Добавил:
Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:

2

.docx
Скачиваний:
2
Добавлен:
24.01.2021
Размер:
38.71 Кб
Скачать

§ 2. Язык закона и судейское усмотрение

Первое правило законодательной техники предполагает максимально полное, точное и компактное изложение нормы. Это невозможно без соблюдения требований к языку закона Законодатель должен так формулировать закон, чтобы, во-первых, смысл его был ясен, а форма изложения полностью отражала то, что должно быть в нем выражено, а во-вторых, воля законодателя в полной мере доходила до читающего закон, и он был твердо уверен, что буква и смысл закона идентичны. В противном случае появляются несовпадающие по содержанию акты толкования уголовно-правовых норм. В правоприменительной деятельности это ведет к принятию неодинаковых решений, основанных на избранных по своему усмотрению указанных актах.

По этому поводу еще в 1928 г. М.М. Гродзинский отмечал, что чем лучше изложен закон технически, тем меньше осложнений при его применении и, следовательно, меньше сил и энергии затрачивается на различного рода толкования, разъяснения и указания, вызванные неясностью, неточностью, неполнотой и иными дефектами закона.

По мнению Е.А. Фролова, язык закона должен носить официальный и документарный характер, быть ясным, простым, точно отражающим юридические веления, лаконичным и компактным, логически и грамматически последовательным; характеризоваться беспристрастностью текста, формализмом и стереотипностью, унифицированностью стиля.

О совершенстве закона, по словам И. Бентама, можно говорить только тогда, когда он будет «краток, понятен, недвусмыслен и доступен каждому».

Точность, ясность и предельная лаконичность закона достигаются посредством его стандартизации; в итоге он трафаретен: сух и однообразен, насыщен речевыми клише.

Анализ причин, вызывающих ошибки в правоприменительной деятельности, свидетельствует, что в их числе не последнее место занимают неясность, недостаточная четкость правовых предписаний, т. е. неточность закона На соблюдение языковых правил обратил внимание Конституционный Суд РФ в постановлении No 8-П от 27 мая 2008 г.: «...любое преступление, а равно и меры уголовной ответственности за его совершение должны быть четко определены в законе, причем таким образом, чтобы исходя из текста соответствующей нормы — в случае необходимости с помощью толкования, данного ей судами, — каждый мог предвидеть уголовно-правовые последствия своих действий (бездействия). Неточность, неясность и неопределенность закона порождают возможность неоднозначного истолкования и, следовательно, произвольного применения его норм... что ослабляет гарантии государственной защиты прав, свобод и законных интересов граждан...

Особую значимость требования определенности, ясности, недвусмысленности правовых норм и их согласованности в системе общего правового регулирования приобретают применительно к уголовному законодательству, являющемуся по своей правовой природе крайним (исключительным) средством, с помощью которого государство реагирует на факты противоправного поведения в целях охраны общественных отношений, если она не может быть обеспечена должным образом только с помощью правовых норм иной отраслевой принадлежности».

Таким образом, для того чтобы быть эффективным средством регламентации судейского усмотрения, язык уголовного закона должен отвечать следующим требованиям: а) быть ясным и простым; б) точным; в) экономичным.

Требование к ясности и простоте языка уголовного закона не ограничивается тем, что ясный нормативный акт понятен исполнителям, а неясный и сложный закон неудобен в применении, требует дополнительных усилий и толкования. Ясность закона имеет большое политико-юридическое значение, способствуя укреплению законности, внедрению четких юридических начал во все сферы общественной жизни, что служит необходимой предпосылкой усиления авторитета законодательства и чувства законности в сознании людей. Ясность и простота нормативного акта ведут к правильному и полному выявлению содержащейся в нем информации, обеспечивают эффективность действия правовых предписаний.

