Примечания к главе XXVI

[1]

Ψυχήи vοῦς(anima и mens [душа и разум]) — не одно и то же (Plutarch, IV, 1154). В германских языках помимо формы seele женского рода встречается еще слово ferah с тем же значением; в древневерхненемецком ferah — anima [душа] (Graff, III, 682; однако smala firihi — vulgus [народ], см. Graff, III, 683); в древнесаксонском — that ferah was af them folke (Hel., 169:28), то есть «душа покинула круг людей». Персидское ferver = духи, души; зендское fravashajô (Benfey, Monatsn., 63, 64, 151). Душе женского

рода противостоит дух (ahma, âtum, Geist, spiritus) мужского (см. I, 760). В латинском языке слово animae сходно с animi (ветра), ἄνεμοι, и славянские понятия дух и душа

тоже связаны с глаголами дышать, дунуть — spirare. Отсюда: animam exhalare [испускать, выдыхать дух (душу)] (Ovid, Met., VI:247); animam ebullire [испускать дух (душу)] (Petron., LXII, XLII); отдавать (богу) душу (дух) — spiritum reddere (Albr. v. H., 123b); der âdem zuo den luften fuore [испустить дыхание в воздух] (Ksrchron., 13400). В древности боялись того, что во время шторма странствующую душу может разорвать ветрами (Plato, Phaedr., 77). Душа уходит, ускользает: stirp lîp, sêle var! [умри, тело, выйди, душа!] (Herb., 14040); diu sêl waer im entsliffen [его душа ускользнула] (Tundal., 44:31); diu sêl sich ûz den liden zôch als der sliufet ûz dem gwande [душа вышла из членов, выскользнула из одежды] (Servat., 3464); sô sih diu sêle enbindet von mennesklîcher zarge [душа разрешилась от человеческого (плотского) обрамления] (Mar., 153:5; Fundgr., II, 153); nu breche got ir sêlen bant! [бог разбивает цепи душ!] — надпись на могильном камне (Wackernagel, W. von Klingen, 22); wenn mir die sel fleuszt von des leibes drauch [когда моя душа вытечет из плотского капкана] (Wolkenst., 263); von mir wolde diu sêle sîn endrunnen [душа хотела убежать от меня] (MS, II, 52a); dren (tribus [трижды]) genk dei

seile ut den munt [трижды душа выходила изо рта] (Soester fehde, 625); душа выходит сквозь зияющую рану: κατ' οὐταμένην ὠτειλὴ̀ν (Il., XIV:518 — ср. с Il., XVII:86); ψυχὴ λέλοιπε [душа покинула его] (Od., XIV:134); is seola was gisendid an suothan weg [душа

отправилась в свой путь] (Hel., 169:27). Более удивительный оборот: than im that lîf scrîđi (abiret), thiu seola bisunki (mergeretur, elaberetur) [жизнь от него уйдет, душа его потонет] (Hel., 169:21 — ср. в Karajan, 32:15 об орле: im sunkit sîn gevidere (обновляется оперение?)). Души, подобно эльфам, плавают по водам; индуистские эльфы — это мертвые, маруты (Haupt, Zeitschr., V, 488, 489); ср. с I, 752. В литовском wélĕs = manes [духи предков], а welůkas = призраки (Nesselmann, 61, 62; см. примечания 1 к главе XXXI и 5 к главе XXXII).

[2] По словам Дитмара Мерзебургского, есть три вида душ: человеческие, ангельские

и звериные (Pertz, V, 739). Интересно, что у человека, по некоторым представлениям, тоже три души одновременно: две умирают вместе с телом, а третья продолжает

жить; bustoque superstes evolat [улетает, выжив на погребальном костре] (Claudian, De IV cons. Honor., 228—235). Души (ψυχαί) уходят в подземный мир, а тела (αὐτούς,

ср. в средневерхненемецком: selb = mîn lîp [мое тело]) становятся добычей птиц и псов

(Il., I:4, 5). О любящих говорили, что их души тоже сочетаются браком. Должно быть, это довольно древнее представление, так как уже у фон Фельдеке встречаются такие слова: wir sîn ein lîp und ein geist [мы — одно тело и один дух] (En., 6533); еще яснее у фон Морунгена: iuwer sêle ist mîner sêle frowe [ваша душа — жена моей души] (MS, I, 57b); ср. с ich wolte nit, daz mîn sêle ûz des besten menschen munde füere [я не хочу, чтобы моя душа изошла из уст лучшего из людей] (Berth., 298). О культе душ см. II, 484. В Rol., 228:21 о душе сказано: von im fuor ein glast sam ein brinnender louc [из него вырвалась вспышка, подобная горящему пламени]. Душа Марии сияла, выходя из тела (Haupt, Zeitschr., V, 545). Души, покидающие тела, в семь раз белее снега (Myst., I, 136:21); ez mügen wol zwô sêle sîn, den ist ir wîze her geleit, und klagent ein ander ir arbeit [это могли быть две души, явившиеся сюда в своей белизне и жалующиеся друг другу на свои заботы] (Ls, II, 270). В латышской песне мертвые называют себя raschani, «прекрасными» (Büttner, № 89 — ср. с представлением о блаженных душах). Когда душа выходит из тела, можно почувствовать благоухание (Wh., 69:12—15). На могиле девы вырастают цветы (Athen., V, 495); лилии прорастают из мертвых тел (Zappert, 29, 31). Над могилами любовников поднимаются два дерева: det växte tvenne träd uppå deras graf, det ena tager, det andra i famn [над их могилами выросли два древа, и одно из них обняло другое] (Arvidss., II, 11). Изо рта у одного мертвеца вырастает виноградная лоза (Tit., 5790), на голове у другого процветают пять роз (Maerl., II, 308).

