Глава 11. Зелёная политика

Метью Паттерсон

Последние 40 лет мировой политики были сконцентрированы на теме поиска всеобщего устойчивого направления развития, на котором держится человеческое общество, на вопросах, которые были подняты конкретными опасениями, вызванными проблемами окружающей среды, которые так же часто озвучивались как угроза системного кризиса. Таким образом, мы перешли от обеспокоенности по поводу проблемы пестицидов начала 1960-х годов до волнений по поводу так называемых «пределов роста» и «демографического взрыва» к началу 1970-х годов. Во время последующего цикла в 1980-х годах, мы прошли путь от проблем регионального значения, таких как кислотные дожди или ядерные осадки, до мировых проблем, таких как истощение озонового слоя, вырубки лесов, утраты биоразнообразия или климатических изменений. В настоящее время изменение климата проявилось снова в полной мере и абсолютно очевидно – сквозь призму его потенциала можно говорить о том, что данное явление может стать причиной краха промышленной цивилизации. По причине того, что возникают вопросы, вызывающие серьёзное беспокойство, систематический характер кризиса становится всё более заметным и последствия метода организации мировой политики становятся всё более явными. И, как крайний пример, стремительное появление кризиса в сфере роста цен на еду, возникновение дефицита, спровоцированного гонкой за биотопливом, объясняется как реакция на климатические изменения, определяет комплексный и системный характер мирового социо-экологического кризиса. В то же время, как это часто бывает в кризисные моменты, повышается внимание к противоречиям между организацией мировой политики и экологическими вызовами, с которыми сталкивается общество. Существуют проблески изменений в политической практике и, возможно, даже в самой её структуре, что может предвосхищать некоторые серьёзные трансформации в обществе.

Теоретики рассматривают политический характер экологического кризиса с множества точек зрения. Не все принимают точку зрения, что кризис может влиять на глубокие системные изменения; действительно, не все согласны, что общий кризис, под которым мы понимаем комплекс вызовов, требующих целостного ответа, даже существует в реальности. Но основной смысл этой главы в том, что такие радикальные гипотезы, которые я объединю под общим заголовком «Зелёная Политика», заслуживают серьезного внимания, и, таким образом, возможность для экологического кризиса изменить глобальную политику должна быть тщательно проанализирована. Как на сегодняшний день предполагает одно из направлений экологической теории (Eckersley 2004),

[260]

глобальная политика должна быть перестроена для достижения целей устойчивого развития. Задача состоит в том, чтобы понять политические трансформации, которые уже ведутся. Следует также понимать, что для таких задач цель Зелёной политики выходит за рамки узкого понимания «экологических проблем». Классические вопросы международных отношений – поиск мира, операции власти, вопрос глобального управления, моральные аспекты, такие как мировая справедливость – всё проходит тщательное переосмысление в свете экологических вызовов.

Дженнифер Клапп и Питер Доверн (2005) открывают нам полезный способ понять диапазон теоретических подходов к глобальной экологической политике. Они проводят различие между четырьмя основными вариантами идей – институционализма, энвайронментализма, основанного на идее свободного рынка, биоэкологии, и социальной экологии. (Поскольку я считаю деление на данные категории полезными, то буду рассматривать их различия в свойствах при каждом подходе. Я использую термин «Зелёные» (с заглавной «З»), чтобы ссылаться на сторонников как биоэкологических, так и социальных аргументов, поскольку эти два типа аргументов часто сосуществуют среди активистов Зелёных движений). Эти распространяющиеся различия уже отмечались ранее (Dobson, 1990) между экологией и экологизмом, они дают значительно больше нюансов в понимании и вариативности экологической идеологии. Я, однако, скажу совсем немного о так называемом подходе на открытом рынке – не потому, что данная составляющая неважна в области экологической идеологии, а скорее потому, что его сторонникам нечего сказать конкретно о международных отношениях по данной проблеме. В то же время, ключевые дебаты между институционалистами, которые склонны избегать обсуждения какого-либо широкого «экологического кризиса» сосредоточены на том, как международные институты справляются с конкретными проблемными областями, а также биоинвайронменталисты и зелёные экологисты, которые настаивают на таком кризисе и необходимости для политических преобразований, чтобы эффективно справиться с этим. Первые предоставляют основную часть литературы в рамках международных отношений по экологическим вопросам – если вы читаете статьи об окружающей среде в таких журналах, как «Международная организация» или даже главный журнал в области Global Environnental Politics, большинство обзоров будет написано именно с точки зрения институционалистов. Эта глава начинается с обсуждения институциональных подходов к глобальной экологической политике.

Теоретизация окружающей среды в международных отношениях

Из самых ранних отчётов о глобальном политическом характере проблем окружающей среды, было ясно, что их стоит рассматривать, с одной стороны, как проблемы

[261]

коллективных усилий, и с другой – через призму безопасности. Возможно, основополагающая метафора та, что использовал Гаретт Гардин в «Трагедии общего достояния» (1968). Она предполагает, что структурные стимулы акторов (государств), действующих в отношении прокладывания путей к ресурсам (по Гардину неверно названные общинами), ведут к перерасходу и злоупотреблению этими ресурсами и затрудняют коллективные попытки смягчить такое злоупотребление. Аргумент Гардина может также быть представлен как основа для понимания термина «Экологическая Безопасность», который я оставляю в стороне по причине «экономии пространства». Сами акторы, в ситуации, которую вышеупомянутый автор описывает (если говорить шире, по отношению к целому спектру реальных проблем окружающей среды) видят и саму проблему (истощение природных ресурсов) и действия других акторов как угрозу для выживания. Исходя из такого наблюдения, равно как и из более явных проблематичных вопросов Демографического Взрыва (Enrlich 1968, обновлённая версия; Kaplan 1994), появилась целая индустрия, сосредоточенная на безопасности окружающей среды, – в частности, изучение различных видов изменений окружающей среды, особенно, дефицита ресурсов (вода, нефть), – и рассматривающая данные проблемы как источник международных конфликтов и общественной нестабильности.

В большинстве этой литературы очевидна действительность проблем окружающей среды; однако нет особенных экологически-теоретических знаний, которые можно развить через призму мировой политики. Некоторым (особенно Dalby, 2002) удалось развить специфические утверждения из понимания экологической (что противопоставляется окружающей среде) безопасности, которая вносит свой вклад в переосмысление мировой политики с точки зрения экологии, – ниже я раскрою эти позиции (для более широкого выбора письменных работ на данную тему смотрите Myers 1993; Homer-Dixon 1999; Deudney and Matthew 1999; Barnett 2000; Klare 2001; Dalby 2000).

Аргумент Гардина описывается как метафора: деревенское общество, где пастухи имеют право пасти коров. Земля может выдержать только определённое количество коров, но каждый пастух стремится пасти больше, чем их удельный вес на этом участке земли. Он получает доход от дополнительных коров, в то время как ущерб распределяется между всеми пастухами. Изначальная мотивация Гардина показать, что нет технологического решения для этой проблемы (действительно, новые технологии могут просто ускорить уровень разрушения), проблема достаточно структурна – доступ ко всему в лице пастухов, что приводит к злоупотреблению природными ресурсами.

Заключение Гардина, следуя его логике это то, что трагедия непреодолима без всеобъемлющих изменений в структуре власти. Уильям Офулс (1977) разработал эту логику наиболее полно, говоря о том, что коллективные действия приведут к разрушению.

[262]

Институционалистский подход к экологической политике

Утверждение Гардина, на самом деле, значительно более мягкое. Он утверждал, что «свобода в достоянии приводит к разрушению всего» (Hardin 1968: 1244), его другой коронной фразой в той же статье является призыв к «взаимному принуждению по взаимному согласию» (Hardin 1968: 1247). В то время как многое из его термина «принуждение», привело его к тому, что его называют (вместе с Офулсом и другими) приверженцами «эко-авторитаризма», логика его утверждений также разделяется либеральным институционалистическим университетом и способом, которым он анализирует международную экологическую политику. (Обратите внимание, что это ветвь либеральной теории международных отношений, которая отличается от тех, которые были подчёркнуты в главе Скотта Бёрчилла (глава 3) по этому подходу. Используя институционалистов для обозначения подходов в социальных науках, которые подчёркивают ту роль, которую играют социальные и политические институты в формировании поведения (для общего обзора, см. Hall and Taylor, 1996) В международные отношения это переводится как либеральная институционалистическая перспектива, наиболее тесно связанная с Робертом Кеохейном (1989). Я оставляю характеристику «либеральный» в дальнейшем, но, когда используют термин «институциональный», он относится к обозначению этого вопроса в международных отношениях.

