277

3. Гость или захватчик? Мужская утопия

По-видимому, женский рассказ автора-мужчину не занимал, и он ввел его кое-как. Это похоже на другие вставки у Гомера - о затмении (лекция 7, начало), «щит Ахил­ ла» (п. 6 лекции 15) или прославление величия Афин (на самом деле этот город не играл в микенское время никакой заметной роли). Конец рассказа обрублен (см. Примеч.199), и нам не сказано, как Навсикая перенесла крушение надежды.

Зато разворачивается утопия мужская. Царь феакийцев Алкиной сказочно ода­ ривает гостя (совершенно ему постороннего), далеко при этом выходя за рамки поручения царицы. Гость увозит столько даров, что корабль переполнен (сокрови­ ща некуда класть), а царь вынужден обложить население острова особым налогом (Од. XII, 15). Это выглядит так же нелепо, как «увещания» афинян Фесеем (п. 1 лекции 15), и вопрос встает тот же: что имелось в виду на самом деле?

Ответ вскоре подсказывают события в доме у Одиссея: Итаку, его беззащитную родину, обирают «женихи», а в Схерии «гость» обирает беззащитного царя. Видно, что «гость» замыслил что-то, от чего царь с огромным трудом откупился. От чего, нам не сказано (опять "следы ножниц и клея") - то ли спасал свою дочку, хотевшую уехать с разбойником, то ли в исходном рассказе за «гостем» стояла чуждая сила - но только расставанье прошло весьма жёстко: царевну прощаться не пустили, а "дорогого гостя" опоили снотворным и, спящего, спровадили. Верить тут в добро­ вольные дары столь же наивно, как в «увещания» Фесея.

Впрочем, смысл утопии всё равно виден: герой без потери крови получил гру­ женый сокровищами корабль - то, ради чего прежде громил города.

Известный уже нам историк Юрий Андреев в 1976 году назвал этот сюжет «идеальным вариантом» государства (то есть, проще сказать, утопией) тёмных ве­ ков и выявил его утопичекие свойства: 1) во главе острова стоит царь, его власть священна, неограниченна и наследственна; 2) остров разделен на 12 частей и во главе каждой стоит наследственый правитель, тоже с титулом базилевса и скипет­ ром, так что формально Алкиной - всего лишь старший член совета; 3) совет этот совсем безгласен (члены его изображены «как театральные статисты»), зато по­ стоянно пирует с царем; 4) правители беспрепятственно собирают налоги с насе­ ления и безропотно отдают их царю; 5) эта власть получена ими всеми «в дар от народа» [2, с. 115-116].

Царица не упомянута Андреевым, и это правильно: она - из другой утопии. Зато

кего словам стоит добавить еще две черты утопии:

6)остров - колония, заселенная людьми, бежавшими от враждебных соседей (киклопов): и 7) она с тех пор лишена регулярных связей с иными людьми:

Здесь следует указать на очевидные, по-моему, следы архаического знания. Пас­ сивного болтливого отца Навсикаи зовут Алкиной, а его активную супругу - Арета. Замечательно, что так же звали пару супругов, приютившую когда-то аргонавтов (о них мы говорили в п. 3 лекции 13), и соотношение активностей там было такое же: приютить пожелала царица. Это - разные пары: между ними более 70 лет, а у вто­ рой Ареты юная дочь. Налицо довольно обычное заимствование матриархальной пары новым мифом из старого.

278

Затем, если Навсикая говорила о желанном браке с Одиссем отстраненно, то ее отец предложил ее в жёны герою прямо, причем поставил лишь одно условие - Одиссей должен остаться на острове. Тот ответил, что намерен вернуться домой, и вопрос для царя сразу отпал.

Очевидно, что царь исходил из упомянутой старинной нормы матриархата - жена приводит мужа в свой дом (в мифах, сложенных в эпоху матриархата, это обычно, но Гомер сочинял гораздо позже). О том же мечтала, как мы видели, и дочь, но в мужском рассказе ее мнения уже не спрашивают.

Не взят ли весь сюжет с Навсикаей из мифа, древнего уже в гомеровы дни? Если да, то женская утопия окажется призывом (явно не гомеровским) вернуться в эпоху, когда женщины были достаточно свободны - в ту крито-микенскую культуру, о кото­ рой Гомер знал лишь по именам базилевсов и названиям их владений (а потому и не мог быть автором новеллы). Если нет, то их свобода выдумана заново, как выдума­ на и мужская утопия - призыв брать с городов дань, а не разрушать их (для чего удобен остров с указанным типом правления). Таков, по всей видимости, был тогда предел социальных фантазий. В обеих утопиях идеал общества достигнут путем бегства его населения от остального мира - так с тех пор утопии обычно и пишутся.