На наш взгляд, таких качеств лишилась ч. 1 ст. 210 УК после внесения в нее изменений Федеральным законом от 3 ноября 2009 г. No 245-ФЗ. Это же мнение разделяют 84% опрошенных научных и практических работников. В ней теперь объективная сторона характеризуется: а) созданием преступного сообщества (преступной организации); б) руководством таким сообществом (организацией) или входящими в него (нее) структурными подразделениями; в) координацией преступных действий, созданием устойчивых связей между различными самостоятельно действующими организованными группами, разработкой планов и созданием условий для совершения преступлений такими группами; г) разделом сфер преступного влияния и преступных доходов между ними, совершенным лицом с использованием своего влияния на участников организованных групп; д) участием в собрании организаторов, руководителей (лидеров) или иных представителей организованных групп в целях совершения хотя бы одного тяжкого или особо тяжкого преступления.

Первые две формы были и в прежней редакции указанной статьи.

Они понятны и не вызывают трудностей в применении, остальные же — не столь просты и очевидны для толкования.

Так, закреплена ответственность участников собрания или объединения организаторов, руководителей или иных представителей самостоятельно действующих организованных групп. В предыдущей редакции ч. 1 ст. 210 УК была предусмотрена ответственность за создание такого объединения или собрания, а не за «работу» в нем.

Четвертая форма рассматриваемого преступления характеризуется специальным субъектом. Им может быть лицо, не являющееся членом ни одной из самостоятельно действующих организованных групп (ни ее организатором, ни ее руководителем, ни ее участником), но имеющее достаточное влияние на них, например, коррумпированный сотрудник правоохранительных органов. Если виновный принадлежит к одной из организованных групп, то его аналогичные действия будут оцениваться как «координация преступных действий, создание устойчивых связей между различными самостоятельно действующими организованными группами, разработка планов и создание условий для совершения преступлений такими группами».

Участие в собрании организаторов, руководителей (лидеров) или иных представителей организованных групп в целях оказания помощи в совершении хотя бы одного из тяжких или особо тяжких преступлений также может быть совершено только специальным субъектом — лицом, не входящим ни в одну из преступных группировок. Иное толкование этой формы затруднит ее отграничения от третьей формы деяния — координации преступных действий, создания устойчивых связей между различными самостоятельно действующими организованными группами, разработки планов и создания условий для совершения преступлений такими группами.

Разумеется, представленный вариант толкования ч. 1 ст. 210 УК будет далеко не единственным в науке, особенно по вопросу о субъекте этого преступления. Уяснение такой сложной и неясной нормы, а также результат применения ее будут целиком зависеть от правосознания правоприменителя.

Существование подобного рода негативного усмотрения недопустимо в уголовном праве. Его исключению будет способствовать следующая редакция ч. 1 ст. 210 УК: «1. Организация преступного сообщества, т. е.: а) создание преступного сообщества (структурированной организованной группы) либо руководство таким сообществом или входящими в него структурными подразделениями; б) координация преступных действий между различными самостоятельно действующими организованными группами или раздел сфер преступного влияния и преступных доходов между ними, совершенные лицом с использованием своего влияния на участников организованных групп и не являющимся их участником; а равно участие в собрании организаторов, руководителей (лидеров) или иных представителей организованных групп в целях совершения хотя бы одного тяжкого или особо тяжкого преступления, лицом, не являющимся участником ни одной из организованных групп».

Кроме того, из ч. 4 ст. 35 УК следует исключить одну из целей создания преступного сообщества (преступной организации) — получение прямо или косвенно финансовой или иной материальной выгоды, так как ее наличие ограничивает сферу применения ст. 210 УК.

Стремление к простоте и доступности изложения закона не должно наносить ущерб полноте, точности и глубине формулирования нормативных положений, приводить к упрощенчеству, примитивизму, пробелам в праве.

Ш. Монтескье еще в первой половине XVIII в. писал, что слова законов должны быть настолько ясными, чтобы пробуждать у всех людей одни и те же идеи, стиль законов должен отличаться точностью и краткостью.

