Пример гипостазирования: концепция «преступных приказов»

Государство отличается от всех других институтов власти тем, что оно имеет монопольное право и обязанность применять насилие, пресекая нарушение законов. М. Вебер сформулировал главную и общепринятую дефиницию сути государства: «Современное государство есть организованный по типу учреждения союз господства, который добился успеха в монополизации легитимного физического насилия как средства господства и с этой целью объединил вещественные средства предприятия в руках своих руководителей».

Одной из важнейших операций перестройки по развалу СССР было категорическое отрицание этого инструмента государства. Была предпринята атака на монопольное право государства на легитимное насилие и на обязанность использовать это право в целях безопасности страны, общества и личности. Эта атака началась еще при Хрущеве, когда была поднята проблема «сталинских репрессий». Новая кампания была начата в 1980-е гг. В обыденное сознание и в представления большой части должностных лиц была внедрена концепция преступных приказов.

В тот период эта концепция стала серьезной угрозой для государственности СССР. Вспомним, как создавалось в «новом мышлении» понятие о преступных действиях власти и как оно гипостазировалось, обретая облик самостоятельной и почти осязаемой сущности. Это важно потому, что в постсоветской России функция государства применять легитимное насилие была сильно осложнена наследием перестройки.

Подрыв авторитета и самосознания армии и правоохранительных органов СССР как систем, обеспечивающих безопасность государства и общественного строя, был важной программой перестройки. В частности, были спровоцированы (с участием преступного мира) очаги насилия под этническими лозунгами. Одновременно демократические силы под лозунгом «Нельзя применять силу против своего народа!» срывали выполнение государством своей обязанности предотвращать и пресекать такие конфликты с насилием.

Один из активных деятелей перестройки, народный депутат А. Нуйкин признавался в 1992 г.: «Как политик и публицист я еще совсем недавно поддерживал каждую акцию, которая подрывала имперскую власть… Мы поддерживали все, что расшатывало ее. И правильно, наверное, делали. А без подключения очень мощных национальных рычагов, взаимных каких-то коллективных интересов ее было не свалить, эту махину» [135].

Видные обществоведы участвовали непосредственно и в политических действиях. Генерал-майор КГБ В.С. Широнин, направленный в зону конфликта в Нагорном Карабахе, пишет: «Первый сигнал к волнениям в Карабахе поступил к нам „из-за бугра“. Академик Абел Аганбегян в середине ноября 1987 г. во время приема, устроенного в его честь Армянским институтом Франции и Ассоциацией армянских ветеранов, выразил желание узнать о том, что Карабах стал армянским. Кроме того, в Москве широко распространились слухи о том, что Аганбегян сослался на свою беседу с Горбачевым, в которой всемогущий генсек ЦК КПСС якобы сказал, что Карабах будет передан Армении. Поразительно, несмотря на этот чрезвычайно устойчивый слух, ни тогда, ни позже, даже в разгар карабахской войны, Горбачев ни прямо, ни косвенно его не опроверг…

Заявление Абела Аганбегяна мгновенно стало центральной темой для многих зарубежных армянских газет и журналов, для радиостанции „Айб“ в Париже, а также армянских редакций радио „Свобода“, „Голос Америки“ и других. В результате прозвучавший в далеком Париже призыв к беззаконию стал, по сути, началом карабахского конфликта» [136, с. 256-257].

В этих условиях А.А. Собчак писал: «За десятилетия сталинизма глубоко укоренились в нашем общественном сознании антигуманные представления о безусловном приоритете ложно понимаемых государственных интересов над общечеловеческими ценностями. Необходим общий законодательный запрет на использование армии для разрешения внутриполитических, этнических и территориальных конфликтов и столкновений» [137].

