1.2. Устройство лагеря
Саласпилс не был лагерем смерти, как Майданек. Здесь происходил чудовищный отбор. Тех, кто здоровьем покрепче, угоняли на работы в Германию. А слабых делали еще слабее и умерщвляли. Одновременно люди использовались в качестве живого материала: Виталий Ефимович помнит, как у него и других детей, с кем жил в бараке, брали кровь. Она предназначалась для раненых на фронтах. Обескровив, немцы умертвили его младшего брата. Ему и двух лет не успело исполниться. А всего в концентрационном лагере за три года его существования умерло 7 тысяч детей.
Суточный рацион состоял из 150—300 граммов хлеба, смешанного наполовину с опилками, и чашки супа из овощных отходов. Отработка трудовой повинности длилась до 14 и более часов. Среди заключенных была очень высока смертность.
Из воспоминаний участников
«…Я спрашивала людей моего возраста, и многие отвечали, что из времён раннего детства ничего толком не помнят. Похоже, я довольно рано начала осознавать окружающее, а потому и запомнила многое. Может, ещё и потому, что ведь детство — как чистый лист: что на нём отпечаталось, то и остаётся навеки. У меня есть, кроме того, теория: в памяти остаётся все то, что когда-то пережито с наибольшей остротой; всё зависит ещё и от состояния сознания в то время. Картины детства мне являются прямо-таки с кинематографической четкостью — словно я перематываю назад эту ленту, просматриваю снова и снова. Визуальные образы и запахи... Это и научно доказано: человек помнит запахи очень долго…
Когда мы, несколько женщин, которым доверили уход за детьми, явились в барак, перед нами открылась страшная картина. В бараках на голых нарах лежали полуголые дети разных возрастов. Некоторые из них умели только ползать, многие не могли даже сидеть. От ужасного запаха можно было задохнуться. Пятьсот детей в течение нескольких дней все свои естественные надобности отправляли тут же, в бараке. Грудные так перепачкались, что не видать было глаз. Прежде всего требовалась вода. Узники-мужчины пришли на помощь, раздобыли посудину и нанесли воды. Прошло двенадцать часов, пока всех детей обмыли. Но как одеть, во что? Имевшаяся у одного-другого ребенка одежда была вся в грязи и вшах. Ее сожгли. Кое-что собрали в женских бараках, пошили пеленки и рубашечки. Наконец дети были прибраны. Но это было самое простое, чем мы могли помочь...»
«Еще хорошо помню, как провинившихся людей по команде "Gulties!" ("Ложись!" — с латышского), "Celtics!" ("Вставай!" — с латышского) мучили до тех пор, пока люди не могли встать, тогда их пристреливали».
«... Шли пешком очень долго, по направлению в сторону города Гатчина. Ирочку мама везла на санках, а я шёл пешком. Колонна растянулась на несколько километров. Я ревел от тяжёлой и долгой ходьбы. Вели нас под конвоем, с обеих сторон нас сопровождали солдаты, вооруженные винтовками. В городе Гатчина на аэродроме находился концентрационный лагерь для военнопленных. Выглядел он очень страшно. Большая территория была огорожена колючей проволокой. За проволокой размещались несколько длинных деревянных бараков, куда нас и поселили. Все лежали прямо на земле, где было постелено немного соломы. Бараки не отапливались, только при входе стояла большая бочка, приспособленная под печку и плиту одновременно. Эта примитивная печка не могла нагреть огромный барак. Вокруг печки размещались в основном только тяжелобольные и маленькие дети. Гатчинский аэродром во время войны был действующим и каждое утро всех взрослых мужчин и женщин гоняли на взлетную полосу расчищать снег. Всем взрослым, кто работал, давали два раза в день по котелку жидкой баланды, детям никакой еды не полагалось. Все матери, которые имели детей, отдавали свою порцию детям, а сами оставались голодными. Каждое утро из бараков выносили умерших женщин, детей и пожилых людей. Много умирало военнопленных, которые были ранены. У некоторых солдат были очень серьезные ранения, они очень мучились и по ночам от боли сильно кричали. Ведь медикаментов никаких не было и лечения никто не проводил.»