Не менее актуальным требованием к языку закона как законодательному средству ограничения судейского усмотрения является максимальная точность его выражений, т. е. достижение наибольшего соответствия между идеей, мыслью законодателя и воплощением этой мысли в законодательной формуле.

Нормативный акт содержит обязательный эталон поведения. В нем недопустимы двусмысленности, которые могут порождаться полисемией, синонимией, антонимией, омонимией слов. Более 90% усмотрения, возникшего вследствие несоблюдения этого правила законодательной техники, связано именно с игнорированием требования к точности изложения диспозиции нормы. Все их с некоторой долей условности можно разбить на пять групп.

К первой относятся случаи нарушения традиций изложения нормы. Например, Федеральным законом No 215-ФЗ от 27 июля 2009 г.внесены изменения в ст. 131 и 132 УК. В квалифицирующих признаках этих составов, усиливающих уголовную ответственность исходя из возраста потерпевшей (потерпевшего) (п. «а» ч. 3, п. «б» ч. 4 ст. 131, п. «а» ч. 3, п. «б» ч. 4 ст. 132 УК), исключено указание на заведомость осознания этого обстоятельства. Ранее такое уточнение было, а сейчас есть в аналогичных признаках преступлений, предусмотренных ст. 134, 135 УК и др. Создается впечатление, что такая законодательная новелла состоит в том, что позволяет вменять соответствующие квалифицирующие признаки даже в случаях, когда виновный не осознает особый возраст потерпевшего. Однако это не так. Уголовная ответственность всегда усиливается только тогда, когда лицо осознает то или иное обстоятельство, с которым законодатель связывает отягчение ответственности. Именно поэтому, на наш взгляд, соответствующие пункты ст. 131 и 132 УК, а также п. «в» ч. 3 ст. 2281, п. «а» ч. 3 ст. 230, п. «б» ч. 2 ст. 2421 УК и др. необходимо дополнить указанием на «заведомость» с целью исключения двоякого толкования этих признаков, исключения предпосылок объективного вменения. Это предложение поддержали 76% респондентов.

Вторая группа связана с проблемой определения в преступлениях формы вины. Например, похищение человека, повлекшее по неосторожности смерть потерпевшего или иные тяжкие последствия, относится к преступлению с материальным составом (п. «в» ч. 3 ст. 126 УК).

В теории уголовного права вопрос о форме вины к иным тяжким последствиям в подобных случаях является дискуссионным. Одни считают, что такая вина может быть как умышленной, так и неосторожной, другие – только неосторожной.

В п. 13 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 15 июня 2004 г. No 11 «О судебной практике по делам о преступлениях, предусмотренных статьями 131 и 132 Уголовного кодекса Российской Федерации» указывается, что «действия виновного подлежат квалификации по пункту «б» части 3 статьи 131 и пункту «б» части 3 статьи 132 УК РФ как при неосторожном, так и при умышленном заражении по-

терпевшего лица ВИЧ-инфекцией».

Ранее субъективная сторона подобных квалифицирующих признаков правильно характеризовалась только неосторожной формой вины. При существующей законодательной конструкции признаков другой формы вины быть не должно. Для придания однообразия практике применения п. «б» ч. 3 ст. 131 и п. «б» ч. 3 ст. 132 УК и других аналогичных признаков целесообразно исключить из постановления Пленума Верховного Суда РФ анализируемый пункт.

Эта проблема присуща не только квалифицированным, но и основным составам. Различные взгляды существуют по вопросам определения субъективной стороны преступлений, предусмотренных ст. 110, 215, 217, 246 УК и др.

Основой такой дискуссии служит несогласованность воли законодателя при конструировании названных составов преступлений с содержанием ч. 2 ст. 24 УК. Вместе с тем следует заметить, что содержание ч. 2 ст. 24 УК не так легко уяснить. По нашему мнению, в действующей редакции заключен следующий смысл.

