в легенде о Вели-

ком инквизиторе из «Братьев Карамазовых».

Помимо сказанного, значение масонства для политико-пра-

вовой системы России объясняется и важными государствен-

ными функциями, которые объективно выполняет эта система.

Будучи всегда нацелено в конечном счете на работу с руководя-

щими центрами общества, масонство в современной России, в

которой партийная система управляется из одного центра, фак-

тически выполняет координирующие и даже соуправленческие

функции, соединяя разнородные прозападные и формально-

русские политические группировки и многочисленные неполи-

тические объединения в общей политической ориентации,

обеспечивая тем самым определенную степень контроля над

рыхлой и турбулентной политической системой переходного

периода. Видимо, не случайно в истории России в переломные моменты начиная с XVIII в. наблюдается активизация масон-

ских структур. Так, в период кризиса самодержавия в начале

XX в. зарегистрировано беспрецедентное к тому времени повы-

шение активности местного и зарубежного масонства1.

Не избежало влияния масонства и рабочее, социал-демокра-

тическое движение, определившее в XX в. многие политиче-

ские процессы в мире. Особенно сильным влияние эзотериче-

ской тенденции было в западноевропейских компартиях и рус-

ской социал-демократии накануне и непосредственно после

Октябрьской революции 1917 г. Однако сама по себе социали-

стическая революция, ее антизападная и антибуржуазная на-

правленность лишила русское масонство прежних глубоких

связей в политико-правовой элите. Сильный удар по нему был

нанесен режимом И. В. Сталина, природа неприятия которого

в кругах прозападного истеблишмента России имеет весьма

глубокие основания и не сводится к его виновности в массовых

репрессиях.

Разумеется, влияние масонства на политическую и правовую

систему СССР и затем России не исчезло вовсе. В последние

десятилетия оно обнаруживает тенденцию к увеличению, под-

час напоминая известное наблюдение Г. Димитрова: «Часто об-

щественность удивляется тому, что известные государственные

деятели быстро и на первый взгляд без достаточных оснований

меняют свои позиции по весьма существенным вопросам, ка-

сающимся нашего государства и нашей нации, или говорят од-

но, а делают совершенно противоположное. Для поверхностно-

го наблюдателя это нечто нелогичное и совершенно непонят-

ное. Для тех же, кто знаком с деятельностью разных масонских

лож, вопрос достаточно ясен. Указанные деятели в качестве

членов масонских лож обыкновенно получают указания и ди-

рективы от соответствующей ложи и подчиняются ее дисцип-

лине, что идет вразрез с интересами народа и страны»2.

Не является случайным совпадением и то, что ломка совет-

ской политической системы сочеталась с бумом в стране оккуль-

1 «...В первый состав Временного правительства (март — апрель) 1917 г.

входили десять “братьев” и один “профан”, который много понимал и о мно-

гом догадывался, — писала Н. Берберова. — Это был, конечно, Павел Николае-

вич Милюков». Надо отметить, что П. Н. Милюкова на посту министра ино-

странных дел Временного правительства сменил масон М. И. Терещенко. (См.:

Берберова Н. Люди и ложи. Русские масоны XX столетия. Нью-Йорк, 1986.

С. 30.)

2 Димитров Г. Сочинения. София, 1954. Т. 12. С. 236.

тизма, спиритизма, увеличением количества людей, называю-

щих себя экстрасенсами и магами, буйного размножения нефор-

мальных теософских и эзотерических объединений, многие из

которых, типа «Ротори-клуб», либо являются прямыми филиала-

ми масонских структур, либо создают их социальную эшелони-

рованность. Вся эта сеть, безусловно, направленно моделирует и

цементирует политическую систему России, воздействует на ее

правовую систему (через либеральные концепции права и эконо-

мики), задавая этим системам параметры, в русле которых они

должны двигаться в критически важный переходный период.

«Влияние масонского Ордена не иссякает, — отмечает

С. Е. Киясов, — напротив, оно распространяется повсеместно,

не признавая государственных границ и языковых барьеров».

