232

Архелая и развить его мысли. Но, так или иначе, изумляет контраст с господство­ вавшей до этого идеей культурного героя, приносящего людям знание (см. лекции 3, 11 ). Зато в отношении окружавшего общества Демокрит мыслил как обычный от­ сталый обыватель. Вот некоторые его изречения:

«Рабами пользуйся как частями тела: каждым по своему назначению»; «Женщина не должна рассуждать, это ужасно».

Кое-кто из софистов, как мы видели, ушеп от него далеко вперед.

В своих политических пристрастиях он был тоже старомоден, да еще был про­ винциальным аристократом, судя по тому, что высказывал мысли, актуальные в остальной Греции лет за 100-150 до него. Вот некоторые.

«Только при единомыслии могут быть совершаемы великие дела, как, напри­ мер, удачные войны». «Не подобает, чтобы правитель был ответствен перед кем-нибудь другим, кроме как перед самим собой». «Не следует мудрецу по­ виноваться законам, но [должно] жить свободно». [Материалисты, с. 168, 169, 171].

Последнее сказано в укор тогдашней абдерской демократии, видимо похожей на афинскую. Когда она возникла, не знаю, но, по всей видимости, именно она хоро­ шо ужилась с персидской оккупацией. На данную мысль наводит тот факт, что персы, заняв этот город без боя (а отец Демокрита даже принимал у себя персид­ ского царя), вскоре же установили демократию в покоренных ими городах Ионии - как строй, наименее способный к сопротивлению (Геродот, VI, 43).

Лишь однажды Демокрит похвалил демократию - но не саму, а в сравнении с персидским царством (анализ см. [70, с. 81]). Такова его социология.

А в психологии Демокрита наиболее интересна теория восприятия. Например, сладко то, что состоит из круглых атомов, горько - то, что из острых, и т.д., а это значит, что никакому субъективизму восприятия места не оставлено: сладкое должно быть сладко, а горькое горько для всех. В то же время он странным обра­ зом утверждал, что все наши впечатления - лишь мнения, результат соглашения:

«По установлению (номо) сладкое, по установлению горькое, по установле­ нию теплое, по установлению холодное, по установлению окрашенное, ис­ тинны же [лишь] атомы и пустота» [Секст, VII, 135].

И обосновывал это тем, что мёд может быть горек (для больного желтухой), а зна­ чит, сам по себе вкусом не обладает. Дело, по Демокриту, во взаимном располо­ жении атомов познаваемого объекта и познающего субъекта. Подробно этот во­ прос рассмотрен философом Алексеем Богомоловым [9].

6. Судьба учения Демокрита

Словом, перед нами огромное интеллектуальное построение, сочетающее эн­ циклопедию тогдашних знаний с новым взглядом на мир. Даже его сохранившиеся фрагменты составили внушительный том166). Естественно, встает вопрос: почему ни один труд Демокрита не сохранился? Ведь сочинения Гиппократа и Фукидида, его современников, до нас дошли, хотя все трое писали в провинции, вдали от Афин. А многочисленные труды двух его младших современников - Ксенофонта и Платона -

233

сохранились целиком, все до единого. Однозначного ответа нет. Мне известна лишь одна работа по этой проблеме - книга Любищева [63]167. Его ответ дан на­ званием параграфа 2.12: «Причина исчезновения творений Демокрита: их догма­ тизм, отсутствие школы». Но насчет школы Любищев был явно неправ: школа атомистов была хорошо известна в столетие от Платона до Эпикура [104, с. 73]. Просто после Эпикура атомизм стали называть эпикурейством - вот одна из при­ чин забвения Демокрита в конце Античности.

Тем не менее, Демокрит порою был настолько знаменит, что его именем под­ писывались другие авторы с целью придания своим трудам большего авторитета. Таковы были, например, некоторые предшественники алхимии [62, с. 40]. Вообще, Демокрита много цитировали, и труды его потерялись лишь в самом конце Антич­ ности, когда потерялось почти всё.

А вот вопрос с догматизмом как причиной утраты трудов Демокрита довольно серьезен. Как ни хвали его, надо признать, что оригинальным мыслителем он не был: в атомизме следовал Левкиппу, в социологии - Архелаю, а во многом был просто ретроград. Сославшись на Лурье, признававшего, что его любимый герой Демокрит «твердо убежден в том, что его система математически доказана и не­ пререкаема; удобная и плодотворная гипотеза им воспринимается как закон при­ роды», Любищев продолжил:

«Вместе с тем, система Демокрита гораздо менее удовлетворительная, чем система Аристотеля. Поэтому... догматики воспользовались более подходя­ щей системой Аристотеля, а не системой Демокрита».