Логика Гардина отражает большой анализ того, что чаще всего называют в социальных науках «Проблема коллективных действий». Они относятся к ситуациям, в которых акторы признают необходимость действовать совместно с другими для достижения конкретных целей, но там, где такое сотрудничество может быть нелегко достигнуто, Гардин определяет большую часть причин затруднений. Проблемы коллективного действия обычно понимаются через призму теории рационального выбора, в которой акторы систематически преследуют свои индивидуальные предпочтения.

В условиях рационального выбора трагедия общества Гардина похожа на игру «Дилемма заключенного» (PD). В этой игре, где классически два заключенных задерживаются полицией, им предлагают более мягкие варианты наказания в обмен на информацию, которая приведёт к осуждению их напарника за более серьёзное преступление. В такой ситуации, лучший, исход – когда оба молчат (сговор), но на самом деле каждый, скорее всего проговорится (порок). Точно так же лучший результат в суждениях Гардина состоит в том, что все ограничиваются 10 коровами (сотрудничество), но доминирующей динамикой является то, что каждый берет дополнительную корову на землю (дефект), таким образом, подрывая интересы каждого.

Институционалисты утверждают, что ряд особенностей ситуаций реального мира означает, что такие катастрофические результаты менее вероятны, чем предполагает Гардин. В частности, метафора PD предполагает, что есть только два актора, они играют в игру только один раз, и не могут общаться друг с другом. Нетрудно понять, каким образом, если эти условия ослабить, сотрудничество, в целом, может стать более осуществимым. Если игра будет проходить снова и снова, акторы могут создавать стратегии для привлечения сотрудничества от других (процесс, выделенный Тейлором в 1976 году или Аксельродом в 1984 году). Если акторы могут общаться друг с другом напрямую,

[263]

то через спор смогут прийти к доверию. Некоторое увеличение количества участников может способствовать сотрудничеству, поскольку акторы могут использовать третью сторону, чтобы обойти тупик между двумя и прийти к компромиссу. На основе этих аргументов институалисты предполагают: (а) возможности сотрудничества значительно превышают возможности, которые позволил Гардин (или по теории международных отношений, реалистами) и (б) международные организации и институты могут поэтому играть важную роль в содействии сотрудничеству (см. Young 1994). Концепция международного режима (Krasner 1983) – это центральная концепция, в которой освещаются исследования последствий его развития набора взаимосвязанных норм, правил, принципов, которые регулируют взаимодействие государств.

Не все институционалисты исходят из предположений рационального выбора в поведении государства. Другие, особенно Оран Янг (1989, 1994, 1999) или Питер Хаас (1989, 2000) являются конструктивистами по своим взглядам (см. главу 9). Для Янга международные институты являются составными элементами международной политики, а не просто результатами государственного стратегического взаимодействия, которые предоставляют более ранние общепринятые нормы. (Аргументы также весьма похожи на Английскую школу (глава 4). Для учёта международных режимов, которые изображают экологическую политику в отношении своих материалов и явно сопоставляют институционалистские и английские школьные подходы (см. Hurrell 1993, и для той же авторской разработки экологической политики по определению английской школы см. Hurrell 2007 (глава 9). На самом базовом уровне институты определяют не только то, как взаимодействуют государство, но и саму суть – то, какие это государства. Кроме того, как показывает Янг (1989a), особенно в сфере окружающей среды, государства сталкиваются с противоречивыми мотивами и значительной двусмысленностью в отношении результатов, что означает, что даже если государства могут в других ситуациях действовать в соответствии с предпосылками рациональной теории, в этом случае это просто невозможно. Наконец, нерациональными институционалистами также предложено, что режимы связаны с новыми акторами и процессами, особенно в отношении роли ученых и научного дискурса в формировании режима; происхождение «когнитивистских» подходов международных режимов заключается в анализе экологической политики (Haas 1990, 1992)

Для некоторого упрощения, институционалисты склонны задавать один из двух типов вопросов. Во-первых, они спрашивают, на что влияет то, как устанавливаются режимы, чтобы объяснить, почему режимы образуются в одних обстоятельствах и не образуются в других. Некоторая часть этой литературы содержит наброски на самом широком теоретическом уровне, как правила, очерчивающие трёхсторонний взгляд на теории, основанные на власти (реалистические версии), интересах (либеральные версии и версии рационального выбора) или

[264]

знании («когнитивные» или конструктивистские версии) для формирования режима (например, Young 1994: 84–98; Vogler 1992; Hansenclever, Mayer and Rittberger 1996; применительно к истощению озонового слоя и изменению климата, см. Rowlands 1994). Другие (например, Hahn and Richards 1989, Young 1989а) концентрируют внимание на серии более отвлечённых факторов, таких как количество деятелей, проблемная структура неотложных вопросов, вопрос неопределенности или понятия справедливости.

Во-вторых, институционалисты делают попытку объяснить эффективность режимов (например, Bernauer 1995; Victor, Raustiala and Skolnikoff 1998; Young 1999b; Mitchell 2006). При каких условиях они содействуют успешному реагированию на текущие проблемы? Хаас (1990, 1992), Хаас, Кеохейн и Леви (1993) описывают три типа ключевых элементов, то, что они называют три О – Озабоченность, Окружающая среда, обусловленная договором, и Общая производительность. То есть, международные институты могут вносить свой вклад в артикуляцию озабоченности конкретными проблемами и в понимание их возможных последствий, они могут способствовать уменьшению транзакционных издержек и определению возможных участков межгосударственного соглашения, а также они могут помогать государствам строить свои мощности для реагирования на вызовы окружающей среды, например, создавать инфраструктуру мониторинга. Большинство исследований соглашаются с этими утверждениями, но, тем не менее, для решения обязательного вопроса эффективности необходима дальнейшая связь.

В целях настоящей работы, заслуживают особого внимания два аспекта институционалистской литературы. Во-первых, при обсуждении эффективности режимов охраны окружающей среды, аналитики часто уходят к более ограниченному взгляду на эффективность – например, по типу «влияет ли институт на поведение государства?» или «снижены ли выбросы по сравнению с тем, каковы бы они были без данного института?». Задавая вопрос «способствовали ли они пересмотру разрушительных тенденций?», мы придём к довольно пессимистичной оценке. Только в вопросе истощения озонового слоя наблюдается явный уход от неблагоприятных тенденций, а также несколько более скромные утверждения можно было бы сделать в отношении выбросов серы, и, возможно, ещё в отношении одной или двух проблем. В более широком смысле, как убедительно доказывает Принсен (2003, 2005), последние 30 лет мы наблюдаем чрезвычайный процесс кооперации и институционального строительства, и в то же самое время значительное увеличение производительности ресурсов и загрязнения окружающей среды, и соответствующей деградации окружающей среды. Возвращаясь к начальной метафоре, её можно было бы использовать, чтобы предположить, что изначальная логика Гардина была верной, что действительно налицо трагедия (в смысле, по его предположению, безжалостной логики, разворачивающейся в плане негативных последствий). При другом подходе, можно прийти к выводу, что проблема была неправильно сформулирована – что, на самом деле, политические истоки проблем окружающей среды не имеют ничего общего с проблемой легкодоступных ресурсов, но скорее проистекают от других причин. Биоэнвайронменталисты и социальные зелёные,

[265]

как описано ниже, изначально по-разному анализируют истоки проблем окружающей среды.

