Глава 2.

Философия Рене Декарта

Рене Декарт - философ, который наряду с Френсисом Бэконом, заложил основания современной науки и культуры. Его философия является, в том числе, и любопытным проектом гармоничного сочетания религиозной веры и научного знания. Этот проект вызвал у церкви раздражение и отторжение, поскольку ограничивал ее претензии на монопольное обладание знанием о мире. Но ныне, позиция, оформленная Рене Декартом, фактически воспринята церковью и обществом. Я рассмотрю этот момент более подробно ниже, пока же обратимся к жизни философа.

§. 1. Жизнь Декарта

Рене Декарт родился во Франции в 1596 году. Он происходил из аристократической семьи и получил прекрасное образование в одном из лучших колледжей Франции. Дворянин того времени должен был сделать либо военную, либо духовную карьеру. Рене Декарт пренебрег обеими. Больше всего он ценил досуг, который позволял ему свободно заниматься науками. Правда, он несколько лет путешествовал и, в частности, служил офицером в Германии во время тридцатилетней войны. По возвращении он пытался вести уединенную жизнь, чтобы никто и ничто не препятствовало ученой деятельности. Декарту не всегда удавалось достичь этого состояния, ибо аристократ того времени был обязан вести светскую жизнь. И Декарт ее вел.

Кстати, то было время кардинала Ришелье и Людовика XIII, время, которое ассоциируется у многих с королевскими мушкетерами, описанными в романах А. Дюма. Если бы герои Дюма существовали на самом деле, то Рене Декарт вполне мог быть с ними знаком. Он мог беседовать с Атосом о философии, с Арамисом - о богословии и даже с Д'Артаньяном - о войне, поскольку имел опыт офицерской службы. Пожалуй, только с Портосом он вряд ли бы нашел общий язык.

Но светская жизнь была Рене Декарту все же в тягость. В тот момент, когда ему все надоедало, он просто исчезал из общества, находя себе убежище в каком-нибудь отдаленном, уединенном парижском доме. Уже в то время Париж был достаточно большим городом, и в нем вполне можно было затеряться. Рене Декарт сам однажды проницательно заметил, что уединения нужно искать в больших городах. Но всякий раз друзья находили его убежище и чуть ли не силой возвращали к светской жизни.

По мере роста научной и философской славы Декарта его враги и противники умножались. Церковь и консервативные ученые воспринимали с неодобрением его идеи. Декарт никогда не был бойцом, стремящимся в борьбе доказывать свою правоту. Он полагал, что изменять скорее следует себя, нежели окружающий мир. И он ни в коей мере не желал конфронтации с церковью. Стремясь обрести уединение и покой, он переселяется в Голландию, которая славилась большей толерантностью, нежели Франция. Но к концу его жизни споры и нездоровые страсти вокруг его учения одолели его и там.

Декарт начинает подыскивать новое место, где он мог бы спокойно жить и работать. Узнав об этом, шведская королева Христина - его друг и собеседник по переписке - приглашает философа в Швецию.

Это весьма любопытный момент. Его стоит прокомментировать. Начиная с конца Средних веков, европейская элита начинает ценить образование и изысканную культуру – время невежественных и буйных баронов, которые с гордостью заявляют, что они лучше управляются с мечом, чем с пером, безвозвратно прошло. Уже в XVI веке благородное происхождение и хорошее образование идут рука об руку. Соответственно, представители нового искусства, новой науки и новой философии часто находят поддержку среди сильных мира сего. Без этой поддержки и покровительства консерваторы и прежде всего церковь очень скоро просто «сожрали» бы этих людей.

В XVI - XVII вв. возникает такое любопытное явление как салоны. В них аристократия и представители новой культуры встречаются и обогащают друг друга. Аристократия обогащается новыми идеями, а творцы культуры деньгами и покровительством. Весьма характерно, что именно в Новое время термин «вульгарный» начинает использоваться как для обозначения низкого происхождения человека, так и для констатации отсутствия образования и общей культуры. Аристократия политическая все больше сливается с аристократией духа. В этом отношении, нет ничего удивительного в том, что в числе друзей по переписке у Рене Декарта была шведская королева.

Переезд в Швецию погубил философа. Декарт, как французский аристократ, был сибарит. Он очень любил вставать поздно, а иногда предпочитал и вообще не вставать - оставаясь в постели, он медитировал относительно оснований философии, математики или физики. Климат Швеции оказался для него чрезмерно суровым. Кроме того, королева Христина по обычаю северных протестантских стран начинала свой день весьма рано. Ее беседы с Рене Декартом начинались в пять часов утра. Причем, следует помнить, что в отличие от современного человека, который может за пятнадцать минут после сна быстро одеться, выпить чашку кофе и выйти по делам, Декарт не имел такой возможности - туалет XVII века предполагал множество операций, так что для того, чтобы покинуть дом в благопристойном виде, иногда требовалось несколько часов - страшно подумать, во сколько приходилось вставать Рене Декарту. К тому же, европейские дома в XVII веке плохо отапливались. Топливо стоило дорого, а камины - плохое средство для обогрева каменного дома (почему-то европейцы не позаимствовали у московитов идею «русской печи»). Спасаясь от холода, люди спали под толстыми перинами, кровать защищалась балдахинами или располагалась в «шкафу» - своеобразном «отсеке» для сна. Скорее всего, пробуждение и подъем в столь ранний час доставляли Рене Декарту большой дискомфорт, и холод этот дискомфорт лишь усугублял.

Второго февраля 1650 года после очередной утренней беседы с королевой философ заболел воспалением легких и через неделю скончался. Через шестнадцать лет его прах был перевезен его друзьями во Францию и захоронен в церкви св. Женевьевы, нынешнем Пантеоне. Церковь долго отказывалась оказать праху Декарта подобные «почести», поскольку его книги находились в индексе запрещенных ею книг. Но королева Христина, которая к тому времени отреклась от престола и перешла в католичество, дала письменные показания (ложные), что именно влияние Рене Декарта было тому причиной. Как философ Декарт не устраивал церковь, но она примирилась с ним как с успешным католическим «миссионером», приведшим в лоно истиной веры королеву шведов.

Прежде чем перейти к изложению философии Декарта, полагаю необходимым обратить ваше внимание на одно терминологическое обстоятельство. Философия Декарта обозначается терминами «картезианство», «картезианская философия». Название возникло вследствие того обстоятельства, что сам Декарт подписывал свои тексты латинизированным словом «Картезиус». Поэтому если далее вы встретите термин «картезианство», то помните, что речь идет о философии Декарта.

§. 2. Теория познания.

Как это ни странно, но рассмотрение философии Декарта я вынужден начать с упоминания некоторых обстоятельств его биографии. Это не моя прихоть. Сам Рене Декарт проложил этот путь в своем трактате «Рассуждение о методе» (1637 г.).