Sîn tiost doch valte den edeln môr, daz er die bluomen mit bluote begôz: die gote des valles sêre verdrôz,

daz der minnaere sus belac, und waen daz vür den selben tac nâch der âventiure sage

daz selbe velt niht wan rôsen trage. sô grôz wart al der gote klage.

[его удар повалил благородного мавра,

итот окропил кровью цветы:

богов весьма рассердила его гибель

ито, что их фаворит так (бесславно) полег; я думаю, что в тот самый день, как повествуется в сказаниях, весь мир оделся одними розами —

так плакали боги]

Türl., Wh., 36a.

Из-под пролитой крови Аякса сразу же прорастает трава, а отдельные кровавые капли превращаются в маленькие желтые цветы (Konst en letterb. (1843), 76b); в районе Кальмара из крови убитых героев проросла травянистая бузина — mannabod (sambucus ebulus; Fries, Bot. Udfl., I, 110). Подорожник, — Wegewarte, Wegetritt, — называют еще Hänsel am Weg, Feldblume auf der Wegscheide [подорожный Ганс, полевой цветок на перекрестке] (Meinert, Kuhl., 6); wegeluoge — гелиотроп (Mone, VIII, 401).

[3]

На могилах лангобардов устанавливали голубиные шесты (Paul. Diac., V, 34 — см. Kl. Schr., V, 447); sêle alsam ein tûbe gestalt [душа в облике голубя] (Pass., 391:37). Души улетают, принимая облик голубей (Schönwerth, III, 37; Zappert, 83; h. Ludwig, 60:25; Baader, IV, 32); det kommo två dufvar af himmelen ned, när de foro upp, så voro de tre [с небес сошли два голубя, а взлетело их уже три] (Sv. vis., I, 312, 315, 373); a sennrin bleib ich ewiglich und wann ich stirb, wird ich a schwalbn [всю жизнь буду пастушкой, а когда умру, стану ласточкой] (Almer, I, 58); души летают в облике воронов (Michelet, II, 15); все вместе они копошатся, как утята (Klemm, II, 165); изо лба убитого вылетает сова (Klemm, IV, 220). Более верный вариант сказания о Мадее приведен в Wend. Volksl., II, 319 — ср. с Walach. Märch., № 15. Среди египетских иероглифов встречается изображение ястреба с человеческой головой — символ души (Bunsen, Dingbilder, 126). Покинув тело, каждая душа какое-то время парит между землей и луной (Plutarch, IV, 1154).

[4]

Душа наделена крыльями (Platon, Phaedr., 246, 247, 248); она теряет и вновь

обретает свои крылья (Platon, Phaedr., 248, 249 — ср. с Gerhard, Eros, рис. 1 и 5).

Ψυχὴ δ' ἐκ ῥεθέων πταμένη Ἄϊδόσδε βεβήκει [душа из членов его улетела в Аид] (Il., XVI:856; XXII:361); ψυχὴ δ' ἠύτ ὄνειρος ἀποπταμένη πεπότηται [душа, как сон,

порхает и улетает] (Od., XI:222). Об умирающем Демосфене Лукиан говорит (Lucian,

Encom. Demosth., L): ἀπέπτη (evolavit [улетел]).

Куколку, бабочку называли ὁ νεκύδαλος. Шведское käringsjäl (anima anus [душа старухи]) = бабочка (Ihre, II, 529). По-ирландски бабочка — anamandé, anima dei [душа бога]; ср. с фавном как ночной бабочкой (см. примечание 34 к главе XVII). Когда мотылек порхает вокруг свечи, литовки говорят, что это кто-то умирает, что чья-то душа покидает эти места (N. preuß. Prov. Bl., V, 160).

[5] От спящего человека душа отходит в облике мыши, кошки, ласки, змеи или бабоч-

ки. Бог Яма вытягивает из человека душу, которая является в образе маленького человечка; сам хозяин души при этом бледнеет и падает, а когда душа возвращается в его тело, герой решает, что он просто заснул (Holtzmann, Ind. Sag., I, 65). Душа выскальзывает изо рта в облике маленького ребенка (Gefken, Beil., 6, 15 и рисунки 11, 12 там же). В Германии тоже бытовало поверье, согласно которому сердце умирающего может перейти к другому человеку, который таким образом станет в два раза храбрее: так, сердце Эке, судя по всему, ушло к Фазольту, а сердце Дитера — к Дитриху (Ecke, 197, 198); в обоих случаях обладателем двух сердец становится брат умершего — ср. с обменом сердцами между любящими людьми (Wigal., 4439, 8813; MSH, I, 166b) и с бракосочетанием душ (см. выше, примечание 2). Обмен обликами, skipta litum oc hömum (см. примечание 18 к главе XIV), — это другой мифологический феномен. Учение Пифагора о переселении душ описано у Платона (Plat., Phaedr., 248, 249; Plat., Phaedo, 82 — см. также Ovid, Met., XV:156 и далее; O'Kearney, 133, 160). Боги в наказание рождаются людьми (см. примечание 19 к главе XIV), а люди превращаются в животных

в зависимости от своего характера — ср., например, с мифами о Цирцее (см. RA, XIV; Claudianus, In Ruf., II:482 и далее). На Торира Оленя [Thorir hjörtr] охотились, его гнали собаками; когда один из охотников пронзил его копьем, Торир упал на землю, а из его тела выпрыгнул олень, которого вновь травили собаками и убили в тяжелой борьбе (Maurer, Bekehrung, I, 295, 296). Верили, что у животных тоже по несколько душ — ср. с лукиановым петухом.