Однако мы можем взять выводы институционалистов в другом направлении. Институционалисты исходят из тезиса, который со многих точек зрения разделяют и в международных отношениях, что международная политика должна характеризоваться как взаимодействие ряда суверенных государств в анархической окружающей среде. Но, по мере того, как строительство природоохранных организаций становится как никогда ранее сложным, формирующим всё глубже поведение государства, вовлекающим всё большее количество действующих игроков, помимо государств, использование метафоры международной анархии в объяснении происходящего сокращается. Институционалисты временами подтверждают эту проблему, а обычно отклоняют её, настаивая на том, что мир по-прежнему, в первую очередь, является межгосударственным миром (например, Young 1997). Но, во всяком случае, имеется потенциал т.н. «глобального экологического руководства» для создания возможной пост-суверенной политики (Paterson 2000: глава 7).

За пределами МО: Зелёная политика и вызов мировому порядку

Существует ряд ограничений для институционального анализа глобальной экологической политики. (Для более полного изучения этих вопросов, см. Paterson 2002; глава 2). Проблема установления экологической эффективности режимов – это одна, которая уже упоминалась. Ограничение фокуса внимания только на межгосударственном аспекте глобальной политики, до пренебрежения различными феноменами (транснациональными корпорациями, глобальным гражданским обществом, глобализацией, управлением частным сектором, например) – это вторая. Наиболее важным, возможно, является нехватка последовательного взгляда на то, почему вообще происходит деградация окружающей среды. Иногда задействуется метафора трагедии общин Гардина (например, Vogler 1992: 118; Young 1994). Но в то время как в этих анализах имеется тенденция к использованию данной метафоры в контексте препятствий к сотрудничеству, Гардин разрабатывал её, чтобы объяснить истоки деградации окружающей среды. В других случаях, институционалисты предлагают обсуждение отвлечённых, долговременных тенденций – в вопросах населения, потребления, технологий, индивидуального поведения (например, Choucri 1993; Homer-Dixon 1993). Они, однако, рассматриваются для ситуативных объяснений, и эти феномены не рассматриваются как часть более широкого структурного целого – ряда императивов для экономического роста, например. Две точки зрения, разработанные ниже, специфически исходят из основания, настаивающего на данном структурном характере экологической деградации.

Но, возможно, наиболее очевидно, что, если всё, что было бы в изучении глобальной экологической политики, было институциональным подходом или понятием об экологической безопасности, теоретически имелось бы мало нового, что сказать. Все теоретические предположения, заключённые в вышеизложенной дискуссии исходят

[266]

из того или иного варианта господствующей теории МО – в частности, реализма, либерализма или конструктивизма. Тем не менее, в Зелёной идеологии существует гораздо более радикальная традиция, из которой может быть сформулирована более отчётливая Зелёная теория мировой политики. Клэпп и Доверн (2005: 9–15) эффективно проводят различие между двумя широкими типами радикального подхода к экологической политике – радикального, как в смысле, что они по-настоящему стремятся «дойти до сути» политических истоков деградации окружающей среды, как было предположено выше, так и в более общем смысле: использование предполагающихся далеко идущих политических изменений в ответ на такую деградацию. Приверженцев этих двух подходов относят к категории «биоэнвайронменталистов» и «социальных зелёных», соответственно.

Биоэнвайронментализм – основания, сфера действия и эко-центризм

Биоэнвайронменталисты имеют тенденцию концентрироваться на совокупном влиянии человеческой деятельности на «природную» окружающую среду. Они формулируют свои аргументы через призму дуализма человечества и природы, а также на том, что цель заключается в реорганизации человеческих обществ с целью жизни «в гармонии» с природой. Данный подход часто развивается в высоко количественных терминах – в терминах роста в использовании ресурсов, уровней выбросов, толерантности экосистемы и т.п. Ключевые термины, такие как «предельная нагрузка» и «пределы роста» были сформулированы преимущественно в этих рамках. Оба ссылаются на идею, что земля имеет определённые биофизические пределы применительно к количеству людей и уровню экономической деятельности, которая может поддерживаться без отрицательного влияния на системы жизнеобеспечения (вода, воздух и проч.), которые даёт нам планета. Биоэнвайронменталисты предполагают, что две ключевые тенденции в человеческих обществах – рост населения и экономический рост, оба из которых растут экспоненциально – являются процессами, движущимися в быстром темпе в сторону этих пределов или даже выходящими за них.

В классическом исследовании «Пределы роста» (Meadows, Randers and Behrens 1972) утверждалась позиция, что экспоненциальный экономический рост и рост населения человеческих обществ обусловил серию взаимосвязанных кризисов. Опережающий рост привел к ситуации, когда в мире быстрыми темпами иссякали ресурсы, обеспечивающие людей едой или сырьем для непрерывного промышленного роста (превышающего предельную нагрузку или производственный потенциал), и одновременно c этим превышалась поглощающая способность окружающей среды ассимилировать отходы промышленного производства (Meadows, Randers and Behrens 1972; Dobson 1990: 15). Медоуз, Рандерз и Беренс (1972) выработали свои доводы, основываясь на компьютерном моделировании траектории промышленных обществ. Они предсказали, что, при текущих темпах роста, многие сырьевые материалы скоро иссякнут, загрязнение быстро превысит поглощающую способность

[267]

окружающей среды, и человеческие общества столкнутся с «чрезвычайным ростом и коллапсом» приблизительно к 2100 году.

Частности их прогнозов были довольно легко опровергнуты. Но из этого не следует, что их основная логика, что бесконечный рост в конечной системе невозможен, ошибочна. Большинство Зелёных приняло этот принцип в качестве центрального пункта своей позиции (например, Spretnak and Capra 1984; Trainer 1985; Porritt 1986). Добсон (1990: 74–80) предполагает, что есть три важных в данной ситуации момента. Во-первых, технологические решения не будут работать – они могут отложить кризис, но не могут предотвратить его возникновение в некоторой точке. Во-вторых, экспоненциальная природа роста означает, что «опасности, накапливаемые на протяжении относительно длинного периода времени, могут произвести внезапный катастрофический эффект» (Dobson 1990: 74). Наконец, проблемы, связанные с ростом, являются взаимосвязанными. Просто решение их вопрос за вопросом будет означать, что имеют место существенные цепные реакции от вопроса к вопросу; решение одного вопроса загрязнения может только изменить среду, через которую переносится загрязнение, или масштаб, на который оно распространяется, но не снизить загрязнение в целом.

Идея «экологических сфер влияния» (Wackernagel and Rees 1996) – это более поздняя версия этого типа теорий. Многие аналитики утверждают на этом основании, что человеческие общества уже вышли за пределы возможностей планеты поглощать эффекты человеческой деятельности без необратимого ущерба. Например, в Докладе «Живая планета» Всемирного фонда дикой природы (Loh and Wackernagel 2004) утверждается, что мы уже находимся в ситуации «экологического долга», используя больше ресурсов планеты, чем можно восполнить. (Чтобы узнать подробные данные этого отчета, которые периодически обновляются, см. вебсайт Всемирного фонда дикой природы по адресу: http://www.panda.org/news_facts/publications/living_planet_report/index.cfm, по состоянию на 6 февраля 2008 г.).

Говоря с политической точки зрения, биоэнвайронменталистский подход демонстрирует стремление идти в одном из трёх направлений. Одна возможность заключается в том, что логика требует высоко авторитарных решений экологических проблем. Как указано выше, логика Гардина имеет авторитарное прочтение, и его метафора была использована для формирования утверждения, что будут необходимы централизованные мировые политические структуры, чтобы форсировать изменения в поведении для достижения устойчивости (например, Hardin 1974; Ophuls 1977). В некоторых версиях это подразумевало применение этики по принципу «спасайся, кто может» (Hardin 1974), где экологический дефицит означал, что богатые страны должны будут практиковать отбраковку в глобальном масштабе – «затягивать лестницу за собой». Данная теория, преимущественно по экологической версии предлагаемых «идеалистких» версий либерального интернационализма в отношении мирового правительства (см. uлава 3) была, однако, в большей своей части отклонена Зелёными.