Деяние, совершенное только по неосторожности, признается преступлением в случаях, прямо предусмотренных уголовным законом. Если указание на неосторожную форму вины отсутствует, то уголовная ответственность наступает как за умышленное, так и за неосторожное совершение преступлений, за исключением тех ситуаций, когда из описания преступления следует, что оно может быть совершенно только умышленно.

Если основываться на ч. 2 ст. 24 УК, то в рассматриваемых составах субъективная сторона должна характеризоваться как умыслом, так и неосторожностью. Однако при сопоставлении преступления с предусмотренным за него наказанием становится очевидным, что уголовная ответственность по анализируемым статьям, за исключением ст. 110 УК, возможна только за неосторожное совершение деяния.

Устранению негативного усмотрения в данной группе будет способствовать уточнение формы вины в основном составе. Поддерживают это предложение около 91% опрошенных научных и практических работников.

Третья группа характеризуется игнорированием требования точности языка закона, приводящего к судейскому усмотрению при применении уголовно-правовых норм, содержащих описание посягательств с помощью отглагольных существительных, которые могут происходить от глаголов совершенного и несовершенного видов. Так, если законодатель использовал существительное первого вида, то в диспозиции речь идет о логически завершенном акте преступного поведения; как правило, проблем с толкованием таких норм в этой части не возникает. Однако в случае употребления существительного, образованного от глагола несовершенного вида, создается впечатление, основанное на буквальном толковании, что законодатель имел в виду сам процесс совершения преступного деяния, не доведенный до конца. На такое понимание ориентируется в большинстве случае и судебная практика. Например, в п. 14 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 27 мая 1998 г. No 9 «О судебной практике по делам о преступлениях, связанных с наркотическими средствами, психотропными, сильнодействующими и ядовитыми веществами» разъяснялось: «Под склонением к потреблению наркотических средств или психотропных веществ следует понимать любые умышленные действия, направленные на возбуждение у другого лица желания к их потреблению (уговоры, предложения, дача, совет и т.п.), а также обман, психическое или физическое насилие, ограничение свободы и другие действия с целью принуждения к приему наркотических средств или психотропных веществ лица, на которое оказывается воздействие.

Для признания преступления оконченным не требуется, чтобы склоняемое лицо фактически потребило наркотическое средство или психотропное вещество».

Такое же разъяснение содержится в п. 27 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 15 июня 2006 г. No 14 «О судебной практике по делам о преступлениях, связанных с наркотическими средствами, психотропными, сильнодействующими и ядовитыми веществами».

Не все ученые разделяют позицию Верховного Суда РФ, правильно считая ее необоснованной как с теоретической, так и с практической точек зрения. «...Склонение к совершению правонарушения есть не что иное, как специальный вид подстрекательства. А подстрекателем в соответствии с законом признается лицо, склонившее (а не склонявшее) другое лицо к совершению преступления путем уговора, подкупа, угрозы или другим способом (ч. 4 ст. 33 УК). Поэтому действия, направленные на склонение другого лица к потреблению наркотических средств и психотропных веществ, но оказавшиеся безуспешной попыткой, следует квалифицировать как покушение на данное преступление» Позиция Пленума Верховного Суда РФ не отличается стабильностью и подчас бывает прямо противоположной. В одних случаях преступное поведение трактуется как процесс (вовлечение несовершеннолетнего в совершение преступления, склонение к потреблению наркотических средств или психотропных веществ), в других — как доведение преступного деяния до логического завершения (изготовление наркотических средств, оружия, боевых припасов или взрывчатых веществ).

В данной ситуации проблемы точности языка уголовного закона и исключение негативного усмотрения могут быть решены путем формулирования диспозиций норм УК, во-первых, с помощью глаголов совершенного вида и, во-вторых, с четким указанием на свойства,

количество предметов посягательства или потерпевших от преступле-

ния, а также способов его совершения, влияющих на квалификацию

преступного деяния. Кроме того, желательна конкретная ссылка на

последствия такого поведения, при наступлении которых деяние счи-

талось бы оконченным преступлением.