Как и Френсис Бэкон, Рене Декарт начинает изложение свое системы с констатации того жалкого положения, в котором пребывают современные ему науки. Он пишет: «Я с детства был вскормлен науками, и так как меня уверили, что с их помощью можно приобрести ясное и надежное познание всего полезного для жизни, то у меня было чрезвычайно большое желание изучить эти науки. Но как только я окончил курс учения, завершаемый обычно принятием в ряды ученых, я совершенно переменил свое мнение, ибо так запутался сомнениях и заблуждениях, что, казалось, своими стараниями в учении достиг лишь одного: все более и более убеждался в своем незнании. А между тем я учился в одной из самых известных школ в Европе и полагал, что если есть на земле где-нибудь ученые люди, то именно там они и должны быть... Вместе с тем я знал, что думают обо мне другие, и не замечал, чтобы меня считали ниже моих соучеников, среди которых были и те, кто предназначался к занятию мест наших наставников. Наконец, наш век казался мне цветущим и богатым высокими умами не менее какого-либо из предшествующих веков. Все это дало мне смелость судить по себе о других и думать, что такой науки, какой меня вначале обнадеживали, в мире нет» (29. 2, С. 252). Таким образом, Декарт приходит к выводу, что от достоверного и истинного знания далеки все науки. Он по порядку рассматривает каждую из них и везде находит изъян.

Богословие прекрасно, но занятия им тщетны, поскольку спасение доступно всем – и знающим его, и незнающим.

«О философии скажу одно: видя, что в течение многих веков она разрабатывается превосходнейшими умами и, несмотря на это, в ней доныне нет положения, которое не служило бы предметом споров и, следовательно, не было бы сомнительным, я не нашёл в себе такой самонадеянности, чтобы рассчитывать на больший успех, чем другие. И, принимая во внимание, сколько относительно одного и того же предмета может быть разных мнений, поддерживаемых учёными людьми, тогда как истинным среди этих мнений может быть только одно, я стал считать ложным почти всё, что было не более чем правдоподобно» (29. 2, С. 254). «...нельзя придумать ничего столь странного и невероятного, что не было бы уже высказано кем-либо из философов» (29. 2, С. 259).

«Далее, что касается других наук, то, поскольку они заимствуют свои принципы из философии, я полагаю, что на столь слабых основаниях нельзя построить ничего прочного» (29. 2, С. 254).

Одна математика, по мнению Декарта, обладает достоверным и очевидным знанием, но достойного применения не имеет, служа лишь ремёслам. Странно, замечает философ, что на столь прочном и крепком фундаменте не воздвигнуто чего-либо более возвышенного.

«Наконец, что касается ложных учений, то я достаточно знал им цену, чтобы не быть обманутым ни обещаниями какого-нибудь алхимика, ни предсказаниями астролога, ни проделками мага, ни всякими хитростями или хвастовством тех, что выдают себя за людей, знающих более того, что им действительно известно"(29. 2, С. 254).

Декарт принимает решение избавиться раз и навсегда от взглядов, воспринятых им ранее, с тем, чтобы заменить их потом взглядами, согласованными с требованиями разума.

Философ оставляет книжные занятия и отправляется путешествовать, ибо ему казалось, что он может встретить «более истины в рассуждениях каждого, касающихся непосредственно интересующих его дел, исход которых немедленно накажет его, если он неправильно рассудил, чем в кабинетных умозрениях образованного человека, не завершающихся действием и имеющих для него, может быть, единственное последствие, а именно: он тем больше тщеславится ими, чем дальше они от здравого смысла, так как в этом случае ему приходиться потратить больше ума и искусства, чтобы попытаться сделать их правдоподобными"(29. 2, С. 255).

«Сама большая польза, полученная мной, состояла в том, что я научился не особенно верить тому, что мне было внушено только посредством примера и обычая, так как видел, как многое из того, что представляется нам смешным и странным, оказывается общепринятым и одобряемым у других великих народов. Так я мало-помалу освободился от многих ошибок, которые могут заслонить естественный свет и сделать нас менее способными внимать голосу разума» (29. 2, С. 255 - 256).

В итоге, Декарт, обрел понимание тех средств, которые позволили бы ему достичь цели. А цель эта – создать новую истинную науку, в которой все дисциплины и суждения систематически приведены в согласованное единое целое. Новая наука представляется ему устроенной на манер геометрии, где из аксиом и посылок с необходимостью следуют выводы. Но прежде чем строить такую науку, необходимо расчистить место, снеся здание науки старой. В деле сноса Декарт собирается вести себя как рачительный строитель, который не выбрасывает на помойку старые кирпичи, но откладывает про запас те из них, которые годны для дела. Иными словами, необходимо исследовать, что в старой науке является истинным, а что ложным. Эту критическую работу он называет «методическим сомнением». Это сомнение руководствуется следующими правилами нового метода.

1. «...никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью, т. е. тщательно избегать поспешности и предубеждения и включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и отчётливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению» (29. 2, С. 260). Это правило можно назвать правилом очевидности (ясность и отчётливость). Его основа - интуиция, действие которой служит себе и основой, и подтверждением, ибо оно не опирается ни на что иное, как на взаимную прозрачность интуитивного действия. Это ясная и отчётливая идея, которая отражает чистый свет разума.

2. «...делить каждую из рассматриваемых мною трудностей на столько частей, сколько потребуется, чтобы лучше их разрешить» (29. 2, С. 260). Здесь выражен аналитический метод.

3. «...располагать свои мысли в определённом порядке, начиная с предметов простейших и легко познаваемых, и восходить мало-помалу, как по ступеням, до познания наиболее сложных, допуская существование порядка даже среди тех, которые в естественном ходе вещей не предшествуют друг другу» (29. 2, С. 260). Это синтез, следующий за анализом.

4. «...делать всюду перечни настолько полные и обзоры столь всеохватывающие, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено» (29. 2, С. 260). Перечень и обзор: первый контролирует полноту анализа, второй - корректность синтеза.

«Те длинные цепи выводов, сплошь простых и лёгких, которыми геометры обычно пользуются, чтобы дойти до своих наиболее трудных доказательств, дали мне возможность представить себе, что и все вещи, которые могут стать для людей предметом знания, находятся между собой в такой же последовательности. Таким образом, если воздерживаться от того, чтобы принимать за истинное что-либо, что таковым не является, и всегда соблюдать порядок, в каком следует выводить одно из другого, то не может существовать истин ни столь отдалённых, чтобы они были недостижимы, ни столь сокровенных, чтобы нельзя было их раскрыть» (29. 2, С. 261).

Здесь Декарт задает основную посылку знаменитого «геометрического метода», столь популярного у последующих философов. Суть его в том, чтобы построить философское доказательство на манер доказательства геометрического, и тем самым придать философскому доказательству строгость, надежность и точность геометрии. В основе этого метода лежит уверенность, что «все вещи, которые могут стать для людей предметом знания, находятся между собой в такой же последовательности».

Руководствуясь этими правилами, Декарт успешно преобразовывает на систематических началах геометрию и алгебру и разрешает множество проблем. Ободренный этими успехами он обращается к другим наукам. «Но, приняв во внимание, что начала наук должны быть заимствованы из философии, в которой я пока ещё не усмотрел достоверных начал, я решил, что прежде всего надлежит установить таковые» (29. 2, С. 262).

Но обнаружить эти начала не так то легко. И науки, и философия опираются на опыт, то есть чувственное знание, и умозрение. Опытное, чувственное познание вызывает у Рене Декарта весьма сильное сомнение. Чувства часто обманывают нас, представляя нам вещи не такими, какие они есть на самом деле.

