Генезис социальных связей: реципрокный обмен

Человеческое общество, выделяясь из породившей его живой при­роды, уже на заре истории противопоставило природным инстинктам культуру, т. е. такую систему норм, символов и связей, которая стала заметно отличать людей от животных. Именно культура уже в ее самой ранней форме легла в основу общества, практически создала общество как совокупность людей, связанных общими потребностями и целями и взаимодействующих ради их удовлетворения, как в ко­нечном счете упорядочение, т. е. организацию, основанную на обще­принятой и обязательной системе норм. Но с чего началась сама культура, т. е. нормативная система, отличная от биологической си­стемы запретов?

Как утверждает известный французский антрополог К. Леви-Строс, первоосновой социокультурного начала была сексуальная ре­форма, запрет инцеста (кровосмешение, половые отношения между близкими родственниками), что породило систему упорядоченных коммуникаций, основанную на принципе эквивалентного взаимообме­на. Обмен женщинами, дочерьми и сестрами, ограничивший беспоря­дочное половое общение в рамках первобытного стада и породивший ранние формы жестко фиксированных брачных связей, способствовал установлению нормативного родства, в связи с чем были определены старшинство поколений, брачные классы и в конечном счете основанные на этом родовые и родоплеменные общности. Фундаментальный принцип эквивалентного обмена-дара стал затем основой основ существования всех ранних обществ. Обмен словами и знаками-символами способствовал становлению определенных норм общения, обмен пищей и предметами обихода вел к укреплению социальных связей, к созданию более или менее устойчивой структуры, без чего складывав­шееся человеческое общество просто не сумело бы выжить.

Процесс генезиса социальных связей, протекавший, видимо, па­раллельно с процессом сапиентации (очеловечивания) и распространения сапиентного человека на ойкумене (заселенная человеком часть земного шара), привел к становлению таких ранних форм социальной структуры, реальное существование которых можно про­следить и в XX в. Тот же Леви-Строс, тогда еще начинающий ант­рополог, провел в свое время несколько недель с группой индейцев намбиквара в районе Амазонки. Общность намбиквара, как она была затем им описана, состояла на неустойчивых локальных групп, состав которых обновлялся практически ежегодно. Во главе группы из не­скольких парных семей с детьми и ряда неженатых стоял признанный ею глава, в функции которого входило вести, объединять, организо­вывать и за все отвечать – будь то выбор стоянки, сезонная работа или конфликт, не говоря уже о военном столкновении с враждебными группами. Лидер обязан был все знать и уметь лучше других – по­тому он и избирался лидером. Но главная его функция сводилась к тому, чтобы щедрой рукой раздавать другим все то, что ему удавалось сделать, добыть, приобрести. В обмен за эти щедрые раздачи он по закону эквивалента приобретал высокий престиж, способствовавший его авторитету в группе (слово лидера – закон для остальных). Кро­ме престижа на долю главы группы выпадала одна, но весьма суще­ственная привилегия: право на несколько жен, в отличие от остальных мужчин группы. Реализация этого права порой создавала половой дисбаланс, но группа мирилась с этим во имя общих инте­ресов: хороший лидер стоил немалого, а если он оказывался плох, группа быстро распадалась.

Итак, фундаментальный принцип эквивалентного обмена в опи­санной структуре не только активно действует, но и способствует процветанию, даже существованию группы, являясь условием sine qua поп. Дело в том, что полученные в обмен на щедрую отдачу незау­рядной личности престиж и привилегии энергично включают амбиции способных, являются мощным стимулом для тех, кто хочет включить­ся (а хотят не все; Леви-Строс отмечал, что не всякий, на которого падал выбор, соглашался стать лидером) в соревнование за престиж, отдавая ради этого группе все свои силы и способности. Соответствен­но престиж и авторитет едва ли не с первых шагов общества стано­вятся своего рода вершиной социальных ценностей. Но почему все именно так, а не иначе? И насколько подобного рода структура может считаться типичной, а не случайной?

Причины закономерности ее вскрывают исследования экономантропологов. Первобытный коллектив охотников и собирателей обычно невелик – в среднем 20–30, иногда 50 человек. Каждая группа имеет свою территорию обитания в пределах района, занятого данной этни­ческой общностью, и находится на полном самообеспечении, хотя при этом она может быть связана взаимообменом с соседями. Фундамен­тальный принцип существования локальной группы – ее эгалитарность (уравнительное распределение продукта). Система добычи, распределения и потребления пищи здесь основана на строгой уравнительности, но с учетом ролевых функций: между мужчинами и женщинами, старшими и младшими, взрослыми, стариками и детьми всегда существовало определенное и строго фик­сированное неравенство в потреблении, генетически восходящее к аналогичному неравенству и в рамках стаи животных. Социальные права и обязанности членов группы (опять-таки с учетом ролевых функций) одинаковы. Все имеют голос. Каждый волен принять само­стоятельное решение вплоть до разрыва с группой.