Наконец, оба, и дочь и отец, предлагая Одиссею вступить в брак, не спрашивали, женат ли он - двоежёнство тогда не запрещалось, как оно не запрещалось в ми­ фах, и, насколько известно, даже иногда поощрялось в классическую эпоху (см. лекцию 12, конец). Однако из мифов же мы знаем, сколь опасным считалось при­ водить новую жену в свой дом, к жене прежней.

Пусть жёны в мифах не мешали мужьям ни вступать в связи на стороне, ни иметь наложниц-рабынь и детей от них у себя дома, но они ревниво берегли свой статус хозяйки и потому могли (по мнению мужчин, сочинявших мифы) лишить жизни мужа, приведшего в дом новую невесту. Так в мифах поступили Елена с Ахиллом, Деянира с Гераклом, Клитемнестра с Агамемноном и жёны из менее известных мифов.

Хотя сами незадачливые герои и делали вид, что привезли себе домой наложниц, но слушателям верить в это не предлагалось: в каждом мифе независимый характер привезенной девы ясно показывает, что рабыней она не станет. А Навсикая незави­ симее всех. Вот почему Одиссею надо было, с обычной тогда точки зрения, отка­ заться быть женихом - чтобы не рисковать привезти в свой дом беду. Слушателям Гомера объяснять это не требовалось (см. Примеч.200).

Как видим, пытаться извлечь из поэм Гомера крупицы знания о Микенской Гре­ ции можно, притом почти в той же мере, в какой ранее (на лекции 2) мы извлекали из них крупицы знания о Греции «тёмных веков».

4, Микенская Греция сквозь призму Героического века

Вообще, история греческой культуры, которую историки традиционно начинали с Гомера, в последние 80 лет уверенно углубилась еще лет на 600. Для нашего Курса важно понять, что знали из этого сами греки.

Разрушений Трои они знали два. Первое, у Гомера едва помянутое (Ил. V, 648), совершил Геракл, покинув аргонавтов. Второе произошло спустя 2 поколения и со­ ставляет главную тему эпоса. Археология подтверждает, что за полвека до полно-

279

го уничтожения Трои она была разрушена землетрясением, за которым последо­ вали пожар и разграбление. Миф оказался легендой, почти правдой. У Гомера второе разрушение предстает долгой осадой. Пусть она и выдумана, но, видимо, выдумка попросту склеила несколько событий в одно. В частности, по самой прав­ доподобной (позднеантичной) версии, Троянский конь был смутным воспоминани­ ем об осадной башне - орудии, неизвестном микенцам. Ею, возможно, пробили саму глинобитную стену или ворота в ней, но никак не в могучем акрополе, где во­ рота, как видим на рис. 1А, справа, упрятаны в конце узкого проезда, между стен. Акрополь взяли как-то иначе. Обычно это делали с помощью голода, но об этом у Гомера речи нет.

Можно согласиться с теми, кто допускает возможность бесед автора «Илиады» с потомками уцелевших обитателей Трои, которые пели легенду о гибели своего родного города и притом постепенно путали события [18, с. 369]. При этом одно событие даже воспроизведено Гомером точно - неудачный поход греческого вой­ ска Ахилла на малоазийский берег южнее Трои: он отражен и у Гомера, и (к сожа­ лению, без имен) в хеттских документах [18, с. 271]. Однако в других случаях не так просто. Микенской Греции Гомер не знал и описал вместо нее убогий разбой­ ничий мир «тёмных веков», расцвеченный восклицаниями о величии Микен, Тиринфа, Пилоса и прочих городов, которых певец никогда не видел и в которых то­ гда давно уже никто не жил (см. Примеч.20·1).

Стол гомеровских персонажей весьма убог - мясо на вертеле, вино, хлеб и ино­ гда сыр. Наоборот, у микенцев стол был, как мы теперь знаем, весьма разнообра­ зен [6, с. 222; 103, с. 127]. Так что радостное описание овощей в новелле о Навсикае тоже указывает на ее старый, микенский, источник.