Сейчас это один из институтов политической и правовой гло-

бализации. «Можно говорить о существовании своеобразной

парадигмы отторжения, преследующей нашу патриархальную

цивилизацию, которая исторически и географически обречена

на взаимовлияние по оси Запад — Восток. Любая попытка при-

вить консервативной России нечто внешнее, причем с самыми

благими намерениями, неизбежно приводит к чудовищным ис-

кажениям, к фатальному непониманию происходящего. В итоге

подобная инициатива либо отвергается обществом, либо при-

водит к полному выхолащиванию первоначального замысла в

ходе практического использования»1.

Поэтому юридические аспекты влияния масонства нуждают-

ся в правовом научном анализе. Это явление слишком фунда-

ментально и исторически развито в культуре Запада, чтобы его

можно было свести к каким-то заговорам конкретно-крими-

нального типа, как это, увы, было представлено в известной

дискуссии (точнее, кампании) о масонстве периода начала пе-

рестройки.

Оказывает ли масонство воздействие на современную рос-

сийскую политическую и правовую системы? Несомненно, как

весьма специфичный элемент западной цивилизации. С этим

явлением необходимо работать, нисколько не преувеличивая,

но и не преуменьшая его роли в развитии России, ее правового

уклада.

Нужны специальные историко-правовые исследования мас-

штабов и форм неформального иностранного влияния на рос сийскую правовую систему, которое подчас переходит естест-

венные для взаимопроникновения культур рамки и приобрета-

ет характер фактической агрессии, ничуть не менее опасной

для России, чем классические формы военных или экономиче-

ских интервенций. Результаты такой интервенции, всегда нахо-

дящей внутри страны легальных сторонников, — целые пласты

утраченных слоев правовой культуры, зияющих в правовой

системе после масштабных законодательных компиляций и за-

имствований.

6. Единство российской правовой истории

Мы предприняли весьма краткий обзор российской право-

вой истории послеобщинного периода, целью которого было

выяснение, главным образом, вопроса о том, что и как влияло

на развитие русского, советского государства и права, что про-

исходило при этом с российской правовой идеей.

Думается, не подлежит сомнению, что правовая история

России наполнена самыми различными, часто противополож-

ными тенденциями, формами, институтами, влияниями, ре-

формациями, революциями, перестройками. Наряду с этим

многообразием источников развития отечественного права,

обусловленным, конечно, во многом противоречивой судьбой

российской государственности, выступает распространенный

стереотип научной, главным образом юридической, рефлексии

о неразвитости и даже отсталости правовой культуры России.

Этот стереотип ввиду многочисленных потрясений в исто-

рии государства и права России питается иллюзией отсутствия

единства русской правовой истории, представлениями о прису-

щей ей фрагментарности, чуть ли не предопределенной арьер-

гардности, нигилистичности правового сознания русских, что

создает постоянные искушения к рецепции готовых форм,

стремлению либо разрушить «негодное», либо начать все снача-

ла и воздвигать нечто самое «прогрессивное» на исторически

пустом месте.

Поэтому постановка вопроса о единстве правовой истории

России необходима прежде всего для проведения реалистиче-

ской оценки потенциала отечественной правовой культуры.

«Следует подчеркнуть, — дает свою оценку русского права

Р. Давид, точка зрения которого весьма характерна и для совре-

менной политической элиты и правоведения в России, — сла бость юридических традиций и чувства права в России. Важна

не юридико-техническая отсталость русского права и не тот

факт, что русское право не было полностью кодифицировано.

Важно порожденное различием исторического развития разное

отношение к праву в России и в других европейских странах...

Единство русского народа основывалось не на праве. Авторы

западных стран могут сколько угодно насмехаться над юстици-

ей и судьями, высмеивая их слабости; но ни один из этих авто-

ров не представляет себе общества, которое может жить без су-

дов и без права... Такое представление мало кого шокировало в

России. Подобно святому Августину, Лев Толстой желал исчез-

новения права и создания общества, основанного на христиан-

ском милосердии и любви. В этом плане марксистский идеал

будущего общества и нашел благодатную почву в моральных и

религиозных чувствах русского народа»1.