Есть соблазн видеть в этой эгалитарности и свободе принятия решения нечто вроде первобытной демократии. Стоит заметить, что современная антропология этим термином, по крайней мере в XX в., обычно уже не пользуется. И не случайно: гораздо больше оснований говорить о жестком конформизме (приспособленчестве, пассивном принятии сложившегося порядка вещей) группы, о строгой необходимости для каждого полностью соответствовать сложившимся нормам под угрозой изгнания из общества (уже не только из данной группы), чем о свободе мнений и поведения. Словом, эгалитаризм – это далеко не демократия. В экономическом же аспекте суть его сводится к тому, что каждый член группы, вне зависимости от его личного вклада, имел право на долю коллективного продукта уже в силу своего член­ства в ней.

Таким образом, потребление в группе коллективное. Без этого уравнительного потребления группа не смогла бы выжить и обеспе­чить нормальное воспроизводство, не говоря уже о расширенном. Но если потребление было коллективным, то добыча пищи чаще всего была индивидуальной (если не говорить, скажем, о коллективной охо­те на крупное животное, что бывало далеко не у всех и не всегда), и в ходе ее один приносил больше, другой меньше. Если учесть, что добыть пищу старались все– попытки отлынивания случались редко и вызывали столь явно выраженную реакцию в виде презрения и насмешек, что в обществе, где престиж ценился очень высоко, это было по сути невыносимым наказанием,– то все сводилось к тому, сколько сил, способностей и удачи у каждого, кто сколько может добыть. Те, кто приносил больше других, как раз и приобретали престиж и авторитет; именно из их числа выбирали лидеров.

Экономический аспект генерального принципа системы эквивален­тного обмена, основанной на уравнительности, антропологи обозначи­ли термином «реципрокность» (от лат. reciproco – двигать туда-сюда, возвращать обратно). Первоначальная суть реципрокного взаимообме­на сводилась к тому, что каждый вносил в общий котел, сколько мог, и черпал из него, сколько ему полагалось, тогда как разница между отданным и полученным измерялась в терминах социальных ценно­стей и выражалась в форме престижа и связанных с ним привилегий.

Будучи едва ли не первым универсальным механизмом функцио­нирования человеческого общества на ранних этапах его существова­ния, реципрокный обмен сыграл решающую роль в последующем развитии общества, в конечном счете в разложении той эгалитарной структуры, которая вызвала его к жизни и существовала на его осно­ве. Включение престижных амбиций способных и удачливых индиви­дов, вызванное к жизни активным функционированием реципрокности, вело, с одной стороны, к выходу на передний план принципа меритократии, т. е. выдвижения способных и честолюби­вых, претендующих на престиж и авторитет, которые со временем все более явственно выделялись над средним уровнем и соответственно обретали привилегии, а с другой – к увеличению общей массы по­требляемой пищи, к созданию за счет усилий амбициозных и удач­ливых охотников своего рода избыточного продукта.

Проблема избыточного продукта сложна. Речь не об абсолютном избытке, во всяком случае не о нем в первую очередь. Имеются в виду излишки по сравнению с нормой (жизнеобеспечивающим про­дуктом, по определению Ю. И.Семенова). В группах, живших в сравнительно богатых дичью районах, удачливые охотники чаще, чем где-либо еще, приносили богатую добычу, причем со временем выра­боталась норма, согласно которой принесший добычу имел право сам распорядиться ею. Конечно, при этом соблюдались веками сложивши­еся нормы потребления в группе, но право распределения означало, что пища приносится как индивидуальный дар. Здесь лишь лёгкое смещение акцента, однако в условиях сравнительного избытка оно вело к появлению привилегий. Стало считаться само собой разумею­щимся, что обладающий престижем удачливый охотник заслуживает определенных социальных привилегий. Материальный достаток, та­ким образом, обменивался на престиж, престиж сопровождался неко­торыми привилегиями, и все это опиралось на признанный и почитаемый принцип меритократии. Оставался лишь шаг до социаль­ного неравенства. И вскоре этот шаг был сделан, правда, уже в новых условиях, когда на смену обществу собирателей пришли коллективы производителей пищи, земледельцев и скотоводов.