Души добрых людей какое-то время порхают на лугу Гадеса (Plutarch, IV, 1154). Душа питается на поле (или на лугу) истины, ἀληθείαςπεδίον,λειμών(Platon, Phaedr., 248); в свите божества (συμπορευθεῖσα θεῷ) душа зрит истину (Platon, Phaedr., 248).

Душа усаживается на зеленой траве (Feifalik, Musp., 5). Оборот «он отлетает» значит «он умирает». Души умерших висят над бездной, держась за соломинку (Holtzmann, Ind. Sag., III, 174). «Средство, с помощью которого ее душу загнали в кончик языка» (Rommel, IV [чит. V], 771). Vulgo dicitur, quod triginta animae super acumen acus possunt sedere [в народе говорят, что на кончике иглы могут поместиться тридцать душ] (Chmel, Notizenbl., VI, 386 — из хроники Николая фон Зигена, запись от 1489 года: Nicol. v. Siegen, Chron. (ed. Wegele, 1855), 344). «Сколько душ поместится на ногте?» (Wigand, Arch., IV, 321).

[6] Вотан, Фрова, Ран и Хель, водяные духи, ангелы, эльфы и дьявол — все они ловят

и заполучают души (см. II, 590, 608). Рядом с географическими Вальхаллами часто находится родник Одина, Odenskälla (см. примечание 25 к главе XXV): как будто перед тем, как ввести души в свои небесные палаты, Один должен сначала омыть их в воде из священного источника; по представлениям греков, души очищались в реках подземного мира, а из Леты они отпивали воды забвения. Oden som kom upp ur Odenskammare eller Asnekåfve, som ligger i Asnesjö (fordom Odensjö) at välja de slagne på Bråvallahed och föra dem på ett gullskepp [Один явился из Палат Одина или Завесы Асов, что на Озере Асов (бывшее Озеро Одина), выбирать павших из бровалльского кургана: он забирал их на золотой корабль] (Rääf) — ср. со сказанием о Хаки [Haki] (Ynglingas., XXVII). Погребальный костер разводят на корабле (Saxo (ed. Müller), 235); ср. с корабельными курганами, возводимыми над захоронениями (Worsaae, Vorzeit, 81, 87). Корабль смерти упомянут в Beovulf, 34 и далее; в Keller, Romv., 670 описан корабль в форме лебедя, нагруженный трупами. Тело Иакова плавало на корабле без парусов и штурвала (Pass., 220:41 и далее; Maerl., II, 341, 342); интересна фраза: si bevalen gode te sine stierman [пусть бог будет твоим рулевым]. Во Фрисландии верят, что души плавают в яичных скорлупках. Пустые скорлупки обязательно разламывали на мелкие части, чтобы колдуньи не смогли мучить душу во время ее путешествия. Юстус Гальбертсма отметил (в личной беседе со мной), что с аналогичными представлениями могут быть связаны обычаи обрезать мертвецу ногти (см. II, 329, 775) и шнурки на ботинках (Sn., 73). С разбиванием яичной скорлупы связаны и многие современные суеверия. Ангел правит кораблем, полным душ (Dante, Purg., II:40 и далее). Лодочница Темпулаги [Tempulagy] перевозит души через озеро (Klemm, II, 165). Об этрусском Харуне см. Gerhard, 17, а о плате душ за проезд см. Lucian, De luctu, X; Böckh., Inscr., II, 103b, 104a; GDS, 681. Считалось, что великих мореходов прошлого хоронили на золотых­

кораблях­ (Müllenhoff, № 501). Монеты клали мертвым под язык; умершему Адаму под язык положили три пшеничных зерна. У скелетов из германских курганов монеты находят в основном во рту (Mainzer Zeitschr., I, 342, 343; Lindenschmitt, Todtenlager, 16, 51). Haec stygias referant munera ad undas et calidos numerent igne trientes [пусть принесут дары стигийским волнам и сосчитают раскаленные от огня триенсы] (Liudpr., Antop. [чит. Antap.], II, 26). В руки мертвым вкладывали зеленые яблоки (Vuk, [Lieder], [I], № 137).

[7]

С прокопиевским описанием путешествия душ в Бриттию ср. Werlauff, Procop, 7; там же на стр. 10 и далее Верлауф предполагает, что Бриттия — это Ютландия, Британия — это Великобритания, а Туле — это Скандинавия. En passant le lac de l’angoisse elle vit une bande de morts, vêtus de blanc, dans de petites barques [проплывая по озеру ужаса, она увидела группу мертвецов, одетых в белое, плывущих на маленьких лодках] (Villemarqué, Barz. Breiz, I, 169).

[8]

В Walewein, 4958, 5825, 5840 (v. d. Bergh, 102, 103) описывается изостренный мост, переброшенный через чистилище; в пламя души уходят черными, а вылетают из него белыми. Over de lankbrugge fard [он прошел по длинному мосту] = он умер (Narragonia, 123b); ср. с мостом из меча (см. II, 691). Ангелы проводят душу по радуге, как по мосту. В арабской традиции мост душ называется Sirát (Rückert, Hariri, I, 229); в мост душ верят и китайцы (Maltebrun, Précis, III, 527). Староирландские сказания о таком мосте см. в O'Donovan, 440, 441. В легенде о Тундале душа переводит по мосту корову, что напоминает о рыжей телке, которую перед великой битвой вели по некоему мосту «у норторфской бузины» (Müllenhoff, № 509). По гренландским поверьям, душа должна перейти пропасть, в которой вращается тонкое колесо, скользкое, как лед (Klemm, II, 317); ср. с колесом в Wigalois, 250 и далее.

