Тамурамаро — «умиротворитель»

Тем не менее — если попытаешься выглянуть за пределы вымысла, чтобы увидеть чуть дальше стен императорского дворца, представляющих собой слабую защиту, потому что дворец еще строится, — немедленно бросаются в глаза более грубые, но, возможно, и более интересные фигуры.

На самом деле великим человеком времен становления столицы в Хэйане, намного в большей степени, чем какая-либо прекрасная дама или поэт, был прежде всего полководец — Саканоуэ-но Тамурамаро (758–811). Он только что (в 791 г.) отличился в деле, которое при взгляде издали и из другого времени напоминает колониальную войну: ее вели на северо-восточных территориях главного острова, и ей предстояло закончиться завоеванием этих земель, где население продолжало жить, как в эпоху Дзёмон, — это было архаическое общество, доселе напрочь забытое в Ямато.

При дворе с презрением рассказывали об этих аборигенах, умеющих только ловить рыбу, охотиться, заниматься примитивным земледелием и живущих в шалашах из веток, ничего не зная ни о красивой архитектуре, ни о письме. Короче говоря, коль скоро эти люди были «слаборазвитыми», столичные политики объявили их опасными. Больше подобного соседства терпеть было нельзя, и «нецивилизованные» территории, на которые правительство зарилось, рассчитывая извлекать из них доходы в виде налогов, отныне должны были в интеллектуальном и экономическом отношениях войти в сферу влияния нового японского государства. Эта задача была поручена Тамурамаро, который хорошо знал эти регионы и по такому случаю в 797 г. получил титул, созданный специально для него, — император Камму назначил его «главнокомандующим против варваров» (сэй и тай сёгун ) и послал «умиротворять» и «цивилизовать» эти места, до которых не добралась технологическая эволюция. Результат оправдал надежды суверена; однако, бесспорно расширив территорию государства, он также, пусть этого еще не осознавали, окончательно опустошил правительственную казну, уже сильно пострадавшую от переезда в новую столицу и его перипетий.

Сохранилась легенда о Тамурамаро. Лучше, чем его неоспоримые воинские способности или его неутомимую деятельность, историки запомнили титул, который он носил. Формула была слишком длинной, и скоро от нее остался только последний элемент — «сёгун». Сегодня это слово знакомо всему миру и ассоциируется со взрывчатой смесью красоты, энергии, властности и жестокости. В Японии смысл этого слова был проще: оно означало человека, которого в исключительных обстоятельствах наделяют всеми полномочиями. И такой подход, несмотря на присущие ему недостатки, не раз доказал свою эффективность при наведении порядка в стране, которой постоянно грозил географический распад, социальная или интеллектуальная раздробленность.

Терраса Неба

Сайтё (767–822) был монахом, демонстративно поселившимся вдали от мира. Удалившись, как говорилось ранее, с 785 г. на гору Хиэй, к востоку от Киото, он, во всяком случае в географическом смысле, господствовал над столицей, простиравшейся под его ногами. С годами он стал властителем дум: имея китайское происхождение (его родители, несомненно напуганные восстанием полководца Ань Лушаня в Китае в 755–756 гг., иммигрировали в Японию до его рождения) и проникнутый буддийской — а значит, интернациональной — культурой, он олицетворял одновременно поиск союзов и поиск универсалистских идей. Это пришлось кстати: как раз в то время, чтобы найти союзников, японцы в 798 г. отправили посланников в страны залива Бохай. Чтобы найти универсалистские идеи, император Камму через четыре года, в 802 г., удовлетворил просьбу Сайтё и отправил его на континент, разрешив присоединиться к официальной миссии, готовой к отъезду.

Почему Сайтё так хотел уехать? Возможно, потому, что желал открыть для себя страну предков, а прежде всего потому, что слышал о новой буддийской школе, расцветшей в Китае, — школе «Террасы Неба» (по-китайски Тяньтай, по-японски Тэндай).