Странно, что Любищевым при этом вовсе не упомянут Эпикур - он-то почему плохо сохранился? (Все его крупные труды утрачены.) Ведь он куда как проще в понимании, чем Аристотель, и тоже усовершенствовал Демокрита. Выйти из за­ труднения помогает другое место из книги Любищева (п. 2.8): по его мнению, пе­ режили все века только платоновские идеи, в частности, «признание Космоса как целого». Тут надо согласиться - демокритова идея сталкивающихся атомов плохо вяжется с идеей единства Космоса.

Во II веке император Марк Аврелий, один из «младших стоиков», прямо писал: «Существуют ли атомы или же единая природа - прежде всего следует уста­ новить, что я являюсь частью Целого, управляемого природой».

Вот чего у атомистов не было и нет, так это целостности. Любищев называл линией Демокрита обычай говорить смутные объясняющие фразы обо всем, вме­ сто того, чтобы прямо заявлять - вот это я знаю и умею объяснять, а вот этого - нет. Соглашаясь объяснять всё на свете, Демокрит был вынужден к совершенно произвольным тезам168). Для него слова «всё состоит из атомов и пустоты» были содержательны и оправдывали допущение любых конкретных свойств атомов, особых для каждого случая и не выведенных из идей атомизма. Естественно, оп­ поненты не видели тут ничего, кроме нагромождения домыслов.

Ходил слух, что «Платон хотел сжечь все сочинения Демокрита, какие только мог собрать» (ДЛ, IX, 40). Сохранились и более поздние неуважительные выска­ зывания. Так, в -II веке Эратосфен порицал «занятие людей, предпочитающих

234

споры, как это принято в школе Демокрита» (Страбон, I, IV, 7). Такова же реплика доксографа II века о Демокрите и его последователях, «которые способны думать о темном и не поддающемся объяснению» Щемокрит, с. 120]. Однако данный тип околонаучного философствования характерен для всех времен, и Платон сам не избежал его. Зато Демокрит велик в ином.

В годы, когда усилиями софистов поиск природных истин был сочтен излишним,

асоциальных - утоплен в риторике, он один сумел спасти, приумножить и передать потомкам основную часть положительного знания той поры. Жаль, что главный при­ ем софистов - допущение к рассмотрению любых доводов в пользу защищаемого тезиса - Демокрит принял. А ведь от софистических руин был и другой путь, путь анализа собственных доводов. Этот второй путь выбрал Сократ (о нем пойдет речь на лекции 16), за свою философию погиб и прославился навеки. А Демокрит, при всем величии его временного успеха, стал затем объектом насмешек.

Вчем же дело? В том, думаю, что в конце Античности был спрос как раз на догмы (чего Любищев не учел), но не на материалистические (тут он был прав). Платон (а затем и Аристотель) рисовал такого бога, который легко обратился в единого Бога христиан, так что платонизм стал даже основой средневекового бо­ гословия, и диалог Платона «Тимей» вплоть до начала Высокого средневековья служил учебником естествознания. В «Тимее» изложен своеобразный атомизм, довольно сходный с демокритовым, однако сам Демокрит тысячу лет не был нико­ му нужен. Полагаю, не из-за догматизма, а из-за материализма.

Было и еще одно обстоятельство, работавшее против Демокрита: воспитанный в традициях Востока, он любил изрекать всевозможные поучения. Почти вся его этика дошла до нас в поучениях вроде такого: «Неумеренное желание свойственно ребен­ ку, а не мужчине». Но мода на поучения прошла в Греции еще во времена «Семи мудрецов». Правда, в Риме эта мода родилась снова (у младших стоиков), но о Де­ мокрите как моралисте тогда уже забыли.

Во II веке сатирик Лукиан описал в диалоге «Распродажа жизней» мнимую рас­ продажу философов; у него оказывается, что Демокрита никто не берет даже даром. Досадно - по уму и знаниям он заслуживал лучшей участи.

7.Гомер на службе у различных государств. Государственный разбой

Демокрит был известен еще и как гомеровед. Он бывал в Афинах и не мог не видеть тамошнего отношения к великому поэту. Оно было очень различным в раз­ ные времена и в разных полисах. Согласно ДЛ, Гомера еще при жизни поносил не­ кий поэт Сиагр (возмжно, это был псевдоним Гесиода), а в конце -VI века его вы­ смеивали три великих ионийца - Ксенофан, Пифагор и Гераклит. Но в это же са­ мое время на другой стороне Эгейского моря, в Афинах, складывалась совсем иная традиция - та, что господствует поныне.

Началось с того, что, как пишут историки, Гомер во времена Писистрата стал в Афинах «школьным автором». Понадобилось как-то объяснять детям все подлости людей и богов, смакуемые Гомером. И вот Феаген, один из первых гомероведов, предложил рассматривать всё неугодное как иносказание. Предложение имело большой и длительный успех [ИГЛ, т. 1, гл. 3; т. 2, с. 131].