[9]

О мертвецком башмаке см. Müller, Sagabibl., II, 171, Mannhardt, Zeitschr., IV, 42 — ср. со скандинавским мифом о башмаке Видара (Sn., 31, 73); säl ä den, i denne heimen fatike gjeve sko, han tar inkje barfött gange in kvasse tynnermo (или: paa kvasse keklebro) [душам тех, кто дома (= в мире, пока были живы) отдал беднякам башмаки, не придется проходить по острому Тюнермо (или: по острому мосту Кеклебро) босиком] (Norweg. draumkväe., 36). Дух мертвой женщины не упокоивается, пока люди не находят ее башмак, который забыли сжечь вместе с телом, и не бросают его в костер (Lucian, Philops., XXVII). Ср. с «de ligneis pedibus vel manibus pagano ritu» [о деревянных ногах и руках, (изготовленных) по языческому обычаю] из «Малого указателя суеверий». Черноногие индейцы, подобно литовцам и полякам, верят, что души умерших должны карабкаться на отвесную гору (Klemm, II, 166, 167).

[10]

Anima de corpore exivit et paradisi januam introivit [душа вышла из тела и вошла в двери рая] (V. Mathild., XVI, XVIII). Над трупом произносили молитвы, обращенные

к святому Михаилу: di reinen guzzen ir gebet sente Michahêle zu drôste sînre sêle [невинные, вознесите молитву ко святому Михаилу, чтобы он утешил душу умершего] (Diut., I, 426); Михаил — trôst allir sêlen [всех душ утешение] (Roth., 4438); этот архангел приводит душу «на лоно Авраамово» (Haupt, Zeitschr., III, 522 — ср. с Pfeiffer, Wigalois, 340). Иногда место Михаила занимают другие ангелы: venerunt duo juvenes candidis circumamicti stolis animam a corpore segregantes, vacuum ferentes per aerem [являются двое юношей в белоснежных одеяниях, отделяющие душу от тела и свободно несущие ее по воздуху] (из «Жития святой Бургундофары» Ионы Боббийского — см. Mabillon, [Acta Bened.], II, 421; ср. с I, 642).

Из тел умирающих стариков ангелы вынимают души, имеющие облик маленьких детей (см. примечание 14 к главе ХXVIII); ir engel vil wol wisten, war ir sêle solten komen [ангелы хорошо знали, откуда должны прийти души] (Kl., 922); ангелы радуются, когда христиане гибнут в боях — дьяволы же принимают души неверных и веселятся, когда гибнут язычники (Türl., Wh., 22b, 23a); у кровати умершего садятся двое юношей (ангелы) и двое черных дьяволов (Grieshaber, I, 93); душу разбойника могут забрать себе как ангелы, так и демоны (Mone, Schausp., II, 321, 322). Душа умершего сначала останавливается у святой Гертруды, а затем переплывает «свернувшееся море» (Gryse, Ee 1111b — ср. с Gefken, Catal., 54).

=

Древние, языческие воззрения на роль Смерти отличались от иудеохристианских несущественно. Халья, Хель, богиня смерти, не убивает, а лишь принимает умерших в своем жилище и крепко их там удерживает. «Отправить кого-то к Хель» значило «убить». Хель не приходит за полагающимися ей душами сама2, и посланцев за ними она тоже не отправляет. Мертвые сами вынуждены совершать это долгое путешествие во тьме: на дороге в Хель им могут понадобиться взятые из дома, из мира живых, башмаки, корабль, деньги на проезд, слуги, кони и одежды. Часть умерших скачет в Хель на лошадях, часть плывет туда на кораблях: никто их при этом не сопровождает и не направляет.

Были, впрочем, другие боги, завладевавшие душами. Так, морская богиня Ран сетью улавливает тела всех утопленников (см. I, 566). Судя по всему, водяные духи вообще склонны к охоте за душами: отчасти сходна с Хель даже госпожа Холле, в жилище которой тоже являются утопшие (см. I, 520; II, 337) [1].

Совсем другое дело — те души, которым суждено попасть в Вальхаллу. Один

посылает валькирий, чтобы те собрали души всех павших и направили их на небеса (см. I, 704 и далее): девы желания приводят Одину сынов желания; þœr kiosa feigđ â menn [они (валькирии) выбирают тех, кто должен пасть] (Sn., 39). В «Речах Хакона» великолепно описаны сопровождение душ героев и их прием в Вальхалле. Иногда посланницы выбирают живого героя и всячески защищают его до тех пор, пока не пробьет его час: валькирии — это и ангелы-хранители, и ангелы смерти. Как это прекрасно, что милосердный бог до того, как призвать воина к себе, дарует своему избраннику сопровождающего духа, помогающего смертному герою покрыть свой земной путь славой!

Есть некоторая связь между валькириями и Гермесом, владельцем жезла желания (см. I, 705), указывающим для душ путь в царство мертвых (ψυχαγωγός, ψυχοπομπός, νεκροπομπός [вызывающий души, проводник душ, проводник

мертвых]). Валькирии — посланницы Одина, и Гермес тоже — глашатай богов;

вто же время Гермес — это сам Один, то есть тот, кому эти души принадлежат. Связью этого бога с душами умерших в очередной раз подтверждается тождественность германского Вотана и Меркурия. Различие проявляется в том, что Гермес, подобно этрусскому Харуну (O. Müller, II, 100), сопровождает души

вГадес, но (насколько я знаю) не в Элизий; валькирии, напротив, забирают души в Вальхаллу, но не в Хель. Кроме того, Гермес не выполнял функции духахранителя.