Во время вспышек насилия в Ферганской долине, Сумгаите, Нагорном Карабахе армия и правоохранительные органы сначала делали попытки пресечь действия провокаторов и преступников, но в Москве проводились демонстрации против «преступных действий военщины» — и давалась команда отступить. Насилие вспыхивало с удвоенной силой, государство, не выполнив своей обязанности подавить очаг насилия, теряло авторитет.

Одной из крупных провокаций против центральной власти и армии стали события в Тбилиси 9 апреля 1989 г., затем расследование депутатской комиссией под председательством А.А. Собчака и обсуждение его доклада на I Съезде народных депутатов. В ходе этой операции и была создана концепция преступных приказов и преступных действий военнослужащих, которые выполняют эти приказы. СМИ широко транслировали «доклад Собчака», но не было опубликовано заключение Главной военной прокуратуры, которая проводила расследование тех событий.

Так, «комиссия Собчака» сделала выводы, что причиной смерти людей, погибших при разгоне митинга, были ранения, нанесенные саперными лопатками, и воздействие отравляющих веществ. Следствие опровергло эти выводы на основании экспертизы внутренних органов и одежды погибших. В проведении экспертизы участвовали эксперты ООН. Не было и ранений саперными лопатками. В выдержках из заключения следствия, выложенных в Интернете, сказано, что 18 человек погибли в давке, один «погиб от сильного удара о плоский предмет. Этот боевик-каратист намеревался в прыжке обеими ногами пробить цепь солдат, цепь расступилась, и нападавший упал, получив смертельное ранение головы» [138]. Но источником массовой информации оставался «доклад Собчака».

После событий в Тбилиси начались интенсивные требования приоритета демократических идеалов перед воинской дисциплиной. Эта кампания достигла максимума во время событий августа 1991 г. в Москве («путч ГКЧП»). Тогда в Москве было объявлено чрезвычайное положение и в город введены армейские части, но на третий день выведены, а члены ГКЧП арестованы. Всякое насилие человека в форме государственных силовых структур было объявлено преступным, и, как следствие, началось стирание грани между насилием легитимным и преступным.

В ночь на 21 августа в транспортном туннеле на пересечении Калининского проспекта и Садового кольца погибли три москвича. По Садовому кольцу двигался военный патруль в составе роты на БМП, который направлялся для охраны «Белого дома». На въезде в туннель колонну ждала преграда из пустых троллейбусов. Колонна обошла их, но на выезде из туннеля баррикада полностью преграждала путь. Была заблокирована и дорога назад. В БМП стали бросать бутылки с зажигательной смесью. Несколько человек спрыгнули с парапета на БМП, чтобы закрыть брезентом смотровые щели. Это и привело к трагедии: двое были задавлены машинами, один погиб от рикошетной пули, когда экипаж стал стрелять в воздух.

В заключении следственной группы прокуратуры Москвы и РСФСР, которая расследовала происшествие, говорилось: «Когда колонна БМП, вышедшая на патрулирование, встретила на своем пути баррикады и подверглась нападению гражданских лиц, это расценивалось военнослужащими как попытка захвата боевой техники, оружия и боеприпасов. Когда же были подожжены блокированные в туннеле боевые машины с находившимися в них боекомплектами снарядов и патронов, а жизнь военнослужащих подверглась непосредственной опасности, применение ими оружия являлось способом защиты, соответствующим характеру и степени опасности нападения».

Таким образом, было совершено нападение на военнослужащих, находящихся при исполнении служебных обязанностей и действовавших в соответствии с законами СССР. Согласно следствию, не было состава преступления и в действиях других военнослужащих, причастных к инциденту: командира Таманской дивизии, командира полка, командира батальона. Такова юридическая сторона дела. Однако преступниками были представлены именно военнослужащие, а совершившим на них нападение лицам присвоено звание Героя Советского Союза.