В этой цитате виден характер западного восприятия право-

вого феномена и способ оценки с этих позиций русской право-

вой истории. С ним можно согласиться в том смысле, что в

России всегда существовало разносторонне-правовое общество,

основанное не на внешнем принуждении и диктате юридиче-

ской (государственной) формы, а на духовно-религиозных

принципах жизненного права, облекавшегося в своеобразные

социальные, религиозные, собственно юридические памятни-

ки. Свидетельством глубоко правовой природы России была в

том числе долгая жизнь и удивительнейшая пластичность ис-

точников русского права, многие из которых имели не десяти-

летнюю, а вековую протяженность во времени.

Способы правообразования и характер русской правовой

культуры до сих пор не получили, к сожалению, независимого

культурологического обоснования. Поэтому положения, приве-

денные Р. Давидом, выглядят весьма убедительно, когда под

правом понимается западное право, основанное на католиче-

ско-лютеранской этике, а под его формой — западные форма-

лизованные правовые формы. Технические «недостатки» — от-

нюдь не свидетельство неразвитости правовой культуры, ибо

кодификационное «совершенство» романского права выступает

лишь отражением его внутренней цивилизационной идентично-

сти. Нельзя все, что не вписывается в европейское понятие пра-

вового, априорно рассматривать как неправовое. Такая исследо вательская позиция ведет к элиминации подлинно правового

содержания различных форм социального регулирования, а на

практике способна привести к искусственному политическому

разрастанию в правовой системе элементов иной культуры, ко-

торые не будут способны в таких масштабах ассимилироваться

обществом и поведут лишь к упадку национального правосозна-

ния, глушению ростков собственной правовой идентичности,

росту этатистских и тоталитаристских их заместителей.

К сожалению, описательный способ, господствовавший в

отечественном правоведении долгие годы, невозможность дей-

ствительно критического подхода к тому, что предлагалось, и к

тому, что минуло, если это не соответствовало официальной

трактовке, практически нивелировали опыт аналитической

культурологической юриспруденции. Еще И. С. Аксаков писал:

«Слаба, ненадежна народность, не вооруженная сознанием,

опирающаяся на одну непосредственность быта»1. До сих пор в

теоретической правовой литературе ставится под вопрос воз-

можность самостоятельной теории русского государства и пра-

ва, что практически ведет к неизбежной подгонке отечествен-

ных правовых явлений под эталоны иной культурной природы.

Это — фактический отказ России в способности к правовой

идентификации. Это — путь к продолжению правовой стагна-

ции и вечного хождения по кругу в развитии правового созна-

ния. Это — фундаментальные условия для рекрутирования

ущербных с точки зрения правового и государственного миро-

воззрения национальных элит. Мы до сих пор по привычке бу-

квально воспринимаем то, что внедряется в наши политико-

правовые институты, с некоторой наивностью полагая, что все

записанное, сконструированное, учрежденное и есть «россий-

ское государство», «российское право», «российская культура».

Между тем российская правовая культура — это не матрица

господствующих подходов в правовой науке и в позитивной

правовой политике. Это не то, что хочется, что нравится, что

по вкусу образованным людям в правительстве, академических

кругах и интеллигенции.

В результате исторического «скрещивания» западного про-

свещенного абсолютизма с самодержавной концепцией Ивана

Грозного Россия получила своеобразные институты государст-

венности и права XIX—XX вв. С одной стороны, петровские

1 Аксаков И. С. Отчего так нелегко живется в России? С. 115.

реформы породили глубочайшее отчуждение русских от госу-

дарства, преодолеть которое до сих пор невозможно, с дру-

гой — чуждые культуре элементы стимулировали рост нацио-

нального самосознания, многих новых, «обходных» и потому

весьма совершенных путей развития правовой культуры, кото-

рая, не находя прямых способов самореализации, выливалась в

авангардистские, модернистские и иные продвигающие про-

гресс формы и содержания права идеи: народной демократии,

права как порядка общественных отношений, различных моде-

лей национально-государственной автономии и т. д.

Русская правовая культура нуждается в последовательном

духовном соединении, врачевании последствий разломов своей

правовой истории, имеющих больше политический и идеоло-

гический, нежели реальный культурно-исторический характер.