Другие предполагают, что может потребоваться авторитарность, но отвергают идею о том, что это может быть в глобальном масштабе. Данное видение относится к небольшим,

[268]

тесно связанным обществам, управляемым иерархическими, консервативными путями при автономности в использовании ресурсов (The Ecologist 1972; Heilbroner 1974). С предыдущей позицией оно разделяет мысль о том, что именно свобода и эгоизм привели к экологическому кризису, и, чтобы сформировать устойчивые общества, такие тенденции необходимо сдерживать.

Второй тип политического ответа на деградацию окружающей среды с этой точки зрения – это концентрация внимания на вопросе масштаба. Имеет место пространственное измерение предложений о создании мирового правительства, но пространственный характер экологических проблем не обязательно ведёт к предложениям о создании мирового правительства или авторитаризма. Некоторые биоэнвайронменталисты склонны утверждать позицию, известную как биорегионализм (например, Sale 1980). С этой точки зрения, довод в пользу «жизни в пределах природы» принимает форму предположения, что пространственный характер экосистем должен определять пространственный масштаб социальной, политической и экономической деятельности. Особенно важна вода – настолько, что ключевой пространственной категорией становится водораздел.

Но наиболее общим пространственным аргументом биоэнвайронменталистов является утверждение в пользу радикальной децентрализации власти. Это позиция О’Риордана, давно определенная как «анархическое решение» (1981: 303–7). Большинство Зелёных утверждают, что это наилучшая интерпретация возможных последствий пределов роста. Для многих, он также рассматривается как один из принципов политики Зелёных по собственному праву (например, как один из четырёх принципов политики Зелёных в широко цитируемой Программе немецкой Партии Зелёных 1983). Термин «анархист» используется бессистемно в данной типологии. Это означает, что Зелёные представляют возможными глобальные сети ограниченных по размеру самодостаточных сообществ. Данная позиция может ассоциироваться, к примеру, с такими людьми, как Е.Ф. Шумахер (1976). Так же, как в предыдущей позиции, она сконцентрирована на небольших сообществах, но имеет два принципиальных отличия. Во-первых, отношения внутри сообществ должны быть волюнтаристскими, равноправными и коллективными. Это отражает очень разнообразный ряд предположений об истоках экологического кризиса; они видятся не столько как «трагедия общин», сколько как некое возникновение иерархических социальных отношений и направление энергии человечества в русло продуктивизма и культуры потребления (Bookchin 1982). Коллективные сообщества должны обеспечить средства для реализации потенциальных возможностей человека, которые не будут зависеть от высоких уровней материального потребления. Во-вторых, эти сообщества, будучи самодостаточными, видятся интернационалистскими по своей сущности. Они не отрезаны от других сообществ, но во многих отношениях представляются встроенными в сети отношений, обязательств, культурного обмена и т.д.

Однако, независимо от того, разделяет ли тот или иной человек анархические наклонности, наиболее важной темой, исходящей из политики Зелёных в отношении МО, является импульс децентрализации. Один из наиболее известных политических слоганов Зелёных – «Думай глобально, действуй локально». Очевидно выполняя свои риторические цели, он часто видится как произошедший из двух выше обозначенных принципов. Он зиждется

[269]

на том восприятии, что, в то время как глобальные экологические и социально-экономические проблемы действуют в глобальном масштабе, они могут успешно решаться только путём разрушения структур мировых держав, которые генерируют их через локальное действие и строительство более ограниченных по размеру политических сообществ и автономных экономик.

Один из наиболее разработанных аргументов для децентрализации в рамках Зелёной теории дан Джоном Драйзеком в Рациональной экологии (1987). Драйзек кратко формулирует преимущества децентрализации; небольшие по размеру сообщества больше зависят от системы жизнеобеспечения в их непосредственной местности и, соответственно, более чувствительны к нарушениям экологического равновесия (Dryzek 1987: глава 16). Автономность и небольшой размер делает более короткими каналы обратной связи, что значительно способствует быстрому реагированию до того, как нарушения становятся очень серьезными. Драйзек также предполагает, что они c большей вероятностью могут разработать социальную онтологию, которая будет противодействовать чисто инструментальным способам взаимодействия с остальной природой, что зачастую определяется как одна из причин экологических проблем.

Отстаивание радикальной децентрализации широко критикуется как в рамках академических дебатов, так и некоторыми из зелёных движений. С другой стороны, оно видится «нереалистичным» с политической точки зрения, и Зелёные партии пошли по пути сворачивания своей ориентации на децентрализацию в ответ на электоральный успех и соответствующий спрос на «реализм» (Doherty and de Geus 1996: 4). Помимо такого прагматического интереса, основные аргументы критики предложений состоят из трех элементов (см. ранние издания данной главы; и Carter 1999). Во-первых, некоторые утверждают, что небольшие анархические сообщества будут слишком узкими и потенциально заинтересованными в создании атмосферы, способствующей межрегиональному сотрудничеству. Часть этой теории заключается в том, что такое сотрудничество будет опустошающим и угнетающим для самих жителей данного региона, но также предполагает, что они не будут озабочены воздействием на окружающую среду за пределами своих границ (например, Dobson 1990: 101, 124). Во-вторых, децентрализованные небольшие сообщества, как утверждаются, будут иметь лишь небольшой шанс развития эффективных механизмов для решения глобальных проблем окружающей среды (см., в частности, Goodin 1992). В то время как небольшие сообщества смогут лучше справляться с локальными экологическими проблемами, по причинам, изложенным Драйзеком (1987), проблемы координации возрастут до неподконтрольного уровня с массовым увеличением количества деятелей на международном уровне. Третий критический довод совершенно иной. Вместо того, чтобы утверждать, что попытки Зелёных уйти от суверенности и децентрализовать власть, означают, что возможности координации недостаточны, многие, на самом деле, предполагают, что политика Зелёных останется приверженной модели суверенной политики (например, Kuehls 1996, Wapner 1996, Lipschutz 1997 и Dalby

[270]

1998). Часть данного довода возвращает нас к пространственному характеру экологических проблем, который, как полагают некоторые из этих авторов (в частности, Dulby 1998, 2002), следует понимать как потоки и сети, а не как закрытые пространства. Часть также исходит из наблюдения, что современная глобальная политика также в настоящее время организована через потоки и сети, таким образом, создавая возможности для участия в политической деятельности без зависимости от метафоры территориальной суверенности (см., в частности, попытку размышления о государственном управлении в категориях потоков, Spaargaren, Mol and Buttel 2006).

Третий биоэнвайронменталистский взгляд на политику состоит в том, что экологический кризис требует новой этической чуткости для ведения политической деятельности. Большинство ссылаются на этот принцип с помощью понятия экоцентризм; Зелёные отвергают антропоцентрическую этику (когда человек стоит в центре мироздания) в пользу эко-центрического подхода. Для Экерсли (1992), эко-центризм имеет ряд центральных черт. Эмпирически, он подразумевает взгляд на мир как онтологически составленный из взаимосвязей, а не физических лиц (1992: 49). Все живые существа фундаментально «встроены в экологические отношения» (1992: 53). Следовательно, отсутствует какой-либо убедительный критерий, который может отчётливо и быстро провести различие между людьми и не принадлежащими человеческому роду существами. (1992: 49–51). Соответственно, с этической точки зрения, поскольку отсутствует какая-либо убедительная причина для проведения жёстких различий между людьми и остальной природой, широкий проект по освобождению, в котором участвует Экерсли, должен быть распространен на нечеловеческую природу. Эко-центризм – это о «расширяющейся эмансипации» (1992: 53). Все лица наделены соответствующей автономией, в рамках экологических отношений, в которые они встроены, и поэтому люди этически не свободны, чтобы доминировать над остальной природой.