Вы можете падать с крыши высокого дома, чувствовать свое ускорение, слышать свой крик и с ужасом наблюдать приближающуюся землю, и за секунду до удара проснуться, вскочив с постели с чувством облегчения и осознания, что это был сон. Но, при этом, у вас был полный набор чувственных восприятий, связанных с падением. Можно вспомнить феномен фантомных болей, когда ампутированная часть тела все еще болит. Или можно вспомнить феномен миража. В качестве крайнего примера, можно обратиться к наркотическим состояниям. Сам я, к счастью, их не испытывал, но читал и слышал от других, что реальность в этих состояниях предстает совсем иной.

Таким образом, мы видим, что данные чувственного восприятия, то есть опыта, не могут мыслиться ясно и отчетливо. Они нуждаются в дополнительной проверке. Соответственно, согласно первому правилу картезианского метода, их следует отложить в сторону или, как говорят феноменологи XX века, вынести за скобки. Но, откладывая в сторону как сомнительные и требующие дополнительной проверки данные опыта, мы, тем самым, выносим за скобки и все науки, поскольку они на этом опыте основываются.

Остается лишь математика. Она, как кажется Декарту, есть знание, основывающееся на очевидностях разума. То, что два плюс два равно четырем, кажется Декарту с очевидностью данным в нашем мысленном созерцании. Не можем ли мы в математике найти искомые твердые, абсолютные основания для науки? Нет – отвечает Декарт. Нам ничто не мешает вообразить, что мы находимся во власти не всеблагого Бога, а во власти злобного и коварного демона, который внушает нашему разуму математические очевидности. Вероятность этого, конечно, крайне мала, но полностью исключить мы ее не можем. Следовательно, и очевидность математических аксиом также не может рассматриваться как искомая точка опоры.

В этом месте, возможно, современный человек подумает, что наш философ впал в чрезмерную фантазию. Моя супруга в таких случаях обычно в шутку констатирует: «Допились!». Но если эту фантазию о злобном демоне перевести в современные понятия и образы, то мысль Декарта уже не представляется столь абсурдной. Современный человек, за редким исключением, не сильно обеспокоен демонами. Но фантазии о том, что разум людей контролируют всесильные спецслужбы или инопланетяне, весьма распространены. И, размышляя отвлеченно, пожалуй, ни один из нас не решится утверждать со стопроцентной вероятностью, что он не попал в зону внимания этих зловредных сил. Современный кинематограф столь многократно и столь детально иллюстрировал эту ситуацию, что любой с легкостью может примерить ее на себя. Так что предположение Декарта вполне допустимо.

Но, вынося за скобки данные всех наук, мы выносим за скобки весь мир и большую часть самих себя. Ведь сомневаясь в существовании других вещей, мы должны усомниться и в существовании собственного тела – оно также дано нам посредством чувственных восприятий. А сомневаясь в очевидности математических аксиом, мы можем усомниться и во всем остальном содержании нашего сознания. Все сущее выносится за скобки.

Произведя столь безжалостную селекцию нашего знания, Рене Декарт, наконец, обнаруживает столь рьяно искомое им твердое основание. Это знаменитое картезианское «cogito ergo sum» (лат.) – «мыслю, следовательно, существую».

В самом деле, мир и наше тело нам могут лишь представляться, то есть быть иллюзией нашего восприятия и нашего сознания. Содержание нашего сознания нам может быть навязано чуждой силой.⁸ Но с необходимостью должен существовать тот, кому представляется мир, тот, кому навязываются некие идеи. Неважно: истинно содержание нашего сознания или нет, заблуждаемся мы или нет; важно, что сам факт сомнения или заблуждения с очевидностью констатирует наше существование. Чтобы заблуждаться, необходимо существовать. Таким образом, суждение «мыслю, следовательно, существую» действительно является абсолютной истиной. А на абсолютной истине можно основать все здание науки.

Но сделать это нелегко. Методическое сомнение Рене Декарта загнало его в тупик. Отбросив весь мир, все данные наук как сомнительные, он оказывается заключенным на маленьком скалистом островке под названием «cogito ergo sum». Теперь ему необходимо перебросить мостик через ту пропасть, которую он сам вырыл, и вновь восстановить все вынесенное за скобки. Ибо меньше всего Декарт хотел бы выступить в амплуа великого скептика, заявляющего о тщетности нашего познания. Он сам пишет: «Целых девять лет я ничем иным не занимался, как скитался по свету, стараясь быть более зрителем, чем действующим лицом, во всех разыгрывавшихся передо мною комедиях. По поводу каждого предмета я размышлял в особенности о том, что может сделать его сомнительным и в ввести нас в заблуждение, и между тем искоренял из моего ума все заблуждения, какие прежде могли в него закрасться. Но я не подражал, однако, тем скептикам, которые сомневаются только для того, чтобы сомневаться, и притворяются пребывающими в постоянной нерешительности. Моя цель, напротив, заключалась в том, чтобы достичь уверенности и, отбросив зыбучие наносы и пески, найти твердую почву (выделено мной – С. Ч.)» (29. 2, С. 266).

Из этого трудного положения Декарт выходит весьма ловко, я бы даже сказал - весьма жульнически, хотя я ни в коей мере не сомневаюсь в его искренности. Полагаю лишь, что он чрезмерно увлекся своим методическим сомнением и слишком усугубил собственное положение. Он сам себя загнал в тупик. Мотивация его мне понятна, ибо определена философией знания того времени. Из этой философии исходят все рационалисты. И даже Иманнуил Кант, который отказался от рационализма, подчиняется ей. Они все приемлют научное знание, лишь как знание аподиктическое, то есть знание всеобщее и необходимое, знание абсолютное. Опыт, базирующийся на чувственных восприятиях и неполной индукции, представляется им неподходящей основой для такого знания. И они ищут некие очевидности разума, которые бы смогли стать незыблемым основанием этого абсолютного знания. Претензия чрезмерная и, с моей точки зрения, бесперспективная. Наше, так называемое, вероятностное научное знание, базирующееся на опыте, неплохо работает и подтверждается практическими результатами. Необходимо обрести смирение и удовлетвориться этим вероятностным знанием. Поиск интеллигибельных (духовных, идеальных) оснований абсолютной науки есть игры разума, которые погружают нас в куда более зыбкие пески, нежели вероятностный характер опыта. Говоря образно, не стоит лечить лихорадку чумой.

Способ, посредством которого Рене Декарт спасает себя из этого сложного положения, созданного им самим, вам хорошо известен. Как минимум, мне тотчас в голову приходит две хорошо известных аналогии. Первая – это барон Мюнхгаузен, который, потянув себя за волосы, извлек себя и своего коня из болота. Эта процедура может быть прекрасной символической эпитафией ко всем изысканиям рационалистов. Вторая – ее Декарт мог наблюдать частенько в театре. Речь идет о так называемом «Боге из машины», который внезапно возникает на сцене и разрешает все неразрешимые трудности и противоречия. Именно к фигуре Бога считает необходимым обратиться и Рене Декарт.

Рене Декарт, имея лишь одно «cogito ergo sum», или, иначе говоря, «мыслящее Я», пытается исследовать содержание этого «мыслящего Я». И первое, что он обнаруживает в нем - это фигура Бога.