Четвертую группу составляют нарушения точности языка закона, образовавшиеся как следствие несоблюдения правил синтаксиса и пунктуации, в результате чего не обеспечивается соответствие между волей законодателя и ее нормативным выражением. Это в свою очередь ведет к возникновению негативного судейского усмотрения, не предполагавшегося законодателем и возникшего в результате дефектов законодательной техники.

В качестве примера дефекта языка уголовного закона, вызванного несоблюдением правил синтаксиса и пунктуации, можно привести ч. 1 ст. 263 УК. При описании деяния законодателем использован соединительный союз «и». Грамматическое толкование говорит об ответственности по ст. 263 УК при нарушении правил обеих групп — правил безопасности движения и правил безопасности эксплуатации транспорта. Эксплуатация транспорта — более широкое понятие, чем его движение. Если процесс движения неотделим от эксплуатации, то эксплуатация может происходить как в сфере движения, так и вне ее (например, в период стоянки судна на рейде, в порту, в период пред-

полетной подготовки воздушного судна и т. д.).

В ст. 85 УК РСФСР 1960 г. деяние описывалось так же. На практике к ответственности привлекали как за нарушение правил обеих групп, так и одной из них. Исследование судебной практики, проведенное А.И. Чучаевым, показало, что 52% преступлений совершалось путем нарушения правил безопасности движения, 17% — путем нарушения правил эксплуатации, 31% — в результате нарушения обеих групп правил.

Такая позиция судов отвечала цели закона, одинаково охранявшего как безопасность движения, так и безопасность эксплуатации, но входила в противоречие с его буквой. В связи с этим предлагалось уточнить редакцию ст. 85 УК РСФСР, заменив соединительный союз «и» разделительным «или».

Законодатель не воспринял эту рекомендацию. Применительно к действующему законодательству предложение об уточнении уголовного закона сохраняет свою актуальность, хотя есть и другие точки зрения по этому поводу.

Так, М.М. Колчин полагает, что в таком изменении редакции ч. 1 ст. 263 УК нет необходимости, поскольку, с одной стороны, в законодательстве, регулирующем, например, отношения в сфере железнодорожной деятельности, используется именно это словосочетание — «безопасность движения и эксплуатации транспорта». С другой стороны, правила безопасности движения и правила безопасности эксплуатации неразрывно и функционально между собой связаны. «Нарушение первых чаще всего неизбежно ведет к нарушению последних».

Недостаточная убедительность аргументов автора очевидна. Он сам пишет, что «чаще всего» при совершении преступления нарушаются правила обеих групп, но не всегда, а также приводит пример из судебной практики, не подкрепляющий его позицию. Так, 1 марта 2005 г. на перегоне Тарталей-Каменище в результате неустранения на дистанции пути выявленного ранее дефекта железнодорожного полотна произошло крушение грузового поезда. Причинен тяжкий вред здоровью лица, сопровождавшего груз. Виновными признаны работники дистанции пути, которые своим бездействием нарушили правила эксплуатации железнодорожного транспорта.

Таким образом, буквальное толкование ч. 1 ст. 263 УК должно исключать ответственность за несоблюдение только правил эксплуатации железнодорожного транспорта. Однако практика идет по пути привлечения в этих случаях к уголовной ответственности. Для искоренения применения уголовного закона в соответствии с его духом, а не с его буквой, следует, наконец-то, уточнить редакцию ч. 1 ст. 263 УК, заменив союз «и» на «или».

Нарушения подобного рода немногочисленны (составляют примерно 3,5% от всех нарушений, связанных с языком закона), однако и они порождают негативное усмотрение, которое должно быть устранено путем внесения соответствующих изменений в уголовный закон.