Что касается политического момента, Экерсли (1992) выступает против акцента на децентрализацию в большом количестве экологических учений. На основании своего прочтения возможных последствий эко-центризма, она разрабатывает аргумент, являющийся прогосударственным по своей сути. Несмотря на то, что она не принимает позицию «эко-авторитаризма», упомянутую выше, она предполагает, в качестве прямого противопоставления эко-анархизму, который широко распространился в политической мысли Зелёных, что современное государство является необходимым политическим институтом с точки зрения экологии. Она предполагает, что эко-центризм требует, с одной стороны, децентрализации власти внутри государства, с другой – централизации её на региональном и глобальном уровнях. Она утверждает, что «многоярусная» политическая система, с распределением власти как вниз, локальным сообществам, так и вверх – на региональный и глобальный уровни, – это подход, наиболее соответствующий эко-центризму (Eckersley 1992: 144, 175, 178).

Данная позиция могла бы быть разработана в рамках традиционной точки зрения на vеждународные отношения (такой как либеральный институционализм), рассматривающей

[271]

характер широкого разнообразия межгосударственных договоров и практик. Наиболее очевидными будут те, которые касаются биологического разнообразия, кислотных дождей или изменения климата. Но она также может быть разработана для глобальных экономических учреждений, таких как Всемирный Банк, или военных учений государства.

Точка зрения Экерсли могла бы быть также сформирована в контексте литературы по «глобальному экологическому руководству», которое подразумевает возникающие формы управления, основанные не только на суверенности государств (Paterson 1999а; Humphreys, Paterson and Pettifors 2003). Один взгляд заключается в том, что в настоящее время мы наблюдаем одновременное смещение власти наверх, к международным/транснациональным институтам, и вниз – в сторону локальных организаций (Rosenau 1992; Hempel 1996). Розено делает это утверждение, которое касается структуры власти в глобальной политике, в целом, но, особенно – глобальной экологической политики (Rosenau 1993). По Хемпелу, такие формы глобального экологического руководства возникают потому, что пространственный масштаб государства не соответствует масштабам экологических изменений. Государство является одновременно и слишком маленьким, и слишком большим, чтобы эффективно реагировать на такое изменение, и поэтому практика управления движется в сторону регионального и глобального уровней и, в то же самое время, в сторону локальных уровней, соответственно. Позиция Экерсли, изложенная в её книге (1992) является нормативным утверждением, оправдывающим такие смещения власти.

Корневая проблема данного аргумента заключается в том, что интерпретация эко-центризма, данная в книге Экерсли (1992), является спорной. Эко-центризм сам по себе является политически неопределенным. Он может иметь множество вариантов, от анархического до авторитарного, и версия Экерсли находится где-то посередине этого множества. Преобладающее альтернативное толкование в рамках учения Зелёных предполагает, что проблемой, с эко-центрической точки зрения, является возникновение современных способов мышления. Рациональность, свойственная современной западной науке, является определяющей, когда верховенство над остальной природой (и мужчин над женщинами) и его использование для инструментальных целей человека исторически было, по крайней мере, вписано в научный проект, на котором построен промышленный капитализм (например, Merchant 1980; Plumwood 1993). Другими словами, экологическая этика, учитывая историческую специфику и материальную базу, заключается в следующем: возникновение современных форм антропоцентризма обусловлено возникновением модернизма во всех его аспектах.

Таким образом, в данной интерпретации утверждается, что, поскольку современная наука неразрывно связана с другими современными институтами, такими как капитализм, национальное государство и другие формы патриархии, неправильно реагировать дальнейшим развитием этих институтов, централизуя власть через развитие глобальных и региональных институтов. Такой ответ ещё больше укрепит инструментальную рациональность, которая будет подрывать возможность развития эко-центричной этики. Таким образом, эко-центрическая позиция ведёт к доводам в пользу уменьшения человеческих

[272]

сообществ, и, в частности, в пользу непростых тенденций движения в сторону глобализации и гомогенизации, в то время, как только понимая важность разнообразия, возможно создать пространства для возникновения эко-центричной этики. Что более важно, мышление сквозь призму этой логики предполагает, что разговор об экологической политике так, будто характер человеческих сообществ является более или менее несущественным, имеет строгие ограничения. Именно эту пропасть заполняют социальные зеленые.

Социальные зелёные – пределы роста и политическая экономика

Конечной категорией Клэппа и Доверна (2005) является категория социальных зеленых. Последние имеют склонность соглашаться с биоэнвайронменталистами относительно существования физических пределов роста, в частности, экономического роста (они, по крайней мере, нивелируют, а зачастую и отвергают, аргументы о населении, как патриархальные и/или империалистические). Но они настаивают, что такое наблюдение должно пониматься через призму социальных систем, которые генерируют такой рост, и, соответственно, комплекса взаимодействий между социальными и экологическими проблемами. На общем уровне, социальных зелёных объединяет утверждение о том, что властные структуры – капиталистические, статистические, патриархальные – современных обществ, в то же самое время, являются высоко эксплуататорскими, несправедливыми или угнетающими, и систематически генерируют деградацию окружающей среды.

Применительно конкретно к глобальной политике, эти аргументы могу быть яснее рассмотрены у тех авторов, которые определяет неравенство как ключ к пониманию глобальной (экологической) политики, а также у тех, кто часто предполагает, что доминирующие политические силы используют экологические факторы, чтобы расширить сферу своего глобального контроля, - данный процесс можно проиллюстрировать фразой Ванданы Шивы (1993): «экологизация глобального влияния». Мы можем лучше понять их аргументы, с одной стороны, через их критику дискурса устойчивого развития (которая показывает их явную озабоченность пределами роста), а с другой – через переосмысление ими понятия общин (которое дает Зелёным отчётливые принципы политической экономии).

Социальные пределы роста

Поскольку понятие устойчивого развития вошло в моду в 1980-х годах, и поскольку было доказано, что специфические прогнозы Медоуз и др. касательно истощения ресурсов были неточными, вера в пределы ослабла. Но в 1990-е годы снова возникли политические курсы, отвергающие экономический рост в качестве главной цели работы правительства и общества. Они возникли, однако, не столько из методов компьютерного моделирования, разработанных Медоуз и др. (хотя её команда поистине создала книгу, опережающую развитие науки на 20 лет – «Пределы роста», Meadows and Randers 1992), сколько из возникающих критических мнений о развитии

[273]

на Юге начиная с 1980-х годов и далее. Такие точки зрения, отстаивающие остановку развития, очень напоминают пост-модернизм и феминизм (например, Escobar 1995; Shiva 1988), и используются Зелёными на Севере для развития того, что можно назвать перспективой «глобальной экологии». Через критику «развития» экономический рост тоже снова стал предметом критики, хотя в этой сфере критики установили гораздо более тесные связи между его экологическими и социальными последствиями (Doutwaite 1992; Wackernagel and Rees 1996; Booth 1998).

Одна из причин, почему авторы «глобальной экологии» возражают против развития, заключается в доводах в пользу пределов роста, которые были отброшены большинством экологических движений во времена 1980-х годов. Во всей их работе косвенно выражена мысль в необходимости принять пределы, предлагаемые конечной планетой, и что такая необходимость игнорируется людьми, которые управляют планетой, и ведущими специалистами по охране окружающей среды (например, Sachs 1993). Они также скептически относятся к идее о том, что можно отделить концепцию развития от концепции роста. В то время как многие специалисты по защите окружающей среды стараются установить различие между двумя этими понятиями, заявляя, что «рост – это количественное увеличение в физическом масштабе, в то время как развитие – это качественное улучшение или развертывание возможностей» (Daly 1990; Ekins 1993), другие предполагают, что на практике невозможно установить такое точное различие. Для приверженцев устойчивого развития, «устойчивый рост» и «устойчивое развитие», как правило, на практике соединены неразрывно, и, безусловно, Комиссия Брундтланд рассматривала стремление к экономическому росту как важный фактор устойчивого развития (WCED 1987).