Вот как об этом пишет сам Декарт: «… размышляя о том, что, раз я сомневаюсь, значит, мое бытие не вполне совершенно, ибо я вполне ясно различал, что полное постижение – это нечто большее, чем сомнение, я стал искать, откуда я пробрел способность мыслить о чем-нибудь более совершенном, чем я сам, и понял со всей очевидностью, что это должно прийти от чего-либо по природе действительно более совершенного» (29. 2, С. 269). Автором этой идеи не может быть человек, ибо несовершенное существо не может изобрести идею совершенного существа. «Таким образом, оставалось допустить, что эта идея была вложена в меня тем, чья природа совершеннее моей и кто соединяет в себе все совершенства, доступные моему воображению, - одним словом, Бога» (29. 2, С. 270). « А между тем, возвращаясь к рассмотрению идеи, какую я имел о совершенном существе, я находил, что существование заключается в представлении о нем точно так же, как в представлении о треугольнике – равенство его углов двум прямым или как в представлении о сфере – одинаковое расстояние всех ее частей от центра, или еще очевиднее. А потому утверждение, что Бог - совершеннейшее существо – есть, или существует, по меньшей мере настолько же достоверно, насколько достоверно геометрическое доказательство (выделено мной – С. Ч.)» (29. 2, С. 271).

Иными словами, анализируя понятие Бога как сверхсовершенного существа, Декарт приходит к выводу, что сверхсовершенство не может мыслиться вне существования – это противоречиво понятие, поскольку сверхсовершенство, которое не сушествует, таковым не является. Несуществование умаляет полноту совершенства. Следовательно, чтобы избежать логического противоречия, мы с необходимостью приходим к выводу о том, что свехсовершенная сущность с необходимостью должна мыслиться как существующая. Следовательно, из анализа самого понятия «Бог» мы с необходимостью приходим к выводу, что Бог существует.

Фактически, Декарт воспроизводит знаменитое онтологическое доказательство бытия Божьего Ансельма Кентерберийского, жившего в 11-м веке. Кроме того, здесь отчетливо заметно влияние Блаженного Августина, с трудами которого Декарт основательно ознакомился во время своего обучения в иезуитском колледже. С современной точки зрения, это доказательство ошибочно, ибо существование здесь рассматривается, как один из признаков, атрибутов понятия. Но это неверно. Уже в XVIII веке Иманнуил Кант ехидно заметил, что наличие в уме ясной и отчетливой идеи ста талеров (весьма симпатичная серебряная монета) еще не означает присутствие этой суммы в нашем кармане. Из анализа содержания понятия мы не можем вывести факт существования предмета, который обозначает это понятие.

Но Декарт не видит, или, возможно, не хочет видеть этой проблемы. Бог ему крайне необходим. Без Бога его гносеология превращается в декларацию скептицизма. А это имеет не только неприятные последствия теоретического характера, но и практического. У Декарта и так были серьезные проблемы с церковью. Если же в его системе не нашлось бы места для Бога, эти проблемы многократно умножились бы. Кроме того, не стоит удивляться тому, что после полуторатысячелетней тотальной промывки мозгов христианской идеологией, европейский ум способен усмотреть разумность, логичность и истинность там, где нет и их следа. Подобные феномены можно наблюдать во множестве и сегодня, обратившись к практике тоталитарных государств и обществ.

Фактически, Бог выступает в системе Декарта как высший гарант истинности нашего познания. Сверхсовершенство Бога с необходимостью предполагает его характеристику как всеблагой сущности. А всеблагая сущность не станет развлекаться тем, чтобы создавать человека лишенного способности к истинному познанию. Следовательно, Бог создал человека способным к эмпирическому и рациональному познанию истины.

Правда, тотчас появляется иная проблема. Если человек создан Богом способным к истинному познанию, то почему он чаще пребывает в заблуждении, нежели в обладании истинной? Эта проблема – еще одно «родимое пятно» рационализма. Она терзала не только Декарта, но и Спинозу, и Лейбница.

Декарт разрешает эту проблему указанием на то, что причиной заблуждения является давление воли на разум. Наша натура содержит в себе много страхов, тревог, желаний и надежд. Все это не имеет никакого отношения к нашему рациональному познанию. Но все это властно влияет на него. Стоит отметить, что учение Декарта о давление воли на разум восходит к христианской доктрине о злой воле и грехопадении, которую философ хорошо усвоил, обучаясь в иезуитском колледже. Так, парадоксальным образом, новая рациональная философия Рене Декарта смыкается с архаическим учением церкви. Впрочем, Декарта это ни в коей мере не смущало, поскольку он сам совершенно искренне неоднократно подчеркивал свою приверженность к учению церкви. И его непрестанно огорчало нежелание церкви признать безопасность для веры его философии.

Впрочем, в этом пункте философ заблуждался, а церковь оказалась права. Философия Декарта стала важнейшим источником той бурной и полноводной научной реки, что в последующие столетия смела монополию религии на знание и мировоззрение.

§. 3. Онтология.

Абсолютная истина «мыслю, следовательно, существую» оказывается для Декарта исходным тезисом при создании учения о мире. Подобно пауку Декарт извлекает из этого тезиса основные понятия своей онтологии.

В этом извлечении как раз и проявляется сущность учения рационализма. Рационалист полагает, что наш разум с самого начала содержит в себе некие врожденные идеи, которые и следует использовать в качестве основания для возведения здания науки. Эти идеи, правильно проанализированные и согласованные, создают конструкцию, если угодно – скелет, науки. А уже затем мы заполняем эту конструкцию материалом, поставляемым опытом. Достоверность науки создается не вероятностным опытом, а непреложностью этих идей.

«Cogito ergo sum» и идея Бога как раз и являются такими основаниями. Именно из «cogito», как я уже сказал выше, Декарт извлекает основные понятия своей онтологии.

Первая категория – это Бог. Он создал не только нас, но и весь мир. Вторая категория – мыслящая субстанция. Третья категория – материальная субстанция. Пожалуй, лучше, если сам Декарт продемонстрирует этот фокус извлечения из абстрактной идеи целого мира. Уж поверьте, это интереснее, чем нелепые, беспомощные проделки фокусника, извлекающего кролика из пустой шляпы! Вот это место из его «Рассуждение о методе»⁹: «Затем, внимательно исследуя, что такое я сам, я мог вообразить себе, что у меня нет тела, что нет ни мира, ни места, где я находился бы, но я никак не мог представить себе, что вследствие этого я не существую; напротив, из того, что я сомневался в истине других предметов, ясно и несомненно следовало, что я существую. А если бы я перестал мыслить, то, хотя бы всё остальное, что я когда-либо себе представлял, и было истинным, всё же не было основания для заключения о том, что я существую. Из этого я узнал, что я - субстанция, вся сущность, или природа, которой состоит в мышлении и которая для своего бытия не нуждается ни в каком месте и не зависит ни от какой материальной вещи (выделено мной – С. Ч.)" (29. 2, С. 269).

"Под субстанцией мы можем разуметь лишь ту вещь, коя существует, совершенно не нуждаясь для своего бытия в другой вещи (выделено мной – С. Ч.)" (29. 2, С. 334). Атрибут (основное свойство, главный способ проявления, существования) этой мыслящей субстанции - мышление.