Пятую группу образуют нарушения точности языка закона, возникающие на основе использования в уголовном законе «по умолчанию» множественного числа слова для обозначения как нескольких соответствующих понятий, так и одного. Например, в ст. 245 УК говорится о жестоком обращении с животными (аналогичная ситуация имеет место при описании преступления, предусмотренного ст. 259 УК и др.). Однако проявление жестокости по отношению и к одному животному образует состав преступления. Между тем встречаются попытки буквального толкования законодательства. Например, Э.С. Тенчов, ссылаясь на ст. 49 Конституции РФ о толковании неустранимых сомнений в пользу обвиняемого, приходит к выводу, что в подобных случаях «совершение деяния против одного лица или в отношении одного предмета вообще не образует преступления»

Использование слова во множественном числе в значении единственного не отвечает принципу законности и точности изложения нормы. Тем более такой подход недопустим, когда в квалифицированном составе (например, в ч. 3 ст. 183, ч. 2 ст. 327, ч. 2 ст. 333, ч. 2 ст. 334, ч. 2 ст. 359 УК) используется формулировка — «те же деяния».

Задачей законодательной техники выступает оптимальное выражение воли правотворца в уголовном законе, поэтому необходимо заменить в указанных статьях множественное число слова на единственное.

Точность и простота, будучи одним из основных требований к языку закона, могут противопоставляться. Стремление к понятности может повлиять на точность юридического текста и, напротив, повышение внимания к точности способно привести к усложнению текста. Безусловно, главным для нормативного текста является точность. Без нее закон теряет свою определенность, создает условия для противоречивого его толкования, а следовательно, и для злоупотреблений.

Из требований точности и простоты изложения нормативно-правовых предписаний естественно вытекает необходимость экономичности использования языковых средств в нормативных актах. Законодательная мысль должна быть выражена максимально ограниченным числом фраз и терминов. Законодатель должен избегать лишних слов, неоправданных повторений, многословия при объяснениях и детальном описании предметов.

Например, излишним видится указание в ч. 1 ст. 285 УК на последствие в виде существенного нарушения прав и законных интересов граждан или организаций либо охраняемых законом интересов общества или государства как необходимое условие привлечения к уголовной ответственности. Само использование должностным лицом своих служебных полномочий вопреки интересам службы неизбежно причиняет вред таким правам. Законодательная многословность затрудняет применение этой статьи на практике, вызывая необходимость установления и описания в каждом конкретном случае существенного вреда правам и законным интересам граждан или организаций либо охраняемым законом интересам общества или государства. Данный состав стоило бы сконструировать по типу формальных, без указания на последствия совершения преступления (например, по примеру ст. 283 УК).

Федеральным законом от 27 июля 2006 г. No 153-ФЗ «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в связи с принятием федерального закона “О ратификации Конвенции Совета Европы о предупреждении терроризма” и федерального закона “О противодействии терроризму”» были внесены изменения в ст. 2051 УК, в соответствии с которыми объективная сторона преступления стала характеризоваться: 1) склонением, вербовкой или иным вовлечением лица в совершение хотя бы одного из преступлений, предусмотренных ст. 205, 206, 208, 211, 277, 278, 279 и 360 УК; 2) вооружением лица; 3) подготовкой лица в целях совершения хотя бы одного из указанных преступлений; 4) финансированием терроризма. В действующей редакции содержится указание на две альтернативные формы вовлечения: склонение и вербовка. В юридической литературе вовлечение определяется как совершение действий, направленных на возбуждение у лица желания участвовать в совершении одного или нескольких перечисленных в ст. 205.1 УК преступлений.

Способами совершения рассматриваемого деяния могут быть обещания, обман, угроза и т. п.

Склонение — это убеждение другого лица в необходимости совершить какой-нибудь поступок. Вербовка означает нанимать, набирать, привлекать в какую-нибудь организацию, она не предполагает никакого психического воздействия на вербуемое лицо.