Однако их аргументы более тонки по сравнению с простым утверждением пределов роста. Они фокусируются на ряде анти-экологических элементов развития. Одной из центральных черт развития является ограждение общин с целью распространения границ производства продукции и, соответственно, поставки материалов. (The Ecologist 1993). Вторая заключается в способе, с помощью которого в таких границах перераспределяются и концентрируются ресурсы, что имеет прямые экологические последствия и создает способствующую развитию динамику, поскольку рост смягчает эффекты увеличивающегося неравенства. Третья черта – концентрации власти в таких пределах, поскольку сообщества с меньшим количеством населения могут контролировать способ использования земли (и часто могут изолироваться от экологического воздействия способа использования земли, например, оставляя за собой привилегию доступа к незагрязнённым источникам воды). Четвёртая черта – способ, с помощью которого такие огороженные территории и концентрации власти, а также создаваемое ими богатство, производят смещения в отношениях и системах накопления, сохранения и обработки знаний, что, как правило, связано с маргинализацией «врожденного знания» и наделением особой властью «экспертов» (The Ecologist 1993: 67–70; Appfel-Marglin and Marglin 1990). Наконец, такой набор смещений в имущественных системах, распределении ресурсов и отношениях между властью и системой знаний укореняет взгляд на мир,

[274]

которому свойственно рассматривать нечеловеческий мир в чисто инструментальном отношении, тем самым легитимизируя деструктивное использование нечеловеческой природы.

Авторы глобальной экологии представляют мощный ряд аргументов, объясняющих, что развитие по своему существу анти-экологично. Не только с помощью аргументов, связанных с пределами роста, но благодаря тому, что они довольно тонко демонстрируют, как развитие на практике подрывает эко-устойчивые практики. Оно устанавливает контроль над ресурсами, не соответствующий бережливому образу жизни, чтобы организовать производство товаров широкого потребления; оно наделяет экспертов знаниями, основанными на инструментальных причинах; оно увеличивает неравенство, что порождает социальные конфликты и т.п.

Возврат к общинам

В дополнение, в социо-экологической критике роста, к научно-технической позиции биоэнвайронменталистов, социально зелёные приводят подобные аргументы о децентрализации власти. С одной стороны, для многих Зелёных, большая часть импульса децентрализации имеет своими истоками отвержение власти, подобно анархистам. Например, Спретнак и Капра (1984) предполагают, что именно черты, определённые Вебером как центральные для существования государства, являются проблемой с экологической точки зрения (1984: 177). Букчин (1980) приводит подобные аргументы, предполагая, что государство это конечный иерархический институт, который консолидирует все другие иерархические институты. Картер (1993) предполагает, что государство является частью динамики современного общества, которая вызвала текущий экологический кризис. Он очерчивает «экологически опасную динамику», где «централизованное, псевдо-репрезентативное, квази-демократическое государство укрепляет конкурентные, неравноправные экономические отношения, которые развивают «недружественные», экологически вредные “тяжёлыеˮ технологии, производительность которых поддерживает (националистические и милитаристские) удерживающие силы, которые укрепляют государство» (Картер 1993: 45). Поэтому, государство не только является лишним с точки зрения Зелёных, но и определенно нежелательным.

Импульс децентрализации также выражен во вторичном усвоении понятия общин. Авторы «Глобальной экологии» усиливают политическо-теоретический аргумент в пользу децентрализации путем наделения её функцией политической экономии. Под этим я подразумеваю, что они делают это таким образом, что это становится не только вопросом масштаба политической организации и авторитарного характера государства, но также вопросом реорганизации структурной формы политических институтов, и, в частности, реконцептуализации того, как экономическое производство, распределение и обмен – прямые способы, с помощью которого человеческие сообщества преобразуют «природу» – встраиваются в политическую жизнь. Их позитивный аргумент состоит в том, что наиболее убедительной «Зелёной» формой политической экономии являются «общины». Данный аргумент наиболее полно разработан авторами

[275]

журнала The Ecologist в их книге Whose Common Future? Reclaiming the Commons (1993).

Существенный довод заключается в том, что общинные пространства – это участки, где действует большинство устойчивых практик в настоящее время. Они находятся под угрозой со стороны развития, которое стремится оградить их с тем, чтобы обратить их в предметы потребления. Поэтому центральной частью политики Зел`ных является сопротивление такому ограждению. Но это также проект по (ре)конструкции – созданию общин там, где они не существуют.

Что такое общины? Во-первых, они не являются тем, что определено Гардином, как таковые, а скорее ресурс «открытого доступа» (The Ecologist 1993: 13). Они не являются «государственными» в современном смысле слова, что подразумевает открытый доступ под контролем государства, в то время, как общины зачастую совсем не открыты, и правила, регулирующие их, не зависят от иерархии и формальности государственных институтов. Они не являются и «частными» – никто не владеет и не контролирует ресурс. Они скорее являются ресурсами, находящимися в общем владении, где соответствующее сообщество коллективно разрабатывает правила, регулирующие использование ресурсов. Такая форма управления ресурсами была широко распространена на протяжении истории человечества и, как показывает The Ecologist (1993), до сих пор продолжает существовать во многих уголках планеты.

Соответственно, общины не «анархичны» в смысле отсутствия правил, регулирующих их. Они являются пространствами, использование которых тщательно регулируется, зачастую неформально определенными правилами, а также сообществами, зависящими от них. Их успешное действие зависит от приблизительного равенства между членами общины, поскольку дисбаланс власти приведёт к тому, что некоторые члены могут начать игнорировать правила общины. Они также зависят от конкретных превалирующих социальных и культурных норм – например, приоритета общей безопасности над накоплением, или различий между членами и нечленами (хотя не обязательно в смысле враждебности, и не обязательно жёсткие и не изменяющиеся во времени) (The Ecologist 1993: 9).

Ключевой момент заключается в том, что они, как правило, организованы для производства полезных ценностей, нежели для обмена ценностей – то есть, они не направлены на производство товаров потребеления, и не склонны к давлению с целью накопления или роста, свойственному в системах капиталистического рынка. Общины, соответственно, поддерживаются для производства практик устойчивого развития, по ряду причин. Во-первых, примерное равенство в доходах и власти означает, что никто не может узурпировать власть и доминировать над системой (The Ecologist 1993: 5). Во-вторых, локальный масштаб, на котором они действуют, означает, что модели взаимозависимости способствует достижению сотрудничества. В-третьих, это также означает, что культура признания зависимости одних от других, и, соответственно, наличия обязательств, легко укрепляется. Наконец, общины препятствуют принятию практик, основанных на накоплении, более вероятным делая право пожизненного пользования.

Идея общин безоговорочно согласуется с аргументами о необходимости в децентрализации власти и демократии широких масс.

[276]

Очевидно, что с этой точки зрения, термин «глобальное общее достояние», широко используемый в определяющих экологических дискуссиях или в институционалистской литературе для указания на такие проблемы, как глобальное потепление или истощение озонового слоя (например, Vogler 1995; Buck 1998), является буквально бессмысленным. Однако он дополняет аргумент в пользу децентрализации, показывая, как небольшие по размеру демократические сообщества, работая с конкретными видами систем имущественных отношений, с наибольшей вероятностью, могут создавать практики устойчивого развития в пределах, установленных конечной планетой.

Как биоэнвайронменталисты, так и социальные зелёные предлагают конкретный анализ истоков деградации окружающей среды и неустойчивости развития, и делают далеко идущие утверждения об обязательности политических изменений, реагирующих на последствия такого кризиса. Они в своём анализе проводят различия, в широком смысле, между взглядом, основанным на дуализме «человечества» против «природы», в отличие от социального анализа истоков неустойчивости развития в конкретных социальных системах, и переплетением социального и экологического кризиса. Но они разделяют мнение о радикальном характере необходимых перемен.

Экологизация глобальной политики

Как в таком случае может «экологизироваться» глобальная политика? Один из моментов, который приверженцы всех позиций Клэппа и Доверна (2005) склонны разделять, заключается в довольно статическом взгляде на отношения между политическими системами и деградацией окружающей среды. Например, для биоэнвайронменталистов имеет место антиисторическая версия «натурализации» населения и экономического роста, или у Офулса (1997) – воплощение государственной системы как имеющей «вневременную» логику, которая никогда не меняется. Для некоторых социальных зеленых (Bookchin (1980), например), в равной мере, существует определение «государства» как проблемы, как будто «государство» само по себе не претерпевает постоянное изменение. Учитывая то, что политические системы находятся в постоянном движении, они могут создавать как возможности, так и препятствия для достижения устойчивости развития. Мы могли бы спросить, как должна была выглядеть имманентная критика Зелёных глобальной политики, в отличие о трансцендентальной критики Зелёных (воплощенных) государственных систем.