Идея о духах-защитниках в большей степени проявляется в образе олицетворенного Танатоса из народных греческих поверий. Танатоса изображали

2 Хель может являться только в сновидениях: postera nocte eidem Proserpina per quietem adstare aspecta postridie ejus complexu usuram denunciat. Nec inane somnii praesagium fuit [на следующую ночь во сне к нему (Бальдеру) явилась Прозерпина (богиня подземного мира = Хель): она встала рядом с ним и провозгласила, что через три дня он попадет в ее объятия. Это был не обычный сон, а предзнаменование] (Saxo, 43).

слово θάνατος тоже могло означать «труп»7. У этого греческого слова — тот же корень, что и у готского dáuþus, древневерхненемецкого tôd (более ранняя форма — tôdu), — мужского рода, — древнесаксонского dôd, dôđ, древнеанглийского deáđ, древнескандинавского dauđr, — также мужского рода; женский род сохранился лишь в средненидерландском слове dôt, фонетически согласном

с готской формой. Глагол morior [умираю] в готском — diva, dáu, что соотносится с греческими θνήσκω, ἔθανον, θάνατος так же, как готское Tiv со сла-

вянским dan [день] (см. I, 428). Древнескандинавское dauđi, насколько я могу судить, употреблялось только по отношению к состоянию (см., например, Sæm., 231b), без олицетворения, в то время как готское dáuþus в переводе 1Кор.15:55 употреблено именно как обращение к некоему лицу [3].

Этимологическое родство подкрепляется и взаимосвязью представлений. Обратимся к тем главнейшим образам, связанным со смертью, какие встречаются у поэтов германской старины.

Смерть, подобно всем другим духам, является внезапно8; она приходит сразу же, когда ее поминают или зовут: hie nâhet der Tôt manigem manne [Смерть приблизилась ко многим людям] (Roth., 277b [чит. 2776]); daz in nâhent der Tôt [что к нему приближается Смерть] (Nib., 2106:4); do nâhte im der Tôt [к нему

приближается Смерть] (Nib., 2002:3); Mors praesens [Смерть приближается] (Walthar., 191); der Tôt gêt dir vaste zuo [Смерть быстро приближается к тебе] (Karl., 69b). Смерть всегда как бы стоит на фоне и ожидает зова или сигнала (Freidank, 177:17; dem Tôde winken [подавать знак Смерти] — Renn., 9540). Подобно судьбе, подобно норне Вурт, смерть всегда рядом (см. I, 691). Словно навязчивый кобольд или блуждающий огонек, смерть ездит у людей на шеях: der Tôt mir sitzet ûf dem kragen [Смерть сидит у меня на шее] (Kolocz., 174); stêt vor der tür [стоит у дверей] (Diut., II, 153). В одном из сказаний (Reusch, № 36) Смерть усаживается за дверью, ожидая, когда та откроется, — едва душа выходит из дверей, Смерть захватывает ее.

Уставшие от жизни несчастные люди взывают к смерти, жалуются на то, что она слишком задерживается: Tôt, nu nim dîn teil an mir! [Смерть, возьми же меня как свою добычу!] (Wh., 61:2); Tôt, daz du mich nu kanst sparn! [Смерть, ты уже можешь забрать меня!] (Wh., 61:12); wâ nô Tôt, du nim mich hin! [приди же, Смерть, забери меня!] (Ecke, 145)9; Mort, qar me pren, si me delivre! [Смерть,

7Готское leik (corpus, caro [тело, плоть]), нововерхненемецкие Leiche, Leichnam (cadaver [мертвец]); древневерхненемецкое hrêo, древнеанглийское hræv, средневерхненемецкое rê (cadaver, funus [мертвец, захоронение]), готское hráiv (отсюда — hraívadubô, горлица, «плачущая голубка») = латинское corpus.

8См. I, 593; Reinhart, S. LIII, CXXX; Смерть «врывается», подобно Ночи, Зиме и Судному дню.

9В Er., 5832 герой призывает хищных зверей: wâ nû hungerigiu tier, bêde wolf und ber, iwer einez kume her und ezze uns beide! [придите же, голодные звери, волки и медведи, пусть хоть один из вас придет и пожрет нас обоих!]

Скорее всего, Смерть, как все глашатаи (см. RA, 135), как водитель душ Гермес, носит жезл, символ странствия и наделенности властью. Этим жезлом (желания) Смерть касается всего, что ей принадлежит: la Mort de sa verge le toucha

[Смерть коснулась его своим жезлом] (Méon, IV, 107)11.

У Смерти была своя дорога, свой тракт, хорошо выровненный и постоянно ремонтируемый; по этой дороге вместе со Смертью шествуют и сами умершие: des Tôdes pfat wart gebenet [тракт Смерти был выровнен] (Türl., Wh., 22a, 23b); dâ moht erbouwen der Tôt sîn strâze [чтобы Смерть отремонтировала свою дорогу] (Bit., 10654); nu seht, wie der Tôt umbe sich mit kreften hât gebouwen [смотри, что Смерть вокруг с таким мастерством выстроила] (Kl., 829). Подобно деловитому слуге-помощнику, Смерть начищает ботинки тому человеку, которого собирается забрать с собой: так она готовит его к предстоящему большому путешествию; в Бургундии о приближении Смерти говорят так: quan la Mor venré graisse no bote — quand la Mort viendra graisser nos bottes [когда Смерть приходит, чтобы начистить нам ботинки] (Noei Borguignon, 249) [4].