Определение субстанции, предложенное Декартом несколько тяжеловесно. Впоследствии Спиноза дал более элегантное определение: субстанция – это то, что является причиной самое себя. Для пояснения того, что такое субстанция можно вспомнить Бога монотеистической религии. Бог и есть субстанция, поскольку для своего существования он не нуждается в другой вещи. Он есть воплощение существования, бытия. И Он является источником всех законов мироздания, в том числе и причинно-следственной связи. В противном случае, нам необходимо было бы предположить Бога номер два, порождающего первого Бога. А для объяснения причины существования этого второго Бога пришлось бы обратиться к третьему Богу, и так до бесконечности. Таким образом, понятие «субстанция» обозначает определенное начало, основание мироздания. Субстанция – это то, к чему мы сводим существование всех многообразных феноменов, составляющих мир.

Помимо мыслящей субстанции Декарт выделяет материальную субстанцию. «Любая вещь, имеющая отношение к телу, предполагает протяжённость, а всё, обнаруживаемое в уме, - лишь различные способы мышления. Так, например, нельзя представить себе фигуру иначе, чем в пространстве, так же, как и движение; а воображение или чувство, или воля могут быть представлены только мысленно. И наоборот, можно представить протяжённость без фигуры или без движения, что очевидно любому, кто обратит на это внимание».

Таким образом, духовный мир - это res cogitans (вещь мыслящая), материальный мир - res extensa (вещь протяжённая). Все остальные свойства - например, цвет, вкус, вес и звук - Декарт считает вторичными, потому что относительно их нельзя иметь ясную и отчётливую идею. «Следовательно, во всей вселенной одна материя, и мы знаем её потому только, что она протяженна...». Вселенная – это гигантское скопление материи, подчиненной механическим законам.

И так, при помощи своего рационалистического метода Декарт обнаружил три субстанции: Бог, материя, мышление. Очевидно, что они не могут быть равны между собой. Естественно, главная субстанция по Декарту – это Бог. Это не только главная субстанция, но и, фактически, единственная субстанция, поскольку определению субстанции полностью соответствует лишь Бог. Материя и мышление – это неполноценные субстанции, ибо они производны от Бога.

Уже в этом разведении субстанций сказывается новаторство Декарта. Средневековой науке и в голову не пришло бы изучать мир отдельно от Бога. Иное дело Декарт. Как христианин он констатирует, что единственной и главной субстанцией является Бог. Материя и мышление созданы и упорядочены Богом. В отношении к Богу они не субстанции. Но в отношении к миру они - самые настоящие субстанции, ибо все, что существует в мире, есть проявление либо материальной, либо мыслящей субстанции. Таким образом, уже в основаниях онтологии Декарта содержится мысль о том, что изучение Бога и изучение мира – это два различных, несовпадающих вида познания. Свою онтологию Декарт начинает с понятия «Бог», но развивает ее уже без этого понятия. Именно поэтому Декарт оказывается дуалистом, поскольку в своем учении о мире, в своей онтологии он указывает лишь две субстанции.

Более того, согласно определению того, что есть субстанция, неизбежен вывод о том, что субстанция - это автономное начало, она замкнута на саму себя и не взаимодействует с другой субстанцией. Материя не нуждается в своем существовании в мышлении, духовная же субстанция – в материи. Материя и мышление между собой не взаимодействуют.

Последнее заявление, скорее всего, не сильно удивило читателя. При чтении философского текста, наполненного абстрактными понятиями, он готов принять без возражений и тезис о том, что материя и мышление не взаимодействуют. Но если этот тезис перевести в наглядный пример, то читатель будет крайне изумлен. Онтологический тезис, утверждающий автономность, замкнутость материального и мыслительного начал, на практике означает следующую проблему: вам приходит мысль написать письмо другу и ваш ум мысленно уже это письмо составил, после чего ваше тело отправляется к письменному столу, располагается за ним и начинает это письмо писать. Если материя и мышление не взаимодействуют между собой, то как можно объяснить это странное взаимодействие вашего тела – модуса материи, и вашего ума – модуса мышления? Объяснить трудно, невозможно объяснить.

Это взаимодействие объяснить не может и сам Декарт. Вернее, он пытается его объяснить, но безуспешно. Он заявляет о том, что шишковидная железа в нашем мозгу есть столь хитрая вещь, что мыслительные токи и токи материальные так близко соседствуют в ней, что влияют друг на друга. Очевидно, на лицо противоречие: сначала Декарт заявляет о том, что материя и мышление не взаимодействуют, а затем он расписывает, фактически, это взаимодействие. Декарт и видит, и чувствует это противоречие, но разрешить его не хочет. Он упрямо настаивает на своем исходном онтологическом тезисе. И что особенно удивительно, все последующие рационалисты также настойчиво придерживаются этого утверждения.

Этот тезис для них настолько важен, что они готовы пуститься в достаточно забавные объяснения относительно того, почему в повседневности мы сталкиваемся с иллюзией взаимодействия. Так, например, Мальбранш пытается объяснить параллелизм процессов материальных и мыслительных тем, что в соответствие их приводит Бог (окказионализм). Так, если наш ум желает написать письмо другу, то Бог заставляет наше тело выполнить соответствующие действия. Теория весьма остроумная, но по своим выводам весьма пагубная. Помимо всех прочих сложностей, в которые мы не будем вникать, она находится на грани ереси. В частности, пример с письмом, хорош тем, что речь идет о деле похвальном и даже благородном. Но что делать, если вместо письма другу мы будем рассматривать ситуацию преступного замысла, а именно: убийство старухи-процентщицы с целью ограбления. Согласно этой теории, Бог, не одобряя замыслов и действий преступника, все же принужден привести их в телесное исполнение, коль уж от начала времен он возложил на себя обязанность приводить в соответствие процессы материальные и мыслительные.

Впоследствии, Спиноза и Лейбниц предложили куда более оригинальные и менее сомнительные решения этой проблемы. В соответствующем месте мы рассмотрим их. Пока же исследуем, почему и Декарт, и последующие философы-рационалисты столь настойчиво настаивали на автономии материи и мышления.

Наука Нового времени в своем революционном развертывании покоилась на двух основаниях – опыт и рациональные, прежде всего, математические методы. Рационалисты принципиально делали акцент на втором основании. Их «континентальное происхождение» проявлялось в большей консервативности мышления, в более сильной зависимости от умозрительной «старой» философии. Рационалисты жаждали абсолютной научной истины и знали, что опыт не может быть ее источником. Следовательно, ее источником должен быть разум.

Но человеческий разум сам по себе – сомнительное основание для абсолютной истины. Он склонен к ошибкам и заблуждениям. Лишь выступая в качестве «агента» Бога, разум в состоянии стать источником абсолютного знания. Так складывается основная схема рационалистической философии: Бог изначально закладывает в человеческий разум ряд (врожденных) идей, которые впоследствии при соответствующих разработке и развитии становятся основаниями абсолютного научного знания. Опыт – лишь источник фактического материала, которым заполняются рационалистические схемы. Прекрасный образец этого – математика, наука, которою так любили рационалисты, и которой они так много занимались. Математика исходит из чистых (внеопытных), интуитивных оснований и посредством их анализа создает самое себя. И лишь уже затем математическое знание прилагается к познанию мира, данного нам в опыте.