Как известно, второе после Петра I «разрезание» (выражение

Н. А. Бердяева) русской правовой истории произошло в октябре

1917 г. Теперь уже по отношению к Октябрю, так же как раньше

к петровским реформам, вся предшествующая жизнь стала ка-

заться как бы цельно-однородной и противоположной смыслу

нового политического переворота. Допетровская Русь и ее анта-

гонист — петровская Россия объединились в своей оппозиции к

новейшей русской истории под знаком большевизма.

Поэтому отечественная правовая культура, испытывая по-

требность в восстановлении своей исторической целостности, в

том числе средствами научной рефлексии, предполагает также и

новое осмысление устоявшихся трактовок советского этапа рос-

сийской правовой истории, ранее воспринимавшегося нашей

наукой либо только в «прогрессивном» ракурсе, либо — ныне —

в противоположном ему однозначно негативном истолковании.

Несомненно, революция — существенный поворот в жизни

Российского государства и правовой системы. Однако не следу-

ет преувеличивать происшедшие вслед за ней изменения, так

называемую качественную новизну строя, степень «ошибочно-

сти» принятого нового курса.

Многие исследования советской политической и правовой

систем до сих пор исходят из того, что развитие СССР после

революции чуть ли не со всех точек зрения представляло новое

качество в положительном или отрицательном смысле. Не под-

лежит никакому сомнению глубокое влияние революции на ход

развития страны, на ее высокие достижения и жестокие потери.

Нельзя, разумеется, отрицать новые элементы в экономиче ской, духовной, государственно-правовой организации, воз-

никшие после 1917 г. Некоторые из них оказали значительное

воздействие на отечественный и мировой исторический про-

цесс: его темпы, характер, фактологическую канву. Однако не

менее существенно и то, что события начала XX в. не изменили

и не могли изменить в России ее социальный, культурный и

этнический генофонд, как бы в те или иные моменты и ни ка-

залось, что построено совсем другое общество, «коренным об-

разом» противоположное предшествующему. Революции, даже

самые глубокие, связанные с изменениями в отношениях соб-

ственности, этики, религии, не могут диаметрально изменять

геополитическую и культурно-национальную логику развития

столь огромного социального организма, как Россия.

Безусловно, существуют такие явления, которые в любом

случае, даже в историческом контексте, не могут не рассматри-

ваться отрицательно — преступления, нарушения прав, безза-

коние. На создание гарантий от них должен ориентироваться

законодатель. Однако такой подход нельзя, на мой взгляд, пе-

реносить на целые этапы развития страны, как подчас происхо-

дит в современной законодательной и научной практике. Здесь

уже возникает опасность отрицания целых периодов правовой

истории, без интеграции которых нормальное движение просто

невозможно. А. И. Солженицын призывал русских к покаянию:

«...и мы не устаем призывать русских: без раскаяния не будет у

нас будущего. )…* Каждый день мы пылаем стыдом за наш не-

укладный народ. И — любим. И не ищем других от него путей.

И еще почему-то не всю потеряли веру в него. Но разве в на-

шей огромной вине, в нашей неудавшейся истории — совсем,

нисколько нет вашей (евреев. — В. С.) доли?»1

Конечно, покаяние за преступление, даже чужое, всегда

очищает. Реальное покаяние совершилось — оно в народном

разочаровании и неверии никому. Но при этом новые бедствия

покаявшихся и беззастенчивость новой власти в России вполне

сопоставимы с ее великими потерями в истории. Что дальше?

Не призывают ли нас начать новую историю — для «неуклад-

ных» русских? Но такой истории нет и не будет. И может ли

вообще быть «неудавшейся» история великого народа? «Очи-

щение» возможно только в русле нового, не отрицающего политических, и экономических, и правовых условий для его

наступления, борьба за него на исторической культурной поч-

ве — труд думающих простых людей, который не заменят ника-

кие символические жесты элиты, включая разрушение памят-

ников, перенос могил и публичные крестоцелования.

