6. Концептуальні метафори у новелістиці Борхеса («Дім Астерія», „Сад стежок, що розходяться”, «Вавілонська бібліотека»).

«Вавило́нская библиоте́ка» (исп. La biblioteca de Babel) — небольшой рассказ аргентинского писателя Хорхе Луиса Борхеса (1899—1986). Был написан на испанском в 1941 году, опубликован в книге «Сад расходящихся дорожек» в 1944 году, был переведен на английский сразу в двух вариантах в 1962 году.

Слово «Вавилон» в названии рассказа не имеет в виду древний город в Междуречье, а, по-видимому, является для автора синонимом всеобщности, как и в рассказе «Вавилонская лотерея», где в игру-лотерею оказывается вовлечено всё население вымышленного города (Ср. идиому Вавилонское столпотворение).

Рассказ написан в обычной для Борхеса форме эссе-фикции, поэтому в нём практически нет повествования, он описывает особую, созданную воображением писателя вселенную-библиотеку.

Структура Библиотеки

Библиотека состоит из шестигранных комнат, в каждой из которых имеется по двадцать полок, на каждой из которых находятся тридцать две книги одного формата, во всех книгах по четыреста десять страниц, на странице сорок строк, в строке около восьмидесяти букв черного цвета, которые допускают двадцать пять орфографических символов: 22 буквы, точку, запятую и пробел.

Большинство книг абсолютно бессмысленны, так как они являют собой комбинаторный перебор всех возможных вариантов двадцати пяти знаков. Однако эти варианты никогда не повторяются, главный закон библиотеки: в библиотеке не бывает двух одинаковых книг. Поэтому количество книг конечно и библиотека имеет границы. Характерный пример текста, который можно найти в случайной книге, взятой со случайной полки.

Борхес- вавил библиотека

Обратимся же и за Океан, чтобы взглянуть на великого Хорхе Луиса, .Борхес также учился иностранным языкам и философии, также совмещал писательство с научными занятиями литературой, только писать начал еще до увлечения наукой, да и работал большую часть жизни библиотекарем (а затем директором национальной библиотеки Аргентины), чем не мог бы похвастаться гиперписатель Павич.

У Борхеса форма выражения его образа утопии культуры короче – это рассказ, поэтому нет пространства для игры с гиперреальностью текста, нет экспериментов с формой, нет, наконец, и предисловий-разъяснений. У него процесс сворачивания мира в метафору проходит гораздо лаконичнее: «Вселенная – некоторые называют ее Библиотекой – состоит из огромного, возможно, бесконечного числа шестигранных галерей, с широкими вентиляционными колодцами, огражденными невысокими перилами»[5]. Это первое предложение борхесовского рассказа «Вавилонская библиотека», в котором он сразу же определил, ни много ни мало, своим предметом вселенную, тут же, с бессильной оговоркой «некоторые», переименовал ее в библиотеку – и принялся описывать так, словно, библиотекой вселенную считают не некоторые, а абсолютно все. Несмотря на то, что действие по созданию всемирной метафоры здесь сжалось до одного предложения и переместилось из типографии в текст рассказа, механизм, на наш взгляд, абсолютно тот же, что и у Павича[6] – видеть мир в образе Слова и заставить читателя поверить в это. Далее метафора начинает жить своей литературной, то есть квазиреальной жизнью, в ней появляются герои (автобиографический библиотекарь), действия, истории. Метафора, как любой образ, то есть слепок, снимок, футляр реальности, должна ее ограничивать, должна быть ее условным, искусственным отображением, но в мире гениальной фантазии наших писателей, метафора абсолютно свободна от условности, за счет того, что охватывает все.

По законам строжайшей геометрии борхесовской библиотеки строится и сама его метафора, по ходу чтения переливающаяся и утончающаяся. Ведь иногда вместо стереометрической картинки здания перед нами возникает и метафора книги, «возможно каталога каталогов», также способной сместить в себя весь мир.

Пытаясь показать разницу между нелинейным романом Павича и условно классическим рассказом Борхеса, мы сказали о том, что форма для последнего неважна. Это, однако, не совсем так, и эту нашу оговорку постараемся изящно списать на магию постмодернистской игры с читателем. Форма здесь важна и неклассична уже потому, что рассказ, как и роман-словарь, по сути, лишен наррации, в нем текст представляет собой не повествование, а описание. Отчасти это уже было видно из предыдущего анализа и приведенной цитаты, но остановимся на форме подробнее. Получается, что автор не стремится свою метафору «спрятать» в нарративный поток, как это сделал бы любой классик (вспомним для примера того же Теккерея, который по сути, несет нам мысль о том, что весь мир – ярмарка тщеславия, но при этом в с шестисотстраничном тексте ничего не говорит об этом образе, вместо этого предлагая нам классическую историю героев, и предоставляя возможность сделать вывод-метафору из, над, поверх рассказанной истории). В случае же с постмодернистскими примерами видимо обратное. В центре и в основе метафора, а элементы нарративности, рассказовости, например, герой, о котором мы уже говорили – поверх, сквозь этой метафоры. И это создает в том числе и эффект того, что действие и интрига разыгрывается и в области самих метафор, которые из поля зрения автора, а вместе с ним и читателя, совершенно вытесняют обычный ми