235

Текстов тех времен не сохранилось, но из ряда упоминаний можно составить впечатление, что поначалу иносказания носили оправдательный характер и только во годы Перикла было прямо объявлено, что торжествующее зло и есть само бла­ го. (Впоследствии так же поступали христианство, ислам, коммунизм и др.).

Сделал это, как ни странно, натурфилософ Анаксагор, учитель и друг Перикла: «По-видимому... он первый утверждал, что поэмы Гомера гласят о добродете­ ли и справедливости» (ДЛ, П, 11).

Как он это делал, мы можем лишь догадываться, и тут на помощь приходят другие его фрагменты. Таково, например, заявление Анаксагора, будто

«снег - замерзшая вода, вода же черна, значит и снег чёрен» [Фра, с. 528], ясно говорящее, что многолетнее общение с афинскими софистами не прошло для него даром. Еще больше помогают свидетельства о его друге и ученике, Метродоре из Лампсака. О нем сохранились такие три фрагмента:

1) «Ни Гера, ни Афина, ни Зевс, по его словам, вовсе не то, чем считают их те, кто учредил им священные ограды и святилища, а естественные субстан­ ции и упорядочения элементов». 2) «Агамемноном Метродор аллегорически назвал эфир». 3) «И о законах и обычаях людей, и что-де Агамемнон - это эфир, Ахилл - солнце, Елена - Земля, а Александр - воздух, Гектор - Лу­ на...» [Фра, с. 539].

Возможно, что Метродор, используя новомодные приемы, лишь восстанавли­ вал то древнейшее значение мифа, о котором мы знаем от Зелинского (где Ага­ мемнон был земным обличьем Зевса - см. п. 7 лекции 12). Но если для тогдашних философов такие подмены были всего лишь умственным упражнением, то обще­ ством это было использовано иначе - как обоснование возможности не осуждать го­ мерову мораль, давно неприемлемую в быту, а восхвалять ее. Так принято делать и поныне, хотя упражнения в духе софистов давно забыты.

Демокрит тоже отдал дань данному направлению мысли:

«Демокрит о Гомере говорит так: Гомер, получив в удел божественный талант, возвел великолепное здание разнообразных стихов» {Демокрит, с. 203],

но, видимо, объяснял непристойности не аллегорией, а безумием их автора: «Демокрит говорит, что без безумия не может быть ни один великий поэт», од­ нако «Все то, что поэт пишет с божественным вдохновением и священным ду­ хом, весьма прекрасно» [Демокрит, с. 205].

Прекрасной ему показалась даже та сцена, которую в наше время никогда не ци­ тируют, ибо она чудовищна. Пастуха, осмелившегося дать избиваемым женихам оружие, Одиссей приказал пытать, а затем жестоко казнить (Од., XXII, 173-199; 407-477). И рабы-палачи (тоже пастухи) усердствуют:

Уши и нос отрубили ему беспощадною медью, Вырвали срам, чтоб сырым его бросить на пищу собакам,

Руки и ноги потом в озлоблении яром отсекли (стихи 475-477). После чего, не добив жертву, идут отмываться и отдыхать169.

Важно, что цитата точно повторяет угрозу («вырвать срам и сырым его бросить на пищу собакам»), которую произнес до этого Антиной, самый отвратительный из же-

236

нихов, в адрес жалкого нищего. Другие женихи осуждали Антиноя за эту нелепую грубость (Од., XVIII, 87; XVII, 483), но это не спасло их позже от гнева Одиссея.

Произнес угрозу мерзкий Антиной, но свершили ее "положительные" пастухи над своим сотоварищем. Тем самым, тут изображен не просто порыв рабов услу­ жить хозяину, но еще и пример описанной в п. 5 лекции 2 морали навыворот: чем человек гаже, тем он ближе к богам. Сверх того, здесь и только здесь поэт прямо провозглашает, что с поверженным врагом надо поступать так, как только смог придумать худший из злодеев. Кстати, пастух Эвмей, исполняющий роль палача, еще и издевается над казнимым. Но в другом месте, до расправы, он назван «бо­ горавным» (Од., XVIII, 579), и в его же уста перед тем вложен поразительный афо­ ризм (Од., XVII, 322-323, пер. Жуковского):

Тягостный жребий печального рабства избрав человеку, Лучшую доблестей в нем половину Зевес истребляет.

Афоризм прямо относится к самому «богоравному», но, удивительным образом, его до сих пор приводят как пример гуманизма Гомера. Восторженное описание Гомером избиения женихов, а назавтра - их возмущенных родственников (совсем уж правых в своем гневе), и казни рабов, вызвало восторг Демокрита. Доксограф II века свидетельствовал:

«этот преданный раб Эвмей был удостоен у древних такой славы, что стара­ лись отыскать даже, кто была мать его. Демокрит называет ее Пеннией (бед­ ностью)» [Демокрит, с. 204].