Языческим, на мой взгляд, является образ Смерти-всадника — ср. с валькириями; с лошади Смерть собирает свою добычу, мертвых она сажает рядом

ссобой на своего коня. В широко распространенном народном сказании давно умерший и далеко похороненный жених в полночь приезжает к своей невесте и увозит ее с собой12. Возможно, что лошадиную голову (см. I, 374) скорее связывали со скакуном Смерти, а не с конем умершего? И у Хель, и у ее глашатая, скорее всего, как у всех других богов, были свои кони; это подтверждается отдельными оборотами речи и поверьями, кое-где сохраняющимися в народе. Выздоровевший после тяжелой болезни должен был задобрить коня Смерти, оставив для него жертву в виде ведра овса (со словами «jeg gav Döden en skiäppe havre» [отдаю Смерти ведро овса]; Thiele, 1, 138). Так язычники подкармливали коней Вотана (см. I, 355) и госпожи Гауэ (см. I, 502); славяне оставляли овес для скакунов Свантевита и Радегаста (см. II, 115 и далее). О том, кто входит

сшумом и грохотом, в Дании говорят: han gaaer som en helhest [идет, как жеребец Хель] (Dansk ordb., II, 545a). Об этом «жеребце Хель» есть и другие поверья: он на трех ногах скачет вокруг церквей, он может призывать Смерть, идущую за ним. В одном из народных сказаний упоминается, что на каждом церковном дворе до того, как хоронить там людей, закапывали живого коня: так и появился

11В Danse Macabre, 55 сказано, что у Смерти — trois verges [три жезла].

12«Луна сияет ярко, быстро скачут мертвецы» (Bürger, Leben, 37; WH, II, 20); t maantje schijnt zo hel, mijn paardtjes lope zo snel [так ярко сияет луна, так быстро скачут мои лошадки] (KM, III, 77); månan skiner, dödman rider [луна сияет, едут мертвецы] (Sv. vis., I, S. LIIII); и даже в «Эдде» — rîda menn dauđir [мертвецы едут на конях] (Sæm., 166b, 167a);

внорвежском: manen skjine, döman grine, värte du ikkje räd? [луна сияет, едут мертвецы — не хочешь ли прокатиться?] Ср. с новогреческой песней в Wh. Müller, II, 64 и с Vuk, I, № 404.

и алчного врага, строящего зловредные козни, на которые в конечном итоге попадаются все смертные. Уже Отфрид говорит, что Смерть склонна к обману (besuîchan — decipere [обманывать, вводить в заблуждение]; O., V, 23:260), а Конрад приписывает ей владение strik [путами] и netzegarn [сетью] (Troj., 12178), что напоминает о ловецкой сети богини Ран (см. I, 566; II, 374). До сих пор Смерть представляют в образе птицелова или рыбаря, расставляющего ловушки или выуживающего людей. Do kam der Tôt als ein diep und stal dem reinen wîbe daz leben ûz ir lîbe [Смерть явилась, как вор, и украла жизнь из тела этой невинной девы] (Wigal., 8033)16. Иногда Смерть открыто использует силу: она гонит, разоряет (suochet, roubet; Nib., 2161:3, 2163:1); она валит: bifalta sie [повалила их] (O., III, 18:34); mich hât der Tôt gevangen [Смерть схватила, поймала меня] (Greg., 50). Смерть охотится — jaget (Roth. [Hagen], 2750), bekrellet (хватает когтями? Fundgr., [I], 196:20): нечто подобное можно найти и в Библии, см. Пс.91:3—6, где Смерть описана как ловчий, расставляющий сети и пускающий стрелы. Посланнический жезл Смерти превратился в копье, которое она метает, в стрелу, которую она выпускает из лука. Интересны такие обороты речи: wirt dem des Tôdes sper gesandt [послан на копье смерти] (Renn., 24508); der Tôt gât her, der widerseit uns an dem sper [приходит Смерть и с копьем становится против нас] (Freid., 177:24), — в последнем случае я предлагаю именно такое чтение вместо ныне принятого «âne sper» [без копья]. У Одина было копье Гунгнир (см. I, 348), удар которого мгновенно убивал. Литовский Смертис является в образе воина с мечом и пикой, едущего на колеснице, то есть в образе бога. Смерть вооружена, поскольку она вступает с людьми в битвы и сражения, в которых неизменно преодолевает всякое сопротивление и побеждает: mit dem Tôde vehten [сражаться со Смертью на мечах] (MS, II, 82b); der Tôt wil mit mir ringen [Смерть сразится со мной] (Stoufenb., 1126); do ranc er mit dem Tôde [там он бился со Смертью] (Nib., 939:2); alsô der Tôt hie mit ime rank [там с ним билась сама Смерть] (Ecke (Hag.), 184); мы до сих пор говорим об агонии умирающего, хотя олицетворения Смерти это уже не подразумевает. В новогреческой песне рассказывается о дерзком юноше, который с утра до полудня сражался с Харом на скользком мраморе; наконец под вечер Смерть сбросила его с мраморной вершины. В другом сказании Хар принимает облик черной ласточки и стрелой пронзает сердце молодой девушки17. Одно по-разному толкуемое место из «Беовульфа» (Beov., 3484) тоже, вероятно, можно соотнести со Смертью, которая зовется здесь «убийцей, стреляющим из огненного лука»: bona, se þe of flânbogan fŷrenum sceoteđ; ср. с сербским крвник — см. I, 158. Брун из Шёнебека говорит, что Смерть размахивает плетью с четырьмя ремнями. Средневерхненемецкие поэты говорят о стрелах и боевом топоре Смерти: des Tôdes strâle het si gar versniten [их пронзило стрелой Смерти] (Tit., 3770), wâ snîdet des Tôdes barte [где

16Вор жизни, убийца людей — прозвания Смерти.