В связи с этим иначе, чем это почти утвердилось в печати,

следует, на мой взгляд, относиться к «плохим», с точки зрения

упрощенно-механически понимаемого прогресса, периодам не-

давнего прошлого, именуемым часто заведомо ярлычно «пе-

риодом репрессий», «застоя» и т. д. Сложность этих времен не

исчерпывается лишь отмеченными характеристиками. Многие

процессы, совпавшие и даже связанные с отрицательными яв-

лениями в 30—50-е, в 70—80-е и, увы, уже в 90-е гг. ХХ в., бы-

ли и есть закономерными и во многом, к сожалению, необхо-

димыми элементами эволюции общества. Только неглубокому,

политизированному взгляду они могут представляться как «рег-

ресс», «остановка», «нарушение закономерностей» и т. д. Соци-

альная природа этих процессов нуждается еще в своем исследо-

вателе. На этих этапах, кроме беззаконий и безобразий, шла и

идет внутренне-сложная работа общественного роста, накапли-

вания энергии, кристаллизации главных областей противоре-

чий; рассасываются крайности предшествующих, в том числе

революционных, новаций. Не разобравшись толком в процес-

сах на такого рода этапах, весьма рискованно двигаться далее, а

всякий, в том числе конституционный, проект этого движения

без анализа (а не просто критики и перечисления недостатков)

предшествующего состояния общества не будет обоснованным.

К сожалению, именно такой подход — фактическое отрица-

ние отечественного правового опыта в пользу формальных го-

сударственных форм — стал почти ведущим в нашей реальной

политике, стремящейся таким образом компенсировать неспо-

собность и нежелание подлинных перемен.

Понять в полной мере происходящие процессы невозможно

лишь с позиций «методологии деформаций», «исторических

ошибок», «уроков правды» и т. п., тем более уповать на эти клише

как на инструмент выхода из кризиса. Необходимо внимательно

присмотреться к тенденциям, проявившимся в истории как Рос-

сии, российской правовой системы, так и стран, оказывавших и

до сих пор оказывающих на нее разностороннее влияние.

Подход к истории как предмету для «исправлений» и абст-

рактного «творчества» приводит к вполне определенным и уже известным печальным по своей методе проектам государствен-

ных решений, отбрасывающим хотя и жизненные, но по идео-

логическим (на новый лад) соображениям ставшие вдруг враж-

дебными институты.

Следует заметить, что даже самая прямолинейная реакция

никогда не способна уничтожить созданного качества простым

изменением закона, даже основного. В этих случаях всегда тре-

бовалась еще и сила. Такой метод преобразований во все вре-

мена вел к дестабилизации, социальным конфликтам, а подчас,

как это у нас уже было, к кровопролитию и расколу страны.

Революции начала XX в. в России не были случайностью.

Несмотря на то что именно так это виделось (и видится) совре-

менным реформаторам и многим марксистским революционе-

рам, которым на каком-то этапе показалось, что удалось «по-

строить» нечто совсем иное и что страна совсем другая, а ее но-

вые государственно-правовые институты изменили природу

прежней государственности, — несмотря на это, общий исто-

рический ход, конечно, не прерывался, да и не мог прерваться.

Поэтому никакого «другого пути» где-то рядом просто нет.

Возможны либо ломка, разрушение, либо прогресс на создан-

ном колоссальном фундаменте.

К сожалению, именно на посылке прерванности отечествен-

ной истории парадоксальным образом совместились позиции

политических «радикалов», отметающих на этот раз все совет-

ское, и господствовавшие недавно у нас официальные представ-

ления о «качественной новизне» Октября, покончившего с

«проклятым прошлым». Все это имеет общую природу. Сегодня

сам факт наступления Российского Возрождения свидетельству-

ет о важной и глубокой работе истории: не только о сохране-

нии, Россией в эти столетия своих закономерностей и продол-

жении пути развития, во время которого, несмотря на утраты

целых пластов старых отношений, были созданы не менее, а в

чем-то более значительные и уникальные духовные и матери-

альные ценности. Не видеть этого — совершать большую ошиб-

ку. Все это не дает оснований для тотального конституционного

демонтажа экономики, власти, отрицания человеческого изме-

рения советского общества и отношения к ним, как к простой

ошибке. Такое упрощение чревато новыми потрясениями.

