Мифология в эпоху постмодерна

То, что культурология имеет дело с объектами, выходящими за пределы «строгой» науки, хорошо известно и не является препятствием для исследования. Как пишет И.В. Кондаков, «культурологическая мысль – ни в прошлом, ни в настоящем – не ограничивается чисто научным подходом к культуре: в ней всегда остается возможность для художественных, философских или религиозно-мистических рефлексий, сочетающихся с собственно научными» [55;287].

Возражение сегодня может вызвать скорее сам факт «серьезного» использования таких, действительно неоднозначных понятий, как «целостность», «целое», «божественное», «благо», «священное», «иерархия» и т.п., непосредственно связанных с исследуемыми в данной работе категориями мифа и ритуала. Как известно, постмодернизм критикует «метафизику присутствия», согласно которой слова-знаки отсылают к чему-то, стоящему за ними, к так называемой «реальности» (то самое «целое» у Г.С. Померанца и В.Н. Топорова). Для постмодерниста «целое» – это просто ещё одна «метаидея» (варианты: «метанарратив», «метарассказ» – термины Ж.Ф. Лиотара) и, следовательно, объект недоверия и ироничной насмешки. Для примера приведем несколько цитат из статьи известного своей симпатией к постмодернизму литературного критика Вяч. Курицына, посвящённой вручению акад. В.Н. Топорову солженицынской премии (1998) «за служение национальному самопознанию в духе христианской традиции» [62;186]. Ответная речь лауреата, «Премиальное Слово», как пишет Вяч. Курицын, «длилось, наверное, полчаса и было посвящено животрепещущим проблемам мироздания». Неоднократно упоминалось в ней и «целое как высшая реальность». По этому поводу Вяч. Курицын приводит напоминающий анекдот разговор между членами жюри премиального конкурса:

В углу два члена жюри обсуждали доклад Топорова.

• Чегой-то он всё про целое да про целое ? Что есть целое ?

• Это чтобы про Бога не говорить. Чего только не выдумают, чтобы про Бога не говорить… [62;187]

В целом статья Вяч. Курицына является, на наш взгляд, очень показательной как пример особой роли принципа иронизма⁶ в эстетике постмодернизма. В данном случае ирония оказывается, с одной стороны, позитивным приёмом, так как помогает высветить проблему, но, с другой стороны, представляется недостаточной, поскольку никак не способствует, по крайней мере явно, ее решению.

В философии одной из модификаций постмодернизма является деконструктивизм. Этот термин происходит от слова «деконструкция», которое, строго говоря, не имеет фиксированного значения. Дело в том, что концепция ее изобретателя, французского философа Ж. Дерриды, принципиально выходит за рамки однозначных определений. Согласно Дерриде, деконструкция всегда новая и зависит от субъекта и типа объекта. Известный исследователь постмодернизма М. Эпштейн определяет этот прием как «сведение всех означаемых, т.е. разнообразных реалий, предметных и понятийных содержаний, в плоскость означающих, т.е. слов, номинаций, - и свободную игру с этими знаками» [170;180]. По мнению М. Эпштейна, именно такую деконструкцию всей западной цивилизации и предпринимает теперь постструктурализм, доказывая, что «цивилизация есть система соотнесенных и взаимоотсылающих знаков, не обозначающих никакой внестоящей реальности и исключающих само наличие «природы», «подлинника», «происхождения», «истины» [170;180].

Г.С. Померанц на вызов постмодернизма отвечает; при этом, в отличие от многих других отечественных исследователей, он находит в нем не только отрицательные, но и положительные моменты, признает его реальную значимость в современной культурной ситуации. Например, позитивный аспект постмодернистского недоверия в отношении «метарассказов», критики ранжированности и иерархичности заключается, с его точки зрения, в освобождение места для внутренней «незыблемой» иерархии, что является первым шагом к диалогу зримых иерархий, «где голос молчания сильнее слов» [109;538].

Размышления о духовной иерархии имеют долгую историю: известно, например, что это была излюбленная тема средневековых христианских авторов. Здесь достаточно вспомнить загадочную фигуру конца V или начала VI в. Псевдо-Дионисия Ареопагита, главной темой сочинений которого, как утверждает С.С. Аверинцев, был именно «мир как “космос”, как структура, как законосообразное соподчинение чувственного и сверхчувственного, как иерархия, неизменно пребывающая во вневременной вечности (выделено мной. – Р.Н.)» [2;101]. Особое место понятие «иерархия» («диалог иерархий», «иерархия и свобода») занимает и в работах Г.С. Померанца. «Если хочешь свободы – не разрушай иерархию!», – эту идею философ выделяет как важнейшую при выходе из «нынешнего лабиринта» [109;540]. Согласно Г.С. Померанцу, существуют различные виды и формы иерархий: иерархия принципов, например, или идей, причём иерархия принципов никогда не бывает неподвижной, раз и навсегда установленной; место идеи в иерархии идей также может меняться. Постмодернизм занимается расширением внешней свободы, но, как считает Г.С. Померанц, «пафос наступающего времени – самоограничение во внешнем, восстановление иерархии духовных уровней и открытие пути вглубь» [109;544].