17Wh. Müller, II, 4, 6; ср. с Tommaseo, Canti popolari, III, 301 и далее.

как Тристан». Уже у Альфреда Великого (Alfred (Rawl.), Boeth., 16) встречается оборот «Deáđes tâcnung» [знак Смерти]; можно вспомнить даже о знаке (tâcen) Цио (см. I, 434) и о копье Вотана (см. I, 348) [7]21.

С идеями о Смерти-глашатае и о великом воинстве мертвых были связаны и некоторые другие представления, часть которых, судя по всему, восходит к древним временам. В древности глашатаи часто были уличными скрипачами и актерами, потому вполне естественно, что Смерть нередко изображали в хороводе с ее слугами; играя на дудке и скрипке, Смерть привлекала к себе последователей. Этот радостный образ был призван смягчить ужас перед смертью: души преставившихся вскоре должны попасть на пир с танцами. Римляне верили в то, что души поют и танцуют на Элизийских полях22; здесь души умерших вновь оказываются подобны веселым эльфам, тоже любящим музыку и танцы (см. I, 770). Несмотря на всё это, у наших поэтов XIII века ни разу не упоминается пляска смерти — при том, что в XV и XVI веках этот образ становится одним из популярнейших. Часто встречающаяся фраза «er hât den Tôt an der hant» [он взял Смерть за руку] (Nib., 1480:4, 1920:4, 1958:4; Wigal., 2453, 4700; Alph., 286, 345, 359) означает, судя по всему, не приглашение к танцу, а просто близость человека к смерти (то же, что и dôd is at hendi — см. I, 691).

В Священном Писании бренная жизнь уподоблена высыханию травы, и потому в Смерти стали видеть косаря или жнеца, выкашивающего людей, как цветы и стебли; Смерти приписывали владение ножом, серпом, косой. В церковной песни поется: «Есть косарь, а зовут его Смерть, а власть его — от всевышнего бога. Сегодня он точит свой нож, чтобы тот еще лучше резал; бойтесь же, о цветы прекрасные!» Ни у кого из старинных поэтов не упоминается, чтобы Смерть владела такими рабочими инструментами; тем не менее куклу, предназначенную для обряда вынесения Смерти, иногда изображали с косой (см. II, 277). Возможно, что в поздние времена на христианское представление о Смерти повлиял и образ вооруженного косой (ἅρπη) Кроноса из классической мифологии23; ср. с falcitenens [носящая косу] в Radevicus, II, 11. Обороты «сравнять кого-то с цветами», «заставить кого-то кусать траву» (см. Lohengr., 138) использовались по отношению как к Смерти, так и к любому другому победителю

21В одном из мейстерзангов Смерть говорит (Mus., II, 187): und sîst hereit, wenn ich dir mîne boten (болезни) send, die dir die zeichen geben [готовьтесь, я пошлю к вам своих посланцев, чтобы дать вам знамения], то есть чтобы отметить вас как свою собственность. Смерть, которая сама изначально считалась посланницей, здесь уже посылает собственных глашатаев; ср. с KM, № 177. Уже в старофранцузской Chanson des Saxons, II, 134 сказано: la Morz le semont sovent et menu [Смерть неоднократно призывала его] — имеются в виду обмороки.

22Virg., Aen., VI:644: pars pedibus plaudunt choreas et carmina dicunt [одни ногами отбивают ритм танца и при этом поют песни]. Tibull, I, 3:59: hic choreae cantusque vigent [здесь в почете танцы и песни].

23См. O. Müller, Archäol., 599.

под Блицероном здесь может подразумеваться только сама Смерть; это слово может означать либо «бледный» [bleich], либо «оскалившийся» [bleckend] — я же полагаю, что имеется в виду собственное имя Blîdger, Blicker, корнем также связанное с указанными значениями. В этой сцене «Рейнарта» волку, умелому скрипачу (joculandi gnarus), в качестве инструмента издевательски подают лошадиный череп, «костлявый, как скелет». Выходит, что та caput caballinum [лошадиная голова], о которой говорилось в I, 113 и обрядовое значение которой осталось для нас неясным, вполне могла служить в качестве символа Смерти (см. II, 378) и мертвецкого скакуна (см. II, 375). Насельники монастырей в напоминание о смерти развешивали в своих кельях человеческие головы; возможно, что внутри обители они прибивали и лошадиные черепа? Не исключено, что здесь, как и во многих других случаях, христиане только перетолковали древний языческий обычай. Если всё это верно, то можно понять, почему, например, фламандский поэт связывает образы лошадиной головы и Смерти; возможно даже, что фанатичные христианские ваятели изображали Смерть играющей на лошадином черепе вместо скрипки или дудки26.

Как бы то ни было, но из образа господина Блицерона явствует, что в середине XII века Смерть повсеместно представляли себе в виде скелета. Более ранние свидетельства мне не известны, но вполне вероятно, что они еще обнаружатся. Как известно, у римлян очищенные от плоти, высохшие маски или скелеты считались символами Смерти27. На средневековых могильных камнях мертвецов изображали в виде скелетов — целых или располовиненных (эта традиция несомненно восходит к древности) [10]. Поэты XIII века описывали Вселенную (см. II, 307) как прекрасную лицом женщину, спина которой увита гадами28. Этот образ, опять же, мог выйти из времен существенно более древних; он тесно связан со сказанием о трех живых и трех мертвых королях29.