Идея «не подчиняться преступным приказам» и «оказывать сопротивление преступной власти» стала официально принятой догмой, что стало важным фактором краха государства. В результате постоянных повторений граждане так привыкли к понятию «преступные приказы», что стали воспринимать его как обозначение целостной и почти очевидной сущности. Сказал эти магические слова — и ситуация сразу становится ясной, нет необходимости ее исследовать, выявлять разные связи и отношения, из которых она соткана, встраивать ее в контекст. Гипостазирование стало важным дефектом построения умозаключений в массовом сознании.

Сложнейшая проблема обязанности государства применять насилие, не допуская утраты монополии на это право и в то же время минимизируя злонамеренное использование этой монополии, представлена в ложном виде. Это стало способом отменить явочным порядком монополию государства на насилие — первая репетиция киевского Майдана-2013, который стал трагедией и Украины, и России.

Эта проблема встала с появлением современных армии и полиции и современного права. В России уже Петр I ввел положение, что исполнению подлежит лишь приказ, «пристойный и полезный государству». Дисциплинарный устав Красной армии 1919 г. предписывал подчиненному не исполнять явно преступного приказа и немедленно докладывать об этом по команде. Этот принцип принят и в законодательстве западных стран. И везде он является декларативным. Потому что наряду с ним в уставах и в законах утверждается обязательность приказа для подчиненного.

И везде и обществоведы, и учителя, и преподаватели университетов объясняют эту диалектическую проблему, которую постоянно должны совместно решать государство и общество. Во время перестройки и реформ в суждениях ведущих обществоведов доминировал приоритет «общечеловеческих ценностей» — понятие, откровенно манипулятивное. Ценности — продукт не биологии человека как вида, а продукты культур, которые очень различаются в пространстве и времени.

Разработка этой проблемы была выполнена Международным военным трибуналом в Нюрнберге. Там было принято положение, что в случае выполнения преступного приказа наказанию подлежит и начальник, отдавший приказ, и его исполнитель. Позже были введены два уточнения: 1) приказ является законным, если он отдан лицу, обязанному его выполнить, в рамках компетенции, с соблюдением надлежащей формы; 2) приказ является законным, если он не противоречит действующим нормативным актам и носит обязательный характер (то есть в случае его невыполнения подчиненный несет ответственность — дисциплинарную, административную или уголовную).

Очевидно, что проблема этим не решается, — даже когда приказ отдан компетентным лицом с соблюдением формы, его исполнение не исключает ответственности, если очевиден его преступный характер. Но оценка законности отданного приказа — сложный процесс, он зависит от возможности получить и обдумать необходимую для оценки информацию, от юридической подготовки исполнителя, его способности правильно истолковать приказ в свете действующих законов. Поэтому в законодательстве большинства стран принято ключевое требование, что незаконность приказа должна быть явной. При этом незаконность приказа должны осознавать оба — и начальник, и исполнитель. Это и есть признак заведомости.

В реальной практике наличие всех условий заведомости — вещь редкая. Поэтому разъяснения этой статьи законов очень скудны, и руководствоваться ими довольно трудно. Говорится, что «преступным является, например, приказ о казни мирных жителей». Но даже и в этих случаях очевидность не является абсолютной: различение мирного жителя и боевика во многих типах вооруженных конфликтов проблематично.

Таким образом, ни законы, ни уставы не могут дать формального ответа на вопрос, что является приоритетом — приказ или необходимость соблюдать закон. Преступность или законность действия «человека в форме» не являются сущностями, которые участники коллизии видят одинаково, как нечто, данное объективно. Это каждый раз есть явление, «сотканное» множеством условий и отношений. Как правило, достаточно подробный и тем более юридический анализ ситуаций проводится по завершении событий, а в момент получения и исполнения приказа такой возможности нет.

Так, в России обязательность приказа для военнослужащих определяется Федеральными законами «О воинской обязанности и военной службе», «О статусе военнослужащих», «О милиции». Таким образом, здесь возникает известная в философии проблема несоизмеримости ценностей. Она не имеет простых решений.