Учителя этой доктрины учили, что — в противоположность всему, что более ста лет говорилось в Наре, — всякая сущность, даже неодушевленная, несет в себе частицу Будды, то есть имеет шанс, пусть ничтожный, однажды достичь Просветления, или, если использовать уже не философские, а религиозные термины, которые тогда охотно применяли дальневосточные монахи, обрести спасение.

Когда в 805 г. Сайте вернулся из Китая, он привез экземпляр «Лотосовой сутры», основополагающего текста доктрин Тэндай, и немедленно сделал из своего монастыря на горе Хиэй святилище, учившее тому, что было уже не философией, а разновидностью религии, с воздаянием в виде множества адов и раев.

Сказать, что Сайте собирал последователей, было бы недостаточно: на его проповеди спешили из Хэйана великие и малые, и, казалось, он на тот момент стал высшим нравственным авторитетом. Поэтому совершенно естественно, что в следующем, 806 году к нему пришел другой монах, Кукан (774–835), тоже вернувшийся из Китая; кстати, он пытался уехать в то же время, что и Сайтё, и с тем же посольством, но его корабль снялся с якоря только в 804 году. Наконец, Кукай, как и Сайтё, привез учение «Террасы Неба», но другую часть, менее теоретическую и более «практическую». Это была школа «истинных слов» (по-китайски Чжэньянь, по-японски Сингон).

Ее принцип состоял в том, что мир, пронизанный благими или пагубными энергиями, можно избавить от Зла, тормозящего продвижение к полному пониманию, если правильно использовать «истинные слова» — те, что приводят в движение положительные энергии и позволяют каждому достичь того состояния спасения, зародыши которого, даже очень скрытые, всегда есть внутри каждого.

Когда Сайтё услышал Кукая, он пришел в такой восторг, что объявил себя его учеником и попросил, чтобы тот сам рукоположил его в высшие священники. Так возникла тесная дружба, которая продлилась лет десять и однако кончилась плохо: Сайтё не простил Кукаю, когда тот в 816 г. взял у него ученика и сам рукоположил его в Наре согласно обычаям, унаследованным от VIII в. Тогда дружба уступила место вражде, исполненной горечи.

Особенно важно, что Сайтё в то время начал спор наподобие того, который поколением раньше изгнал двор из столицы: почему только монахи Нары (как прежде монахи из Китая) имеют право посвящать священников в сан? Почему назначать на духовные должности не может монах с горы Хиэй? Снова разгорелись страсти, столь яростные, что император, к которому, как положено, обратились, был вынужден выступить в качестве арбитра. Но лишь через несколько лет после смерти святого человека до горы наконец дошла весть — император Сага (царствовал в 809–823 гг.) принял решение: он признал за учителями «Террасы Неба», живущими на горе Хиэй, право посвящения в сан.

Тем временем Кукай уехал и в 819 г. основал пустынь намного дальше к юго-востоку от Киото, в диком, заросшем лесом и величественном месте, на горе, которую называли Коясан. Он жил там один или почти один, потому что умел делать все своими руками: строить, ваять, рисовать образы, необходимые ему для ритуалов, успешно обучал языку местных маленьких дикарей. Ему приписывают даже составление старейшего словаря японского языка. Пошла молва о его талантах, и наконец на Коясан стало ездить все хорошее мужское общество, какое только было при дворе (женщинам в святилище доступа не было: монахи обычно женоненавистники), чтобы познать истинные формулы блага и включить их в состав многочисленных церемоний, определявших ритм их жизни.

Вот почему историки давно усвоили привычку классифицировать религиозную жизнь эпохи Хэйан как эзотеризм — классификация спорная, однако содержащая долю истины. Ведь не приходится спорить, что именно с тех времен жизнь двора была пропитана формализмом жестов и языка, окрашенным таинственностью. Со временем этот образ жизни, в конечном счете, совершенно отрезал правительство и аристократию, связанную с императорской фамилией, от остального мира.