6. Философия и миф

24

многие согласны, что наши представления о рождении мира - всего лишь мифы, только более изощренные, нежели мифы древние. Так это или нет, но древние кос­ могонические мифы заслуживают полного внимания. Для их сравнений удобна кни­ га «Параллельная мифология» [Бирлайн].

Каждая культура имеет свою космогонию, не всегда одну. Для мыслителей Ки­ тая мир был прежде всего государством, «Поднебесной империей», и потому творцами мира выступали мифические цари.

Что касается Индии, то там господствовали два мировоззрения - индуизм и буддизм. Первый был старше и пронизан изумлением - откуда взялось нечто, когда ничего еще не было? Возникли космогонии, во многом похожие на наши, XX века. Однако всякая эволюция живого в них отрицалась:

«Все качества, которыми сейчас наделены живые существа, происходят из мыслей Брахмы и пребывают неизменными, пока существует этот мир» [Бир­ лайн, с. 51].

Буддизм же склонен к уходу от познания мира в переживания души, а это не способствует развитию космогонии.

Для зороастрийцев (Персия) главное было - борьба добра со злом:

«благой бог Ормузд непрестанно воюет со злым божеством Ахриманом. В кон­ це концов добро победит», что отражено «в мифе о творении мира» [Бирлайн, с. 49].

Для Двуречья (позже и для Финикии) мир людей предстает как созданный бога­ ми ряд городов-государств, а до него существовал мир богов, воевавших друг с дру­ гом (как воюют город с городом). Бог-победитель выступал творцом людей, которые призваны к жизни для служения богам, служащим, в свою очередь, главному богу. Тем самым, еще у шумеров (за 1,5 тыс. лет до евреев) мы видим идею единого бога, сходного с Богом евреев, христиан и мусульман:

Отец Энлиль восседает державно...

То, что из уст его - дано навечно...

Боги Земли перед ним склоняются...

Он мудрец, в законах всеведущий...

Его обиталище - Ниппур-город... [ПП, с. 136].

Формулировка «в законах всеведущий» наиболее удивительна: это древнейший намёк на мир идей. Данный мир не сотворен, его даже главный бог не творит, а уз­ наёт. В европейской (то есть довольно поздней) традиции принято видеть мир идей как гениальную догадку Платона. Она, как видим, на пару тысяч лет старше, хоть и не оформлена философски.

Энлиль всем правит, по его велению не только строится любой хлев, но и самец сходится с самкой. Словом, налицо настоящий теизм - религия, где Бог лично управляет каждым событием (в отличие от деизма, где события мыслятся текущими самостоятельно - по законам, установленным свыше). Однако будущего Энлиль не знает, как не знают и другие главные боги ранней Древности, включая раннюю Гре­ цию. (Позже у греков Зевс стал классическим верховным богом, не только повелевая миром, но и наперед зная будущее, о чем поговорим на лекции 3.)

25

В шумерском мифе есть и потоп с целью истребить грешников, и (после него) упомянут запретный плод, растущий посреди рая; но у шумеров мужчина ест его сам, без наущения женщины [97, т. 1, с. 134] - это важно иметь в виду.

Сходны ранние мифы Египта (у них было 4 варианта космогонии [Рак]), но с одним важным отличием: в уединенной великой державе главный бог мыслился как царь мира, которому не с кем и незачем воевать. Первичный бог египтян, двуполый Атум, оплодотворяет сам себя и рожает первую пару богов через рот, но бог Ра (Амон) уже не так примитивен: он творит словом.

По всей видимости, именно от него пошла у евреев вера в единого Бога5). Надо добавить, что единобожие всюду шло об руку с вытеснением женщин из общест­ венной жизни. Часто оно доходило (например, у евреев и греков) до прямого жено­ ненавистничества. Это, в частности, отразилось в переосмыслении евреями шу­ мерского мифа о грехопадении: яблоко теперь сорвала Ева. Отличие отнюдь не случайно: положение женщин в шумерских мифах очень высоко (и жена Энлиля тоже повелевает богами), а в еврейском каноне богинь нет вообще, и, соответст­ венно, положение женщин очень низко.