Налицо любопытнейшая переформулировка основной схемы предшествующей средневековой христианской культуры. Христианский мыслитель познавал мир, опираясь на Откровение и Священное Писание. Гарантом истинности такого познания был Бог, от которого и исходили Откровение и Писание. Рационалисты познают мир, опираясь на врожденные идеи разума. Гарантом истинности этих идей также является Бог.

Очевидно, что эта логика совершенно чужда идеи зависимости разума от материи. Подобная зависимость могла бы поставить под сомнение глубину и адекватность связи разума и Бога. Разум как «официальный» медиум Бога не мог зависеть от какой-то материи. Разум должен быть независимой, самостоятельной субстанцией.

Но есть и еще одно обстоятельство. Декарт был верующим человеком. Но при этом он был и настоящим ученым. И как ученый он осознавал, в каком печальном положении находится современная ему наука. Под наукой в те времена подразумевали, прежде всего, науки о природе. Сфера социального и человеческого всецело находились в ведении религии.

Пробуждающийся научный разум всегда начинает с того, что определяет предметом своего познания природу – сфера социального слишком сложна и туманна для него. Лишь детальная и успешная проработка научных методов в деле исследования природы, позволяет со временем приступить к познанию социального и человеческого. Добившись успеха в познании окружающего мира (природы), человек в состоянии рефлексивно вычленить себя из этой природы и обратить познание на самого себя.

Но и науки о природе также испытывали мощнейшее, почти тотальное влияние религиозной парадигмы, а, значит, и метафизической философии, усвоенной христианством. Сама природа религии тесно связана с мистическим и мифологическим. В христианстве же эти элементы были основательно проинтерпретированы в духе метафизики Платона и Аристотеля. Соответственно, наука Средневековья могла существовать лишь в этих формах. Исследуя природу, средневековый ученый постоянно использовал метафизические, мистические, магические, мифологические «термины» и «методы». Естественно, результат подобного «научного» познания был весьма плачевным.

Своим тезисом об автономности материи и сознания Декарт фактически пытается развести в разные стороны науку и религию. Он желает очистить поле науки, то есть знания о природе от каких-либо мистических, метафизических, магических и мифологических элементов. Он вовсе не собирается отрицать важность и ценность этого религиозного «коктейля». Он лишь указывает на то, что все это важно, прежде всего, для души, для сферы духа. В познании же природы все это не имеет особой ценности. Проще говоря, задумываясь о спасении души, мы с необходимостью должны обратиться к Священному Писанию, к учению святой матери церкви и к тем древним авторам, которые позволяют нам глубоко и точно понять и то, и другое. Но изучая природу, мы должны на время забыть обо всем этом. Материя и мышление автономны и никак не связаны друг с другом. Следовательно, каждая из этих сфер требует своих специфических методов познания.

Фактически, в этом тезисе Декарта заключается его новейший проект решения проблемы соотношения веры и разума.

Античность эта проблема не беспокоила. Большинство античных философов рассматривали все иррациональное как помеху для нашего познания мира. Средневековье эту ситуацию меняет радикально. Теперь уже разум выступает помехой для веры. Можно вспомнить Тертуллиана, который указывает на то обстоятельство, что одно и то же обсуждается и философами, и еретиками: существование Бога, сущность мира, природа человека и т. д. Далее Тертуллиан указывает, что христианину не нужна мудрость философов, коль он вкусил от мудрости Христа. Конечно, многие представители церкви не занимали столь радикальной позиции как Тертуллиан, но и в их глазах Разум нуждался в оправдании. Примат Веры над Разумом выражался и в тотальном идеологическом и политическом господстве церкви.

В Новое время идеологическое господство церкви испытывает все больший натиск со стороны новой науки. И церковь не в силах ему противостоять. Конечно, она пытается репрессировать ученых, она запрещает и сжигает их книги. Но слишком часто ученые находят покровительство у сильных мира сего и оказываются недоступными для репрессий церкви. Церковь слабеет. Она расколота на католиков и протестантов. И те и другие нуждаются в поддержке государства, чтобы более успешно резать друг друга. И ссорится с представителями государства из-за каких то там ученых церкви не с руки.

Сильные же мира сего покровительствуют ученым не из гуманитарного интереса. Этот интерес вполне прагматичен. Успехи новой науки оказываются основательно завязаны на коммерции и политике. Плоды новой науки все более активно используются в повседневной жизни общества. Спор церковников и физиков о законах природы сам по себе мог мало заинтересовать королей и князей Нового времени. Но тот факт, что теории физиков позволяют вести успешный артиллерийский огонь или провоцируют создание нового оружия, был для них небезразличен.

Заинтересованы в новой науке оказались и коммерческие круги. Когда Магеллан отправился в свое путешествие, у него было пять кораблей и несколько сот человек команды. Через два года в порт вернулся лишь один корабль с двадцатью людьми на борту. Но пряности, которые привез этот корабль, не только окупили все затраты на экспедицию, но и принесли хорошую прибыль. А кругосветное путешествие Магеллана не смогло бы состояться без новейших научных и технических открытий. Таким образом, новая наука в своем споре с церковью получает все большую поддержку со стороны политической и коммерческой элиты. Церковь вынуждена сдавать свои позиции в деле объяснения и познания мира. И это ее крайне раздражает.

Рене Декарт был одним из самых выдающихся создателей новоевропейской науки. И как таковой, сам того не желая, он был в числе тех, кто разрушал монополию церкви на знание. Это обстоятельство объясняет, почему христианские церкви (католики и протестанты) столь раздраженно воспринимали его теории. Это обстоятельство также объясняет, почему современные историки философии часто сомневаются в искренности заверений Декарта о его приверженности учению церкви. Осторожность Декарта в публикации своих произведений они склонны объяснить его страхом перед церковными репрессиями. Но у нас нет никаких оснований заподозрить Декарта в неискренности. Из его текстов с очевидностью следует его искренняя приверженность учению церкви. Просто, Декарт полагал, что между новой наукой и учением церкви нет никакого противоречия. И именно это он пытался доказать в рамках своей философии. Фактически, Рене Декарт создает новый проект соотношения науки и религиозной веры. Он хочет создать поле для изысканий новой науки, не затрагивая при этом интересы веры.

Церковь восприняла этот проект крайне враждебно. Это неудивительно, поскольку он ограничивал претензии церкви на монопольное владение знанием о мире. Но по прошествии нескольких столетий мы видим, что этот проект был воспринят и церковью, и обществом как совершенно очевидный и наиболее приемлемый вариант.

Декарт выписывает этот проект в буквальном смысле слова. Поясню. Культура – это набор программ, определяющих мышление и поведение представителей этой культуры. Если в культуре происходят изменения, то это означает изменение программ этой культуры – они меняются, появляются новые. Очевидно, что это не происходит автоматически. Новую ситуацию должен озвучить какой-нибудь человек или группа людей. Именно этих людей мы и называем гениями. Они становятся великими потому, что создают новый образец, новую парадигму, которая оказывается востребованной и принятой культурой. И уже все остальные движутся в рамках этой парадигмы, подчас даже не зная того, кто первый направил их по этому пути. В качестве поясняющего примера можно обратиться к музыке. Когда у композитора рождается проект нового музыкального направления, он не может ограничиться парой напевов или наигрышей. Он должен выписать новую идею в виде развернутого музыкального текста. Так и философ. Он расписывает новый культурный проект в виде развернутого философского текста. Здесь роль нотных знаков исполняют философские понятия, а роль законов музыки – законы рационального мышления.