Именно в этом свете на первый план выходит “Зелёное государство” Экерсли (2004). (Я использую книгу Экерсли в качестве отправной точки для данной дискуссии, поскольку она остается наиболее полным выражением того, что можно сейчас определить как возникающая литература по «экологизации государства» (см. также Dryzer и др. 2003, Barry and Eckersley 2005; или Spaargaren, Mol and Buttel 2006; для обмена мнений по книге Экерсли, см. форум, опубликованный в Politics and Ethics Review 2006).) В данной книге, Экерсли приходит к выводам, схожим с политическими выводами, которые она делает из эко-центризма в своей более ранней книге. Но её точка зрения разработана гораздо более тщательно

[277]

и основана не на трансцендентальных утверждениях об эко-центрической этике, но на важности имманентной критики современной глобальной политики. Т.е., начав с анализа как современных анти-экологических тенденций и структур в рамках глобальной политики (по её мнению, сюда относятся межгосударственная анархия, глобальный капитализм, пределы либеральной демократии), так и современных течений, создающих возможность противостоять этим тенденциям (принцип многосторонних отношений в деятельности по охране окружающей среды (экологический мультилатерализм), экологическая модернизация, совещательная/дискурсивная демократия).

В общей сложности, Экерсли отстаивает позицию, что эти три элемента создают возможность создания экологического мирового порядка, который действует на основе существующих практик, и не требует создания мирового порядка заново. Таким образом, она многое заимствует из взглядов конструктивистов на международную политику (см. также Reus-Smit, глава 9 в данном томе), в частности понятие «культур анархии» (Wendt 1999), утверждая, что суверенитет не обязательно означает просто безжалостную враждебность и конкуренцию между государствами (как это предполагается в доводах и эко-авторитаристов в пользу мирового правительства, так и в доводах эко-анархистов против государства), но может подразумевать развитие взаимных обязательств и экстенсивного сотрудничества, и предполагает, что развитие экологического мультилатерализма на данный момент является доказательством возможностей в данном вопросе. Экерсли заимствует из теорий экологической модернизации (например, Hajer 1995; Christoff 1996; Mol 1996), предполагая, что рост и динамика глобализации глобального капитализма – это только один из вариантов возможного будущего для мировой экономики, сохраняя при этом серьёзный критический настрой по отношению к «слабому» характеру большей части фактически имеющейся экологической модернизации. Наконец, она заимствует из работ по совещательной и транснациональной демократии (Held 1995; Dryzek 1990, 1992, 1999; Linklater 1998) и, по крайней мере, косвенным образом, из теории экологического гражданства (Dobson 2003), предполагая как то, что первая даст возможность движения в сторону «сильной» экологической модернизации, что должным образом экологизирует экономические процессы, так и то, что с помощью последней можно адекватно внедрить преобразования суверенности, удаляясь от принципов Гоббса.

Пока Зелёная критика международной политики понимается таким образом, открыты возможности для критического, но конструктивного повторного подключения других традиций в международных отношениях, размышляющих в одном ключе о способе, с помощью которого государственная система претерпевает трансформацию, и с помощью которого могут подстёгиваться преобразования в радикальном направлении. В экологической сфере, такие работы, как труд Харрелла по вызовам для суверенитета и государственной системы (1994), Шу – по глобальной справедливости и глобальной экологической политике (1992), или Добсона – по экологическому гражданству (2003) – все предполагают, но разными путями, как Зелёные концепции необходимости глобальных политических реформ могут эффективно задействовать имеющиеся специфические элементы глобальной политики, способом, который изложен Экерсли на более общем уровне. Вне экологической сферы

[278]

взгляд Линклейтера на критическую теорию (Линклейтер 1998; глава 6 в данном томе) применительно к возможным преобразованиям форм политического сообщества, или соответствующие дебаты о космополитической или транснациональной демократии (Held 1995; Dryzek 1999) были бы очевидными зонами потенциальной совместной работы.

Возразить против этого аргумента можно было бы, поставив под сомнение фокус демократического обсуждения в доводах Экерсли. Фундаментально, она предполагает, что именно характер демократического обсуждения подчеркивает важность (не)устойчивой политики. Т.е., если в книге «Энвайронментализм и политическая теория» (1992) именно эко-центрическая этика подчеркивала политические требования к устойчивости, то в «Зелёном государстве» (2004) устойчивость требует с политической точки зрения того, чтобы «все те, кто потенциально страдает от политических рисков, имели некоторую реальную возможность участвовать или быть представленным при определении политики или принятии решений, которые могут генерировать риски» (2004: 243). Данное предположение формирует фокус как на слабом характере совещательных процессов в либеральной демократии, так и на необходимости способствовать совещательным процессам, которые не исключают выход за пределы отдельных государств. Основной критический аргумент Зелёных в этом вопросе мог бы исходить из хода доказательств, разработанных авторами «глобальной экологии». Взгляд Экерсли на демократическое обсуждение правильно ставит под сомнение некритическую природу «индивидуальных предпочтений», вызванных либеральной демократической риторикой – или, если хотите, разделение государственного и частного, но не ставит под сомнение также и (связанное с этим) разделение политики и экономики. Поэтому в литературе «требующей возврата общин», очевидно то, что именно встраивание политических институтов в конкретные социо-экономические формы порождает устойчивые практики, в то время как во взгляде Экерсли на экологическую демократию ясно видно, что практики демократического обсуждения и практики производства повседневной жизни гораздо более очевидно отделены друг от друга, абстрагированы, если хотите. (Данный ход аргументации мог бы быть расширен до более широкого обсуждения отношений между капитализмом и государством, и, соответственно, до возможных последствий в отношении характера политических трансформаций, вытекающих из «экологизации государства» (обсуждение этого вопроса см., например, Paterson 2007; Paterson и др. 2006, Meadowcroft 2006).) Однако, в то же самое время, очевидно, что аргументы Экерсли относительно экологической демократии, в случае если будет сделан резкий поворот в сторону «децентрализации» – т.е., если её настаивание на национальном государстве как отправной точке для размышления над зоной политической деятельности будет отброшено, – в этом случае эти аргументы становятся значительно более привлекательными для большинства Зелёных, и чрезвычайно продуманным и ценным дополнением к аргументам Зелёных.

Возможно, также на кону взгляд Экерсли на современные глобальные политические разработки, в которых таким образом сообщаются «пределы возможного», из которых может быть разработана имманентная критика.

[279]

Повторимся, для неё это – зарождающийся потенциал экологического мультилатерализма, экологической модернизации и совещательной демократии, возникающий из межгосударственной анархии, глобального капитализма и либеральной демократии. Интересным в данном контексте является, возможно, недостаток дискуссии движений «анти-глобализации», в которых Зелёные играют значительные роли, а также подтверждение того, что общины как формы политической экономии, которые Зелёные хотят развивать, уже существуют во многих территориях по всему миру. Если это направление современных глобальных разработок присовокупить к разработкам Экерсли, они трансформируются в размышления о потенциале децентрализации, утверждаемой Зелёными. Данные движения могут быть, безусловно, проанализированы и определены как оказывающие давление с целью поддержать более реформистские движения, развивающие экологический мультилатерализм, экологическую модернизацию и совещательную демократию. Но они также могут быть проанализированы как движения, формирующие политические изменения по собственному праву, встроенные в широкую структуру Зелёных социальных и политических изменений, которые бросают вызов власти глобального капитала, централизации власти и т.п., и действуют как агенты, помогающие выковывать и поддерживать экологическую демократию и гражданскую позицию.