Ту же нелюбовь к женщинам мы увидим позже и в Греции. Здесь, однако, нас ждет удивительное расхождение мифа и истории: в мифах женщины деятельны, благородны и храбры, тогда как в жизни греков мы видим их безликими тенями. Иных женщин, деятельных, мы если и видим, то редко и по окраинам греческого мира. Отличен греческий миф от иных еще и полным отсутствием обычной у других народов темы «порок наказан, а добродетель торжествует». Наоборот, персонажи греческих мифов как бы соревнуются в подлости. Если, как полагают, миф отража­ ет раннее миропонимание, то у греков оно выглядит чудовищным. Отложим всё это до следующей лекции, а пока вернемся в Египет.

Поскольку египетское мировоззрение, особенно раннее, вращалось вокруг во­ просов смерти, то и наука там обслуживала, в основном, смерть знатных людей: арифметика исчисляла строительные материалы и рабочую силу для гробниц, гео­ метрия - углы, площади и объёмы для них же, астрономия давала календари для путешествий души по загробному царству, которыми расписаны изнутри крышки саркофагов. Внутри стены гробниц покрыты картинами и письменами, дающими нам главные сведения о египетском знании (например, изумительно точные рисун­ ки животных и растений) и литературе. Бальзамирование трупов и украшение гроб­ ниц вызвало к жизни массу ремёсел, в том числе те, которые мы относим к химиче­ ским. Поглощая огромную рабочую силу, гробницы решали также и основную соци­ альную проблему - куда девать энергию "лишних" (то есть лишних для экономики) молодых мужчин.

В других странах (да и в том же Египте, но гораздо позже) "лишние люди" воева­ ли, истребляя друг друга. Особенно это касалось Греции, где война между городами всегда была осью общественной жизни. Естественно, что там родилась особая "фи­ лософия вражды" (ею мы не раз займемся), но удивительно, что именно там расцве­ ли философия (без кавычек) и наука. Поскольку мыслители тоже являются своего рода "лишними людьми" в обществе, то неизбежен вопрос: связаны ли два данных

26

явления (страсть к междоусобицам и к отвлеченому мышлению), и если да, то как именно? Мы займемся этим в конце следующей лекции.

7. Кто такие «отцы наук»?

Описав разные способы начинать историю науки, посмотрим, как учёные ищут это начало на деле. Все подходы приходится, даже не любя их, иногда применять. Но те 7 подходов, о которых мы говорили (архаизм, инструментализм, мифологизм, текстуализм, доцетизм, институционализм и критицизм) бытуют, в основном, в спе­ циальных работах, основной же массе читателей всё объясняют проще - что чуть ли не у каждой дисциплины есть свой «отец», с трудов которого она ведет начало.

Если речь об античной науке, то для большинства дисциплин их «отец» - Ари­ стотель. Еще пишут, что Геродот - «отец истории», Гиппократ - «отец научной ме­ дицины», Гиппарх - «отец астрономии» и так далее. Стоит, однако, углубиться в суть дела, как почти все науки оказываются старше своих «отцов», иногда на целые века. Весь наш Курс будет показывать это, а сейчас замечу, что метод «отцов» не ук­ ладывается ни в один из семи подходов. Он близок лишь текстуализму, но лишь в том узком смысле, что все «отцы» известны нам по их текстам, до нас дошедшим, то­ гда как более ранних исследователей мы знаем лишь по свидетельствам из позд­ нейших трудов. Однако сами эти свидетельства ясно говорят, что эти ранние ученые были и писали, а значит, их достижения тоже должны быть признаны - именно с по­ зиции текстуализма, и статус «отцов» теряет определенность.

Тем самым, метод «отцов» принадлежит какому-то иному подходу. Известен этот подход как презентизм (от лат. praesens - теперешний). Его приверженцы полага­ ют, что суть прошлого знания была та же самая, какая видится нам в знании тепе­ решнем. К примеру, у Гиппократа принято выше всего ценить приёмы и принципы ле­ чения, эффективные с нашей нынешней точки зрения, и вовсе умалчивать о том, что для нас неприемлемо. Так, в огромном Гиппократовом корпусе вам не найти ничего о лечении детей; единственный небольшой трактат («О прорезывании зубов») посвя­ щен одному вопросу - выживет малыш или нет.

И вообще, Гиппократ и его современник Геродот выглядят для нас основополож­ никами своих дисциплин просто потому, что их труды до нас дошли и мы черпаем конкретные знания ранних греков, в основном, из них. Но это ведь не значит, что эти люди были главными (а тем более, первыми) для своих современников.