Любопытно, что у Гомера источники мяса обычно названы, его приготовление много раз описано, тогда как хлеб обычно никак не описан и возникает ниоткуда. У него, несмотря на любовь к описаниям жизни, «нет ни одного упоминания... зем­ ледельческих ритуалов» [КИД-2, с. 473]. Рыба едва помянута как нечто малосъе­ добное, что для морского народа странно. Еще более странно, что Гомер, дав длиннейший список греческих кораблей под Троей, вовсе умолчал о троянском флоте; что он подробно описал мнимую Схерию, но практически ничего не сказал о реальных греческих городах и островах, даже тех, где идет значительная часть действия поэм (например, про Итаку).

Где же он жил и кем был? Мог ли им быть один человек? Об этом есть сотни работ, вступать в споры нет смысла, и замечу лишь то, что нам необходимо - что в смысле знаний и мировоззрений наличие различных авторов в пределах каждой поэмы несомненно, однако стилистическое единство тоже очевидно.

Вот как сказал в свое время литературовед Виссарион Белинский:

«Его [Гомера] художественный гений был плавильной печью, через которую грубая руда народных преданий и поэтических песен и отрывков вышла чис­ тым золотом» (Белинский ВТ. Собр. соч., т. 3. М., 1948, с. 469).

На мой взгляд, это верно, но только если «чистым золотом» именовать крепкую компоновку поэм, яркие образы, героический дух, цельность стиля и красоту стиха

280

- словом, всё, что связано с изумительным талантом поэта, но не взирать на раз­ бойничью мораль, то и дело затмевающую всякую мораль в обычном смысле сло­ ва. В том числе в смысле, обычном для многих греков - см. конец лекции 14.

В Афинах времен их политического расцвета («Периклов век» и около него) мы видим явственные черты возврата разбойничьего мира Гомера. Таковы "одиссеевы" приемы в политике - лживая риторика, предательство, убийство послов и т.п. Пифагорейская община, прежде противополагавшая себя этому миру, была в Ве­ ликой Греции разгромлена тогда же, когда в Афинах правил Перикл. Милет, пред­ теча пифагорейства, был еще раньше уничтожен персами, а в перикловых Афинах свободу мысли и науку жестоко преследовали. Любопытно, что в это время Эсхил заново открыл афинянам орфического Зевса, но никем, кажется, не был понят203.

Учтя всё это, легко понять, почему в учениях Платона и Аристотеля так мало от Гомера и так много от пифагорейства - они оба восстанавливали орфический дух морали и поиска истины, утраченный в век Перикла и софистов.

Со времен Белинского появилась археология, открыты и расшифрованы древ­ ние письмена, проведено сопоставление текстов и целых языков, родилась исто­ рия науки как наука. Но вывод остался близок: Гомер блестяще соединил части, созданные в разных временах и культурах, в целое. Надо только добавить, что эти части основаны на несовместимых пониманиях морали.

Выяснилось и то, чего Гомер не знал. Так, в городах у него почти нет ремеслен­ ников и торговцев. Совсем нет и чиновников, а они, как мы теперь знаем, в Микен­ ской Греции царили, и письменность тогда обслуживала канцелярию203. Они были грамотны, поэтому мы о них узнали. О неграмотных же поэтах и героях мы знаем лишь через Гомера, творившего через 500 лет.

Раскопанный археологами город, в котором принято видеть Трою, наоборот, был сплошь безграмотен, да и царский дворец в нужном ярусе раскопок (Троя-Vil) по­ местить некуда - см. п. 3 лекции 2. Это город вряд ли мог быть той столицей, ка­ кую обрисовал Гомер и какую хотят видеть в ней многие историки.

Правда, женщин как главную военную добычу Гомер описал верно. Однако микенцы не только захватывали рабынь, но и покупали их - в табличках упомянуты ра­ быни из Милета, с которым у ахейцев не было военных конфликтов, но где был крупный невольничий рынок. Покупать было на что: Микенская Греция вывозила оливковое масло и предметы ремесла [6]. Об этом у Гомера (как, видимо, и в его ис­ точниках) речи не было - в его время внешняя торговля была в упадке.

Зато из сухих микенских перечней ничего не узнать про живую жизнь - например, про свадьбу или суд микенской поры. Наоборот, на «щите Ахилла» (Ил., XVIII, 490509) всё это любовно выписано, но - для времён Гомера, куда более поздних.

Что из знания микенской поры можно отнести к зачаткам науки? Прямых данных у нас нет, но можно впомнить факты из медицины (лекция 9, начало) и строитель­ ного искусства. Хотя они и относятся к чистой практике, но сама практика эта гово­ рит о некоем уровне осмысления явлений. Таковой практикой была медицинская магия, которую XX век упорно не хотел считать формой знания; такими же были инженерные приемы, поражающие в постройках Пелопоннеса.