В работах Г.С. Померанца имя Псевдо-Дионисия Ареопагита встречается неоднократно; однако фраза об «освобождении места для внутренней иерархии» заставляет вспомнить другую легендарную личность, также не раз им упоминаемую: «Когда Бодхидхарма (легендарный основатель дзэн) пришел к императору У, тот спросил его о святом учении. “Безграничная пустота, и в ней ничего святого!” – ответил патриарх» [109;327]. Знаменитая фраза: «Беспредельная пустота и ничего святого» (вариант из работы «Основы дзен-буддизма» Д.Т. Судзуки [129;364], «известного японского истолкователя буддийской традиции» [2;270-271], как написал о нём С.С. Аверинцев), – кажется достойной любого «настоящего постмодерниста», по крайней мере в том далеко не редком ещё в отечественной критике понимании постмодернизма как «приличествующего нынче умным людям уничтожения иерархии ценностей и даже отмены ценностей вообще» [10;176]. Парадокс, однако, заключается в том, что произносит эту фразу двадцать восьмой Патриарх по линии, идущей от Будды, и Первый китайский Патриарх дзэн, т.е. человек, который для последователей этого учения сам является «святым»⁷.

В целом, померанцевская интерпретация постмодернистского преодоления традиции как освобождения места для внутренней иерархии близка предлагаемому в данной работе подходу, с точки зрения которого вменяемая постмодернизму утрата всех ценностей и авторитетов воспринимается не как онтологическая константа, но как методологическая установка, что приближает ее к парадоксальному утверждению Бодхидхармы.

Упоминая о «голосе молчания», который «сильнее слов», Г.С. Померанц затрагивает еще одну важную идею, которая уже на переходе от античности к средневековью являлась, как пишет С.С. Аверинцев, «первостепенным историко-культурным символом» [2;55], а сегодня также оказывается под прицелом постмодернистской иронии. Вот очередная цитата из статьи Вяч. Курицына:

• Язык отказывается говорить и уступает свое место молчанию, хранящему невыразимое, – поведал Топоров, что, однако, вовсе не помешало ему продолжать еще минут десять… [62;187]

Несоответствие очевидно, но надо заметить, что этот факт не является открытием постмодернизма. Об этом противоречии, или «драматической дилемме» – «с одной стороны, писатель сознает, что недостоин и не способен изложить свою тему в словах, что может почтить её только молчанием; с другой стороны, он ощущает долг всё же обратиться к слову» – было хорошо известно уже средневековым авторам; согласно С.С. Аверинцеву, именно с этой дилеммы они, как правило, и начинали свои произведения. По мысли ученого, это противоречие неизбежно: «средневековая культура, как всякая культура не стала и не могла стать “бессловесной”», потому-то «ее философы, поэты и книжники, твердя о “неизреченности” и “несказанности” содержания своих слов, не переставали, однако, вновь и вновь “изрекать” и “высказывать” это содержание» [2;55].

Г.С. Померанц в своих работах также «отдал дань» теме молчания: «Слово об истине – только перышко жар-птицы. Есть слова-символы, которые можно назвать говорящим молчанием: за ними Всё. <…> За словом здесь стоит или пережитая сверх-истина, сверх-ценность, либо уважение к традиции. А если традиция пошатнулась, то ничего не стоит» [109;64]. Последняя фраза легко ассоциируется с распространенными сегодня представлениями о постмодернизме. Однако, на наш взгляд, подобные представления скорее отражают кризисное, переходное состояние современного «западного самосознания» [23;243], – на которое в плане критики указывают постмодернистские авторы такие, как Деррида, Фуко, Лиотар, а также русскоязычные: А. Генис, М. Эпштейн, Вяч. Курицын и др., – чем выражают их собственное мироощущение⁸. В этой противоречивой ситуации философско-культурологическое осмысление проблем мифа и ритуала, как и сопутствующих им понятий «целостности», «священного», «иерархии» и т.д. приобретает особую актуальность.

Однако в данной работе нас больше интересуют не социокультурные аспекты постмодернистских представлений, а особенности выдвигаемых в рамках этого направления подходов к исследуемому материалу, в частности текстам, содержащим какие-либо знания о мифе и ритуале. В этом плане наиболее интересна уже упоминавшаяся концепция деконструкции. Как считает Вяч. Курицын, «механизм сакраментальной “деконструкции” Дерриды» достаточно прост и заключается в обнаружении «в основе всякого высказывания бинарной оппозиции – овнешнение этой оппозиции (оппозиция для Дерриды синонимична несостоятельности) – разборка ее “на части” – обнаружение потенций этих частей и соединение на новых основаниях» [63;199]. Если деконструкции подвергаются мифологические тексты, то это вовсе не означает демонстрацию их неадекватности, несостоятельности; как замечает Вяч. Курицын, разбираемые мифологемы «не профанируются», а операция разборки представляет собой «не только дань чистой игре, но и вполне убедительный анализ природы деконструируемого мифа» [63;199]. Элементы деконструкции как особого подхода к тексту, например выделение бинарных оппозиций «знания и понимания», «дискретного и непрерывного», «структуры и коммунитас» и т.д. в основах рассматриваемых концепций, анализ выявленных составляющих, – активно используются в данном исследовании.