Чтобы понять всю революционность мысли Декарта вновь обратимся к древней науке. В IV веке до н. э. Аристотель выписывает научную программу, которая оставалась значимой вплоть до времени Декарта. Так, в частности, в своем учении о четырех первопричинах Аристотель указывает, что познание той или иной вещи или мира в целом должно осуществляться по четырем пунктам. Мы должны найти формальную причину вещи – ее метафизическую сущность; материальную – исследовать субстрат, из которого состоит вещь; действующую – найти физические причины существования вещи; и целевую – обнаружить метафизическое назначение. Как видим, ученый, согласно Аристотелю, исследующий какой-либо элемент природы, не может обойтись без метафизики. Две из этих четырех первопричин имеют метафизический характер, а две – физический. Этот проект был органично воспринят средневековой наукой. Наука эпохи Возрождения лишь внесла в него небольшие изменения. Соответственно, первые шаги новой науки совершались в рамках этого же метафизического проекта. Часто это обстоятельство порождало весьма курьезные случаи. В качестве примера я позволю себе достаточно большое отступление.

Начало Нового времени демонстрирует повсеместное распространение в Европе огнестрельного оружия. Причем, огнестрельное оружие было двух видов: гладкоствольное и нарезное. Гладкоствольное, например, аркебуза или мушкет, фактически, представляло из себя металлическую трубу, закрепленную на деревянном прикладе. Для стрельбы необходимо было засыпать в нее порох, закатить круглую пулю и зафиксировать содержимое ствола пыжом, чтобы порох не высыпался, а пуля не выкатилась. Подобная относительная легкость зарядки позволяла вести достаточно интенсивный огонь. При известном искусстве стрелок мог сделать пару выстрелов в минуту. Недостатком гладкоствольного оружия являлась его неточность. На расстоянии 100 метров ружейная пуля отклонялась на почти на 2 метра. Положение спасала тактика военных действий того времени – одна плотная масса людей палила в другую плотную массу людей. Нарезное оружие имело в стволе резьбу, которая при выстреле придавала пуле вращение. Благодаря этому нарезное оружие было значительно точнее гладкоствольного, но заряжать его приходилось очень долго, поскольку пулю заколачивали в дуло молотком. Очевидно, что солдат не имел возможности заниматься этим перед фронтом атакующей его кавалерии. Нарезное оружие использовалось охотниками. Факт более высокой точности нарезного оружия был известен уже в XVI веке, но объяснить его не могли. К слову, отметим, что объяснен он был лишь в XVIII веке Бенджаменом Робинсом (и благодаря его исследованиям у меня теперь есть возможность столь уверено рассуждать об этом предмете). В числе прочих причин важной оказывается и та, что шарообразная пуля свободно вкатывается в ствол. При выстреле она рикошетит о стенки ствола, и поэтому направление, в котором она получит отклонение, имеет вероятностный характер.

Но попытки объяснения этого феномена в XVI веке предпринимались. «В 1522 году баварский чернокнижник по имени Мореций исчерпывающе объяснил эффект нарезов. На траекторию обычных пуль, заявил он, влияют демоны – мелкие бесенята, хорошо знакомые каждому промазавшему стрелку. А пуля из нарезного ружья летит по прямой, поскольку ни один демон не может удержаться на крутящемся предмете. В качестве доказательства Мореций указывал на небеса, вращающиеся вокруг Земли и свободные от демонов, - и на неподвижную Землю, кишевшую ими. Как и многие гипотезы, основанные на вере в сверхъестественное, теория Мореция спровоцировала обширную дискуссию. Оппоненты предложили иную – столь же правдоподобную – точку зрения: бесы, напротив, предпочитают именно вращающиеся тела. Именно этим объясняется меткость винтовки: ее пулю ведут к цели демоны. Наконец, в 1547 году гильдия стрелков города Майнца в центральной Германии решила поверить теорию практикой. Сначала по целям, находившимся на расстоянии 200 ярдов (182 метра – Ч. С.), из нарезных ружей было выпущено двадцать обычных свинцовых пуль. Затем из тех же ружей выстрелили двадцатью пулями, отлитыми из чистого серебра, трижды освященными и с маленьким крестиком на каждой. Из обычных пуль в цель попали девять, все освященные прошли мимо. Дело было ясное: демоны предпочитают вращение. Церковные власти запретили в городе дьявольские нарезные ружья, горожане бросали их в костер на городской площади. Дело, вероятно, было в том, что серебро, в отличие от более мягкого свинца, недостаточно плотно «влипало» в желобки-нарезы» (25. С. 199 – 200).

Я посчитал возможным потратить столь много места на этот пример потому, что он прекрасно иллюстрирует и сущность рассматриваемой нами проблемы, и процесс культурных изменений того времени. В этом сюжете мы видим столкновение средневековой науки и средневекового мировосприятия с нарождающимися новой наукой и новой техникой. Новая техническая проблема решается в рамках старой метафизической парадигмы, но с привлечением новых методов. В самом деле, если бы эта проблема возникла в XIII веке, то она породила бы многосотлетнюю дискуссию ученых-книжников. Но дух Нового времени уже дает о себе знать – дискуссия продлилась 25 лет, после чего гильдия оружейников все же решилась прибегнуть к эксперименту.

Причем, эксперимент был неполноценным – методика эксперимента лишь разрабатывалась в то время. Один мой студент заметил: «Но почему они не провели стрельбы с гладкоствольным оружием? Скорее всего, серебряные пули пролетели бы мимо цели и в этом случае». Это очень хороший вопрос. Он раскрывает сущность различия между нашим временем и той эпохой. Весьма характерно, что людям XVI века подобная мысль просто не приходила в голову, как она тотчас приходит в голову человеку современному. Современный человек использует, как очевидные, методы и принципы современной науки. А в XVI веке эта наука только формировалась. И, соответственно, то, что ныне очевидно и элементарно, не являлось таковым для человека XVI века. У него просто не было соответствующих интеллектуальных навыков.

Кроме того, в вышеприведенном примере мы видим: на какую научно-философскую программу интуитивно опираются исследователи – это средневековая парадигма. Сталкиваясь с конкретной технической проблемой, они решают эту проблему, опираясь на метафизические и религиозные посылки, то есть исходят из знания о том, что жизнь на Земле всецело зависит от сил божественных и демонических. Если бы вдруг современный человек попал в то время и заявил, что бесы здесь совершенно ни при чем, то он оказался бы совершенно не понят. Он предстал бы, в лучшем случае, в качестве сумасшедшего, который отрицает очевиднейшие вещи. В худшем же случае, своим отрицанием он лишь подтвердил бы правоту отрицаемой позиции, поскольку всем бы стало сразу понятно, что наш герой находится на службе демонов, которым очень выгодно скрывать свои проделки.