Заключение

Моей главной целью в данной главе было показать, что между двумя подходами, которые Клэпп и Доверн (2005) определяют как «биоэнвайронменталистский» и подход «социальных зелёных», существует ряд теорий, которые вполне могут быть названы Зелёным подходом к глобальной политике. Поскольку эти теории определенно возникают из проблематики экологического кризиса, было бы ошибкой ограничивать их значимость этой «зоной выпуска». Скорее их характер как теорий влечет за собой утверждения о целом ряде «вопросов», формирующих глобальную политическую повестку, а также ставит под сомнение базовый характер глобальной политики.

Зелёные делают утверждения о мире и войне (как о том, что экологические проблемы вытекают из милитаризма, так и более широко – о том что военные действия возникают из того же мировоззрения, основанного на накоплении, доминировании, эксплуатации, которое ведет к неустойчивому развитию), о развитии (не только об экологической неустойчивости, но и о его доминирующем характере) и о глобальном управлении (различными, порой противоречивыми, способами, как мы имеем возможность видеть в этой главе). Данные утверждения – не просто добавления к подходу Зелёных, но логическое расширение характера утверждений, которые они делают.

Во вступительной части данной книги (глава 1) были очерчены некоторые центральные вопросы и отличительные особенности, касающиеся теоретических традиций в международных отношениях. Политику Зелёных, очевидно, следует рассматривать как

[280]

критическую, нежели как решающую некоторую проблему теорию. Однако она стремится нести как объяснительную, так и нормативную функцию – она пытается как объяснить определенный ряд феноменов и проблем в глобальной политике, так и предоставить набор нормативных требований о типах глобальных политических изменений, необходимых для реагирования на такие проблемы. Авторы в рамках этой традиции на настоящий момент меньше времени уделили участию в конститутивно-теоретической деятельности – размышляя о характере их теоретизирования как такового, хотя внимание уделяется, в частности, среди авторов того, что я называю, «глобальной экологической» школой, вопросам власти/знаний (но ср. Doran 1995).

Для Зелёных, центральным объектом анализа и сферой научного исследования является проявление экологической неустойчивости в современных человеческих обществах. Такой разрушительный режим существования осуждается как потому, что организмы и экосистемы наделены самостоятельной этической ценностью, так и потому, что человеческое общество для своего собственного выживания, в конечном счёте, зависит от успешного функционирования биосферы как целого. Рассматривая международные отношения более конкретно, Зелёные концентрируют внимание на том, каким образом доминирующие политические структуры и процессы способствуют этому разрушению. Это корневая причина отвержения ими институционалистских взглядов, согласно которым предполагается, что институты могут быть построены, чтобы «приручить» международную анархию или глобальный капитализм. Цель научного исследования, таким образом, является чётко нормативной – понять, как глобальные политические структуры могут быть реформированы, чтобы предотвратить такое разрушение и обеспечить устойчивое отношение человека к планете и к остальным её обитателям. Подобно идеализму, необходимость решения нормативной задачи является исходным импульсом политики Зелёных – объяснение о разрушении окружающей среды следует позже. Методологически, учитывая, что Зелёные враждебны позитивизму, не в последнюю очередь из-за его исторической связи с отношением к «природе» (в том числе к человеку) как к объектам, чисто практически, отсутствует четко определяемая методология Зелёных. Экерсли (2004: 8–10) предлагает «критическую политическую экологию» как метод политики Зелёных. Но оказывается, что это метод имманентной критики критической теории Франкфуртской школы, с экологическим фокусом. Наконец, Зелёные разделяют со многими другими теориями непринятие любых утверждений об отделении международных отношений от других дисциплин. Как предполагается в главе 1, возможность возникновения чёткой точки зрения Зелёных на международные отношения видится в разрушении междисциплинарных границ.

Что касается других традиций международных отношений, политика Зелёных имеет ряд общих черт со многими другими критическими подходами. Во-первых, она разделяет отрицание жёсткого и застывшего разделения факта и оценки с феминизмом, критической теорией и пост-структурализмом, делая чёткие попытки объединить нормативные и объяснительные задачи. Её концепция теории явно противоположна концепциям позитивистов, в которых такое четкое разделение присутствует. Во-вторых, она разделяет интерес к сопротивлению концентрации власти, гомогенизации сил в современной мировой

[281]

политике и сохранению различия и разнообразия с пост-структурализмом и феминизмом. В-третьих, она разделяет критику государственной системы с критической и другими теориями, хотя и принимает позицию, которая отвергает идею глобальных властных структур, возникающих в соответствии с некоторой идеей «глобального сообщества» в пользу децентрализации власти распределением её от национальных государств на более локальные уровни. (Теорию, имеющую много схожих моментов с теорией Линклейтер, в отношении экологической политики, см. у Low and Gleeson 1998: глава 7. Критику такого универсалистского мышления, подобно обсуждаемым выше авторам «глобальной экологии», см. у Esteva and Prakash 1997). В то время как для приверженцев критической теории, таких как Линклейтер (1998), идея сообщества на глобальном уровне связана скорее с балансированием между единством и разнообразием, нежели с желанием создать однородную глобальную идентичность, в политике Зелёных присутствует гораздо более сильное чувство, что сообщество имеет смысл только на очень локальном уровне – идея «глобального сообщества» для Зелёных является бессмысленной, если не сказать потенциально тоталитарной (Esteva and Prakash 1997). Тем не менее, имеется общее представление о том, что целью теории является содействие эмансипации (Laferrière 1996; Laferrière and Stoett 1999; 2006). С таким нормативным отрицанием государственной системы связано отрицание чёткого эмпирического разделения между внутренней и международной политикой, общее, в частности, с плюралистами, такими как Джон Бертон, но также с марксистами, приверженцами критической теории и феминистами. Зелёные не считают поэтому полезным размышлять в категориях «уровней анализа», – такая форма мышления по-прежнему доминирует в реализме, – поскольку таким образом происходит произвольное разделение арен политического действия, которые следует рассматривать как политически взаимосвязанные. Наконец, имеет место чёткий фокус на политической экономии, а также на структурном неравенстве, свойственном современным капиталистическим экономикам, которые также находились в центре внимания марксистов и приверженцев теории зависимости.

Однако, в отличие от пост-структурализма, она разделяет, в некоторой степени, элемент модернистского теоретизирования, в том смысле, что Зелёные явно пытаются понять мир, чтобы сделать возможным его улучшение. Для Ховдена (1999), это делает её скорее схожей с критической теорией по типу Франкфуртской школы и феминизмом, нежели с пост-структурализмом, поскольку обе эти теории имеют ясную освободительную нормативную цель, и в частности более чёткое понимание, что объяснения или интерпретации мира связаны с конкретным политическим проектом. Это связано с пост-структуралистским отрицанием фундаментализма, которое проводит чёткое различие с политикой Зеленых, непременно основанной на достаточно сильных фундаментальных утверждениях как об эпистемологическом, так и об этическом разнообразии. Однако данный аргумент не должен быть доведен до крайности, поскольку существуют также трения по поводу того, каким образом критическая теория стремится реконструировать рациональность эпохи Просвещения. Например, Экерсли (1992: глава 5), уделяет большое внимание попыткам Хабермаса, в частности (она противопоставляет Хабермаса и Маркузе), вызвать возрождение науки для радикальных политических целей, предполагая,

[282]

что это непременно приведёт к оправданию доминированию человека над природой. В основном, я разделил бы мнение Мантла (1999), который утверждает, что наиболее тесные связи, которые имеет Зелёная теория с другими подходами в международных отношениях, – это связи с феминизмом.

Таким образом, Зелёная теория имеет явно отличную от других точку зрения. Уникальными чертами политики Зелёных является фокус внимания на отношениях между человечеством и природой и принятие эко-центрической этики в связи с этими отношениями, концентрация на пределах роста, особенная точка зрения на разрушительную сторону развития и фокус на децентрализации с целью распределения власти от национальных государств. Данная глава иллюстрирует то, каким образом цель Зелёной теории в международных отношениях заключается в том, чтобы дать объяснение экологическому кризису, стоящему перед человечеством, обратить внимание на этот кризис как, возможно, на наиболее важный вопрос, который необходимо решить человеческим обществам, и обеспечить нормативную базу для решения этой проблемы.

[283]