Обычный мир вытеснен еще и на уровне смысла. По сути, в рассказе царствует и существует только одна эта метафора, так как даже ее уточнения (установлено, что книга, о которой идет речь, написана на «самоедско-литовском диалекте гуарани с окончаниями арабского классического», а содержание ее – «заметки по комбинаторному анализу, иллюстрированные примерами вариантов с неограниченным повторением»[8]), вроде бы не метафорические, а вполне реальные, читатель прочитывает и тут же забывает, настолько они подчеркнуто искусственны и ненужны, тогда как Образ он запомнит на всю жизнь.

Итак, образ Борхеса – библиотека, но библиотека Вавилонская. Этот эпитет, во-первых, требует от читателя этого рассказа, как и любого интертекстуального (цитатного) произведения напряжения его литературной памяти и ассоциаций. Во-вторых, внимательного и памятливого читателя вознаграждает дополнительным смыслом – библиотеки призрачной, обреченной, невозможной, утопичной

Осталось только показать, какое место этот образ занимает в творчестве великого аргентинца, потому что нам кажется, что про словарь у Павича мы сказали достаточно подробно – это не просто его первый и программный роман, повлиявший на манеру остальных книг, но и художественное открытие в форме романа, обеспечившее ему мировую славу романиста. Литературное наследие Борхеса куда богаче и главное, разнообразнее, включает в себя как стихи, так и прозу, и в жанровом смысле куда менее однозначно. Однако попробуем также включиться в метафорическую игру и назвать образ библиотеки «вечным образом» борхесовского творчества, которое раз сформулированное (рассказ написан в 1941), никуда из литературы не исчезает.

Подводя итог, попробуем выделить общее в двух метафорах утопии культуры а также в способах их функционирования в классических произведениях постмодернизма. Во-первых, это их книжность, подчеркнутая литературность. Во-вторых, игра и мистификация, своей целью имеющая создание эффекта древности, вечности и достоверности. Образ словаря или библиотеки проецируется на какой-то конкретный образец (словарь Даубмануса 1691 года и «одна книга, которую мой отец видел в шестиграннике пятнадцать девяносто четыре…»[9]). Игра также в самоустранении автора для того, чтобы оставить читателю пространство действия в тексте. Читатель постмодернизма, как сказал бы его великий теоретик Умберто Эко, становится имплицитным. А самоустранение это также в эксперименте с формой и ослаблении наррации. Обратим внимание и на роль чисел и расчетов, которыми авторы подкрепляют свои метафоры. Казалось бы, числа – последний помощник творца слова, но и Павичу важно, чтобы словарь содержал именно 47 статей на трех языках, и Борхес неизменно повторяет число букв в алфавите, из которых и создается его библиотека. Для чего они это делают, для чего привлекают числа? Другого ответа, кроме метафорической и квазидостоверной словесной магии у нас нет. Кроме того, числа включены в историческую игру в правдоподобность, как в случае с датой словаря Даубмануса, так и в случае примеров четырехсот- и пятисотлетней давности у Борхеса.

Однако, самое общее у этих двоих, и самое, пожалуй, важное – то, что все их построения, все игры и открытия в области нарративной техники строятся вокруг одного и тоже даже уже не образа, но и не вещи, а явления – книги. Эти писатели, а за ними и сотни других создают произведения о произведениях, литературу о литературе, утопию о реальности.

Согласно Борхесу,«книгохранилище» — это Л., или Система, архитектоника которой обусловливается собственными правилами — законами предопределения, высшего порядка, провидения. Вселенная-библиотека у Борхеса структурна, ибо периодична: «Если бы вечный странник пустился в путь в каком-либо направлении, он смог бы убедиться по прошествии веков, что те же книги повторяются в том же беспорядке (который, будучи повторенным, становится порядком: Порядком»)

борхесовский Л. Вселенной системен и структурен, выход из него предопределен самим фактом его существования: в нем нет разветвлений и тупиков, отсутствует ситуация перманентного выбора, ибо блуждающий в нем — это фаталист в состоянии пассивной зависимости от прихотей и причуд творца Л.

зеркало- как отображение в др мир