Поэтому главное отличие отстаиваемой точки зрения на

русскую правовую историю — в идее преемственности истори-

ческих этапов развития России: дореволюционных и послере волюционного, советского, на основе чего создается современ-

ная правовая культура. История России, сплетенная в узлы

сложных противоречий и конфликтов, подъемов и спадов, ре-

форм и революций, эволюционного накопления, — едина. Все

ее повороты и сопутствующие им социальные и политические

институты — элементы ее ткани, и к ним следует относиться с

уважением, а отнюдь не политически легкомысленно. К сожа-

лению, в сфере политики и права у нас это сейчас имеет место

быть.

По поводу противоречий и зигзагов послеоктябрьского раз-

вития следует отметить, что великие преобразования, включая

петровские, отмечены парадоксальным (на первый взгляд?)

противоречием неудач и широкой критики их конкретных но-

ваций и одновременно — грандиозными системными позитив-

ными изменениями, которые спустя время, подчас значитель-

ное, вписывают эти кажущиеся на каком-то этапе трагедией

реформы в более широкий и глобальный процесс развития

России. Конечно, издержки такой интеграции могут быть

очень значительными и должны быть серьезным уроком нацио-

нальной элите. История ведущих западных стран — убедитель-

ное тому свидетельство. Октябрь в этом смысле отнюдь не ис-

ключение. Спешить делать окончательные выводы по совре-

менным нам изменениям пока еще рано.

Даже имевшие несомненные основания заворожиться дос-

тигнутыми политическими успехами большевики скорее всего

заблуждались относительно степени своего контроля за ситуаци-

ей, глубинной направленностью внешне однозначных полити-

ческих преобразований. Последовавшие за Октябрем как непо-

средственные, так и более отдаленные последствия свидетельст-

вуют, что закономерная логика результата отнюдь не всегда

подвластна рационально ставящимся идеологическим целям.

Россия может стать полноценным членом европейского сообщества в том случае, если сможет открыть собственные правовые закономерности. Юридическое развитие России после Петра I носило во многом экстенсивный характер и не привело к созданию системы устойчивой национальной правовой государственности. Отношения России с Западом существовали всегда и были подчас весьма плодотворны. Однако их характер после правления Петра I значительно изменился: происходит массированное проникновение различных европейских институтов в русскую жизнь — от бытовых до государственно-правовых. Такой характер отношений не мог, конечно, не деформировать собственного национального уклада, в том числе и в правовой сфере, не мог не повлиять на рецепцию Россией западных ценностей, придав этому восприятию эпатажно-радикальные черты — от восторженных до крайне нигилистических.

Поэтому правовая система России сейчас выступает как сложное, противоречивое сочетание божественного смысла, человеческого поведения и искусственной, подчас конъюнктурной маски, надеваемой на русский правовой феномен политической властью или господствующей идеологической системой.

Русскую правовую традицию лучше всего выразил бы художественный образ известной картины В. И. Сурикова «Боярыня Морозова»: ямщик гонит лошадей по своему плану и представлению, а не по плану и представлению его седока. Смысл и «поведение» русской правовой государственности всегда свой и всегда окончательный, несмотря на устремления и цели верхушечных государственных структур.

Российские государство и право лишены чисто «жанровой» (типологической), сквозной для их истории формы. Они подчинены духовному смыслу, который сокрыт за многочисленными оболочками взаимоисключающих влияний и тенденций, привнесенных людьми, как-то и когда-то имевшими воздействие на политико-культурные процессы в России.

Форма, устройство, законодательные источники Российского государства и права почти ничего не могут сами по себе объяснить. Здесь трудность в познании отечественных правовых явлений, нуждающихся каждый раз в сложном культурологическом истолковании своих позитивистски-прямолинейных утверждений, предписаний, учреждений. Основной способ изменений русского правового смысла — напластование нового на старое без полного устранения отжившего. Эта закономерность относится и к юридической форме. Россия знает самые, вероятно, радикальные «сбросы» своей юридической формы: правовых норм, законодательных актов, государственных структур. Парадоксальная уживчивость радикального типа обновления формы и колоссального консерватизма в изменении духа и смысла составляют, пожалуй, наиболее характерную черту русской правовой истории, ее духовного единства.

Подлинный рельеф Российского государства и права заложен во внутреннем смысле, требующем открытий, освещения, а не повседневного осязания и тем более привнесения.