Такое представление о Смерти, довольно скоро ставшее общепринятым, резко контрастирует с античными ее изображениями, с языческими представлениями о ней. На смену чарующему образу родича Сна — гения, ребячливого ангела смерти — пришла отвратительная натуралистическая фигура разложившегося трупа; но поэты работали даже с этим образом, поскольку поэзия

26В Нижнем Гессене есть место под названием Todenpfeife [«мертвецкая дудка», «дудка Смерти»] (Rommel, V, 375). Ремигий утверждает (Remigius, Dämonol., 145), что ведьмы на своих собраниях играют на голове мертвого коня как на цитре: эта аналогия обладает почти решающим значением. У фон Зиттевальда (Philand. von Sittew., 174) Смерть играет на арфе.

27O. Müller, Archäol., 696, 697; Lessing, VIII, 251, 252.

28Соответствующая поэма была напечатана раньше, чем «Вигалоис».

29См. Staphorst, I:4, 263; Bragur, I, 369. В старофранцузском — les trois mors et les trois vis [трое мертвых и трое живых] (Roquefort, II, 780; Catal. de la Vallière, 285, 286 — ср. с Douce, 31 и далее; см. также Catalogue of manuscripts in the British museum (Lond., 1834), I, 22 (Cod. Arundel., № 83, sec. XIV), а также иллюстрацию № 7 там же).

равно как и тюрингская­ легенда о древнем боге рощи [Haingott] (Rosenkranz, Neue Zeitschr., I, 3:27), и потому я не склонен каким-то образом увязывать эти образы с «другом Хайном». В этом смысле вряд ли какую-то ценность представляет для нас и слово hainrecht33, старинное название покойницкой, оно, скорее всего, происходит от юридического термина Heimrecht — выморочное имущество.

Кайзерсберг называет Смерть лесорубом; в Das buoch de arbore humana

(Straßb., 1521): «…там во славу бога можно научиться принимать судьбу и с радостью дожидаться лесоруба, то есть смерти». И далее (Kaisersberg, Das buoch de arbore humana, 118b): «…еще смерть называют деревенским старостой или

лесорубом, и имя это она получила по справедливости, ибо дела ее сходны с делами лесоруба, о чем, если бог пожелает, вы еще услышите. Первейшее качество для деревенского старосты — это communitas: он должен быть другом для всей деревни и должен служить всем в равной степени. Лесоруб тоже приходит ко всем деревьям: он не пропускает ни одного и срубает каждое»34. Итак, Смерть здесь описывается как лесовод, как лесничий, имеющий право повалить любое из деревьев. Есть сведения, что в некоторых местах лесорубами называют могильщиков.

В «Der deutsche Schlemmer», драме XVI века, Смерть зовется бледным Тягниногом [Streckefuß, Streckebein]; Грифиус (Gryphius, Kirchhofsged., 36) тоже называет ее Streckfuß: Смерть заставляет «протягивать ноги» — вытягивает, расслабляет мертвым конечности (λὺσιμελής); ср. с часто цитируемыми строками из мейстерзанга XIV века: er hat kein ru, er hab gestrecket mir das fell [она не знает покоя, она растянула мне кожу] (Mus., II, 188). У Кристиана Вайзе (Christ. Weise, Drei Erzn., 314) — Bleckezahn [Бледнозуб] и Streckebein; в другом месте мне встретились слова Dürrbein [Сухокост] и Klapperbein [Громокост] — так называли скелеты. Происхождение еще одного имени Смерти — Kupferbickel [«медная кирка»] (Ackermann, 34) остается неясным [11].

Теперь рассмотрим несколько достаточно разработанных мифов о Смерти, явно происходящих из глубокой древности.

Ганс Сакс говорит, что приблизившаяся Смерть выбивает, вырывает изпод человека стул, так что смертный оказывается на земле (H. Sachs, I, 102b). Смерть забирает этот стул и снова ставит его среди живущих; я полагаю, что за этим образом стоял более подробный мифологический сюжет. Чаще говорили, что Смерть «задула чью-то свечу» (ср. с тем, как Берта задувает свет глаз, как свечу — см. I, 528): представления о свете, о жизни и о пребывании среди

33Mittermaier, Privatrecht, §77, № 27.

34В более ранних латинских изданиях (1514 — см. лист 115b—c; 1519 — см. лист 105b) к словам «староста» и «лесоруб» в скобках даны глоссы — «der dorfmeyger» и «der holzmeyger».

то есть «Смерть помнила тех, кто должен пасть» или, по интерпретации Лахмана, «жаждала заполучить их в свою свиту» (см. II, 381).

После всех этих рассмотрений не остается сомнений в том, что у язычников Смерть считалась божеством второго порядка; множество черт сближают Смерть с полубожественными валькириями и норнами, действия которых тоже зависят от воли Одина или Хель; в греческой мифологии к Смерти ближе всего Гермес и Гадес, Персефона и перевозчик душ Харон. Нельзя не отметить и того, что Смерть как мифологический персонаж нередко представляется родичем эльфов, домовых и гениев.

О том, что образ Смерти подчас смешивался с представлением о Зиме, одном из годовых божеств, говорилось в главе XXIV; именно поэтому Смерть иногда уподобляется Кроносу.

В«Книге героев» Смерть фигурирует как идол, которого превыше всех других богов чтит язычник Беллиган [Belligan], — изваяние Смерти в этой истории сокрушает Вольфдитрих. Сложно сказать, что имеется в виду: вероятно, какоето дьяволическое существо.

Вфинских сказаниях часто фигурируют Manala и Tuonela — два самостоятельных понятия. Манала — это подземный мир (название происходит от корня maa, «земля»), а Туонела — царство мертвых: Tuon (= θάνατος, смерть) — это финская Халья. В «Калевале» (руны VI—IX) Туонела — название реки в загроб-

ном мире; по водам Туонелы плавают священные лебеди [13].