Для того чтобы современный человек мог при решении чисто физических вопросов использовать чисто физические методы, необходимо, чтобы этот подход был разработан философом Декартом и поддержан, и развит другими представителями науки.

Именно против такой средневековой парадигмы и направлена философия Рене Декарта. Его вывод об отсутствии взаимодействия между материей и мышлением означает целую революцию в научной парадигме. В самом деле, если материя автономна по отношению к мышлению, то и изучать ее необходимо без привлечения метафизических средств. Сущность материи - протяженность; следовательно, мы материю взвешиваем, измеряем, вычисляем, мы экспериментируем с ней. Природа состоит из материи. Следовательно, для познания природы нам нет нужды обращаться к метафизике. В этом деле нам не нужна Библия, не нужны писания отцов церкви, и нам нет нужды поминать ни ангелов, ни бесов. Молитвами и магическими формулами мы также не пользуемся. Но если мы обратились к исследованию души, то метафизика здесь как раз уместна. И все, что мы отбросили при изучении материи, здесь оказывается весьма полезным.

Этот подход был встречен церковью крайне враждебно. Но ныне он органично воспринят и церковью, и обществом. Мы не наблюдаем священников в научных лабораториях. Мы не видим их при проектировании и постройке атомных электростанций. Их нет в операционных. Инженер или хирург были бы крайне изумлены, если бы вы спросили его, почему он не использует в своей работе учение церкви. И церковь сама не склонна предъявлять свои права на эти области. Она осознает, что речь идет о материальном и предоставляет соответствующим специалистам разбираться с этим материальным при помощи сугубо рациональных средств. Но как только речь заходит о человеке и проблемах его бытия, появление священника воспринимается многими, очень многими, как вполне уместное. Церковь же полагает, что ее участие в этих вопросах не только уместно, но и необходимо.

Таким образом, сегодня проект Декарта воспринимается большинством, как нечто очевидное и естественное. Но я, как философ, констатирую, что большинство пользуется уже достаточно архаичной программой. Эта программа создана в XVII веке. Меня не удивляет консервативность большинства. Но я не решился бы утверждать, что эта программа есть последнее слово в философии. Правда, здесь мы вступаем на опасную почву дискуссий и разногласий, которые возникают между различными философскими партиями. Собственно, неудовлетворенность картезианской программой чувствовалась уже в XVIII веке. Дуализм субстанций, лежащий в основе этой программы, столь противоречив, что у последующих философов возник огромный соблазн и настоятельная потребность свести его к монизму. Вся эта кутерьма с попытками объяснить взаимодействие тела и души, при том, что онтологически такое взаимодействие совершенно отрицается, подталкивает к простому выводу, что никакого дуализма нет. Соответственно, возникает огромный соблазн свести дух к материи, или материю к духу. В этом направлении и двинулась философия, породившая в следующие столетия ярчайшие образцы материализма и идеализма.

Лично мне материализм представляется учением, более соответствующим духу современной науки. И в этом отношении, используя вышеприведенный образ, я полагаю, что присутствие священника неуместно не только в стенах атомной электростанции или в стенах операционной, но и при обсуждении вопросов, касающихся бытия человека. Этими вопросами должны заниматься специалисты: социологи, экономисты, психологи, сексологи и т. д.

Но, впрочем, пора вернуться к изложению деталей онтологии Декарта.

Природа состоит только из материи, которая находится в непрерывном движении. Все события в мире обусловлены столкновением частиц. Пустоты не существует. Пространства, кажущиеся пустыми, наполнены эфиром. Материя формируется посредством вихрей, сталкивающих и соединяющих частицы. Принцип сохранения и принцип инерции являются основными законами, управляющими этой Вселенной. Таким образом, мир оказывается подобным машине. Все многообразие его феноменов можно свести к действию основных законов механики. Этот подход впоследствии получил название механицизма.

Кроме того, философия Декарта оказывается существенным вкладом в теорию деизма, ставшего впоследствии очень популярным. Суть этого учения состоит в том, что Бог создает мир, предписывает ему определенные законы существования и задает начальный импульс движения. Далее мир существует и функционирует на основе предписанных ему законов. Бог в этой концепции оказывается подобен часовщику, который конструирует часы, а закончив свою работу, заводит их и кладет на стол. Далее часы работают без участия часовщика. Чтобы понять сущность и принципы работы этих часов, нам не нужно знакомиться с самим часовщиком. Но это не означает, что мы можем утверждать, что эти часы возникли сами собой или существовали всегда. Факт наличия часов с необходимостью указывает на существование часовщика.

Дуализм Декарта и его резкое противопоставление мышления и материи заставляют его определиться с природой животных и растений. Они есть часть материального мира. Следовательно, растения и животные оказываются всего лишь материальными машинами, или автоматами. Их функционирование подчинено естественным законам. То же касается и человеческого тела. Оно есть автомат. Успехи медицины дают Декарту основания для подобного утверждения. Анатомические исследования являют ученым Нового времени человеческое тело как особый механизм. Впоследствии французские материалисты XVIII века довели этот тезис Декарта до логического конца. Достаточно вспомнить знаменитый трактат Ламетри «Человек-машина». Для Ламетри функции души есть функции механизма материального человеческого тела.

Идеи Декарта о том, что растения и животные есть всего лишь материальные машины, казались его современникам слишком уж смелыми и даже странными. А уж идея Ламетри о том, что человек есть машина, тем более выглядела безумной. Но с высоты современной цивилизации все это не кажется таким уж странным или безумным. Работы по созданию искусственного интеллекта вдохновляют сценаристов и режиссеров на создание соответствующих фантастических фильмов. Эти фильмы уже сейчас позволяют представить, как будет выглядеть искусственный интеллект в действии. Наиболее характерным фильмом, в этом отношении, является картина Стивена Спилберга «Искуственный разум» (2001 г.).

Главный герой картины мальчик Дэвид является в действительности роботом. Его основная функция – любовь к матери. Именно для этого он и был создан, поскольку настоящий сын четы Свинтонов, Мартин, находится в коме. После выздоровления Мартина Дэвид оказывается не нужен и опасен, ибо он воспринимает Мартина как конкурента, претендующего на любовь матери. Дэвида выбрасывают на улицу. Большую часть фильма он пытается вернуться к матери и вновь обрести ее любовь.

Любовь мальчика-робота настолько искренняя и сильная, что зритель оказывается в ситуации сильнейшего раздвоения. С одной стороны, зритель помнит о том, что Дэвид всего лишь робот, а его чувства есть результат действия компьютерной программы. Но, с другой стороны, чувства и поступки Дэвида настолько искренни и сильны, что зритель начинает сочувствовать ему, ибо невозможно остаться равнодушным, видя, как родители выбрасывают своего ребенка на улицу, а тот не понимает, почему они это сделали, и пытается обрести их любовь вновь.

Для биолога, социолога или психолога здесь нет какого-либо существенного различия. Какая разница: имеем мы дело с действием компьютерной программы, или с действием программы генетической? И в том, и в другом случае носитель этой программы не властен над ней и слепо вынужден ее реализовывать. Таким образом, тезис о животном-машине или человеке-машине перестает быть таким уж нелепым. В свете современного научного знания и прогресса технологий человек вполне может быть определен как естественная био-социальная машина.