Стоит ли удивляться? Раздробленная и разрываемая взаимной враждой Греция нуждалась в общегреческом символе, каковым и стал, наряду с Олимпийскими иг­ рами, образ Гомера. Любопытно, что и Спарта, внешне лишенная в то время всяких интеллектуальных сил, тоже включилась в эту игру. Там

«во второй половине V века Гомер был не только исключительно популярен, но... являлся предметом внимания политической власти. Традиция связывала появление на континенте ионийского эпоса именно со Спартой и с именем полумифического законодателя Ликурга (якобы привезшего текст поэм Го­ мера с Хиоса в Спарту - Ю. Ч.). Несомненно, что эта легенда была создана в период борьбы Пелопоннесского союза с Афинами, в противовес афинской версии» [ИГЛ-1, с. 43].

Протест против морали Гомера бытовал всегда, протестовал и Сократ. (Это удобно обсудить на семинаре170). А его великий ученик Платон (хоть и любил Гомера) был категоричнее: Гомера в школах изучать нельзя, поскольку

«Ребенок не в состоянии судить, где содержится иносказание, а где нет, и мне­ ния, воспринятые им в таком раннем возрасте, обычно становятся неизглади­ мыми», так что «надо добиваться, чтобы первые мифы, услышанные детьми, самым заботливым образом были направлены к добродетели» (Платон. Госу­ дарство 378 de).

В Греции времен Пелопоннесской войны мы во многом видим возврат к гоме­ ровой "морали", и историк античной литературы Виктор Ярхо заметил:

237

«мудрые боги, правившие в "Орестее" (трагедия Эсхила - Ю. Ч.) миром по закону справедливости, навсегда ушли из трагедии Еврипида, как ушли они из общественного сознания афинян в первые же годы Пелопоннесской вой­ ны» [Еврипид, т. 1, с. 25].

Фукидид, свидетель возврата этой "морали", ужасался:

«Никогда еще не было столько изгнаний и кровопролития (как в ходе воен­ ных действий, так и вследствие внутренних распрей)» (Фукидид, I, 23).

На самом деле распад афинской морали начался задолго до Пелопоннесской войны. В этом отношении нтересно наблюдение Тойнби. Хотя он не заметил ни роли пиратства, ни морали навыворот, однако отметил, что политика Спарты и Афин являла два необычных ответа на вызов, брошенный природой всей Элладе. Вызов состоял в том, что рост населения всюду вызвал острую нехватку земель, и обычный ответ полисов состоял в основании заморских колоний. Лишь Спарта предпочла колонизацию соседних территорий, а Афины - смену типа экономики: вместо скотоводства и земледелия стало главным производство оливкового масла

иего обмен на заморскую пшеницу, что вызвало рост флота, ремёсел и потерю власти землевладельцами [92, с. 27, 127]. Продолжу его мысль.

Произошло вторичное становление полисной организации, а с тем повторились

ивсе ужасы становления полиса, пережитые в гомеровы времена. В частности возникло то, что можно назвать государственным разбоем. В Спарте это были из­ биения илотов, а Афины шли гораздо дальше. В рамках Афинского морского союза они уничтожали и изгоняли население целых островов (Делос, Эгина), а вне дан­ ного союза даже повторили чудовищное зверство троянской поры - уничтожили город Мелос со всем мужским населением, а женщин и детей продали в рабство (в -416 г.). Гомер открыто служил всему обоснованием и оправданием.

Всё это следует помнить. И если уж писать, что в Афинах была демократия, то следует пояснять, что она (представительная форма правления) появилась в Афи­ нах только после их поражения в войне со Спартой, что она пришла на смену безум­ ному своеволию толпы «периклова века» (подробнее см. Прилож. В 4).

Что же касается афинской науки, то в «периклов век» она ютилась под личным покровительством самого Перикла, причем он не всегда был способен ее защитить от гнева граждан. Ее краткий расцвет окончился как раз со смертью Перикла.

Этим же временем А.И. Зайцев завершил описание всего периода «культурного переворота». Окончание периода он увязал с утратой греками «ограниченного опти­ мизма» [43, с. 283]. Эту утрату можно, в наших терминах, связать с торжеством практики государственного разбоя.

Устойчивый расцвет афинской науки (как и всей культуры) начался позже, когда Афины потеряли власть над иными частями Греции. На сей счет тоже приведу за­

мечание Зайцева: он отметил, что всякая власть препятствует духовному творчест­ ву, которое поэтому расцветает при снятии ее давления [43, с. 279]1 7 1 ).