Даже новый строевой устав Вооруженных сил РФ, введенный в действие 1 июня 2006 г., оставляет нерешенным вопрос об ответственности за исполнение преступных приказов. Один из разработчиков устава, генерал-майор А. Моисеенко, сделал такое заявление: «Приоритет отдается приказам, и ответственность за преступные приказы должен нести только командир. Подчиненный обязан исполнить приказ, а если он считает его незаконным, то имеет право после его выполнения обжаловать действия командира в суде» [139].

Это не устраняет несоизмеримости ценностей и не разрешает противоречия, так как закон имеет приоритет перед уставом. Но это — практический способ смягчить противоречие между необходимостью выполнять приказы и невозможностью, в большинстве случаев, моментально оценить его законность. Оценка переносится в более адекватные для нее условия, и тем самым снижается вероятность ошибки, которую может совершить представитель власти, по сравнению с ошибкой индивида.

В постсоветских государствах эта проблема остается актуальной и периодически обостряется. Вот пример: в конце ноября 2009 г. министр внутренних дел РФ Р. Нургалиев сделал важное заявление. СМИ передали его так: «Глава МВД напомнил россиянам о праве дать отпор милиционеру. Министр внутренних дел Рашид Нургалиев напомнил, что любой гражданин России, который не является преступником и который ничего не нарушил, может дать сдачи милиционеру, напавшему на него без причины, сообщает „Интерфакс“. Об этом он заявил на встрече с курсантами Московского университета МВД РФ, которая прошла на базе ОМОН в Подмосковье.

По словам Нургалиева, такие действия будут расцениваться как самооборона. «Мы все равны, а гражданин равен вдвойне», — отметил министр. Нургалиев также подчеркнул, что если милиционер напал на законопослушного гражданина, то он сам является преступником в форме. По словам министра, такого человека „надо изолировать и посадить“» [140].

Свое заявление министр сделал под давлением «общественного мнения». В сообщении прессы уточняется: «Неправомерные действия сотрудников милиции в последнее время вызывают все больше критики как со стороны депутатов Госдумы и правозащитников, так и со стороны обычных граждан. В среду, 25 ноября, член генсовета партии „Единая Россия“ Андрей Макаров даже предложил ликвидировать МВД, так как реформировать или модернизировать эту структуру, по его мнению, невозможно» [140].

На это заявление министра был получен ответ гражданского общества (4 декабря): «Житель Перми нанес черепно-мозговые травмы двум сотрудникам милиции, выкрикивая, что глава МВД РФ Рашид Нургалиев „разрешил бить милиционеров“». Пресса уточнила: «Сначала нетрезвый 24-летний пермяк избил своего брата. Потерпевший вызвал домой наряд милиции. Когда милиционеры прибыли в квартиру, дебошир набросился на них, оправдывая свое поведение словами Нургалиева. После этого сотрудникам правоохранительных органов потребовалась госпитализация. Против пермяка возбуждено дело по статьям УК 318 („Применение насилия в отношении представителя власти“) и 319 („Оскорбление представителя власти“). Ему грозит до пяти лет лишения свободы».

Как видно, созданный в 1989 г. провал в рациональном мышлении общества оказался незакрытым. Р. Нургалиев призвал к самообороне гражданина против «человека в милицейской форме» в случаях, «если этот гражданин не преступник, которого задерживают». Эта установка исходит из того, что в такой ситуации преступность действий милиционера выявляется как очевидная сущность. Если ты считаешь, что милиционер (полицейский) приближается к тебе с преступными намерениями, — бей его первым! Если ты считаешь, что экипаж БМП выполняет преступный приказ, — подожги эту БМП!

Используя понятие, обозначающее явление, люди часто забывают, что понятие — инструмент, отсекающий от реального содержания явления множество черт. Важная просветительская функция обществоведения — объяснять это населению. Но во время перестройки обществоведение взялось за выполнение политического задания и толкнуло общество на ложный путь. Этот мотив изживается очень медленно.