Презентизм относится не только и не столько к способу начинать отсчет исто­ рии науки, сколько являет собой способ видеть прошлую науку вообще - как поиск нынешних истин (например, в той же статье Кузнецовой и Розова [54] сказано: ис­ торик науки, глядя в прошлое, «выискивает там отдельные огоньки истины»). Глав­ ное достоинство презентизма - он прост для понимания, главная же его беда в том, что он дезинформирует как ученика, так и учёного.

Но, если верить упомянутому тезису Кроче, от презентизма никуда не деться, и остается одно: не дать ему власти над собой. Надо помнить, что он - всего лишь одна из точек зрения на прошлое знание, которую надо постоянно корректировать другими точками зрения. Самый простой способ включить презентизм в систему зна­ ния - признать его равноправной позицией наряду с антикваризмом, согласно кото-

27

рому знания прошлого следует изучать только с точки зрения их современников. (См.: Кузнецова Н.И. Наука в ее истории. М., Наука, 1982, с. 8.) Антикваризм (точку зрения на задачи истории науки) не надо путать с архаизмом (точкой зрения на мо­ мент рождения науки вообще или отдельной дисциплины).

Геродотом и Гиппократом мы в свое время займемся, Аристотель же выпадает из рамок нашего Курса, ибо родился после смерти Сократа - момента, на котором мы закончим. Однако он будет одним из самых поминаемых у нас авторов. Аристо­ тель (часто его зовут «Стагирит», так как родиной его был город Стагиры на север­ ном берегу Эгейского моря) безусловно был крупнейшим ученым и философом Ан­ тичности, и если в философии он стоит рядом с Платоном, то в античной науке возвышается над всеми, и нам предстоит понять, почему. Пока же замечу, что у нас он будет одним из главных источников сведений о более ранних греческих ученых.

Дело в том, что Аристотеля можно назвать первым историком знания, посколь­ ку почти каждый его труд содержит перечень идей ученых, живших до него, и серь­ езных предшественников в этом отношении он не имел. (Платон, его учитель, тоже упоминал многих мыслителей и некоторым отвел целые диалоги, но часто вклады­ вал в их уста собственные идеи, и потому нельзя использовать его как историка.) К сожалению, Стагирит страдал, как ни странно это звучит, презентизмом: в трудах предшественников он выискивал в основном то, чем занимался сам, и соответст­ венно их оценивал.

Отдельных трудов по истории знания у Аристотеля нет, но их написали его уче­ ники. Самый крупным из них был Феофраст (Теофраст). Его труд «Фюзикон доксай» (Мнения натуралистов) явился не только первым исследованием по исто­ рии натурфилософии, но и началом нового литературного жанра - доксографии (от греч. докса - мнение и графо - пишу), т.е. описания различных точек зрения. К сожалению, этот труд, как и описанные в нем трактаты, утрачен, и мы судим о них всех по пересказам в сочинениях более поздних доксографов - греческих и латин­ ских. О других учениках Аристотеля см. Примеч.6.

Ознакомившись с дошедшими до нас фрагментами трудов этих ранних истори­ ков знания, мы поймем, что основателем большинства научных дисциплин Аристо­ тель не был. На лекциях мы не раз увидим даже большее - что часто он был не но­ ватором, а наоборот, охранял от новаторов традиционные взгляды.

Всем известно, что авторитет Стагирита во многом препятствовал развитию науки эпохи Возрождения, но мало кто знает, что в истории науки это продолжается до сих пор (подробнее см. [ОФЧ]). В частности, у историков науки до сих пор приня­ то отрицать многие сведения об науке ранней Античности на единственном осно­ вании - «У Аристотеля этого нет». В точности, как в годы Возрождения. Более все­ го это касается Ионийской школы, где наиболее известен Фалес. В кругу Аристоте­ ля ионийцев знали плохо, гораздо хуже, чем в те же годы их знали в самой Ионии. Уже Феофраст, переживший учителя на 35 лет, знал об ионийцах гораздо больше, чем учитель, что и отразил в «Мнениях натуралистов». Вот хотя бы, что свидетель­ ствует Симпликий, самый толковый из позднеантичных доксографов, прекрасный комментатор, к тому же читавший эту книгу Феофраста сам: