Обсуждение лекции 10

— Ваша последняя лекция хрестоматийно иллю­стрирует: отказ от божественного есть отказ от человеческого. Ради того, чтобы подготовить при­шествие нелюдя, заменить жизнь автоматом, чело­века компьютером, не стоит ни работать, ни "выжи­вать".

Когда-то в ходу была известная фраза: "Лучше умереть стоя, чем жить на коленях". Так вот, в ответ на такую картину будущего невольно подума­ешь: лучше умереть в естестве...

— Боюсь, мы попадаем в ловушку словесных коннотаций. Жизнь когда-то определяли (вспомним Ф.Энгельса) как способ существования белковых тел. Человека некоторые антрополо­ги до сих пор определяют через анатомические характеристи­ки — форма, объем черепа и т.д. Но кроме субстратных имеют­ся и функциональные определения, более емкие и гибкие. Не хотелось бы играть в слова, но, между прочим, на санскрите понятие "человек" тождественно понятию "разум". Можно, постаравшись, найти такую дефиницию, которая охватит кате­горией "человек" и питекантропов, и гипотетических инопла­нетян, и ненавистных "киборгов". И говорить не об "отказе от человеческого", но о расширении меры человеческого, ибо ре­альная бесконечность есть бесконечность мер. Мне представля­ется интересной предложенная известным физиком проф. Л.В.Лесковым формулировка о перерастании биологического вида homo sapiens в сверхбиологический вид homo sapiens autocreator — человек разумный самосозидающий. Что же ка­сается существа дела, в обозримом будущем речь идет не о вытеснении человека компьютером, а о становлении человеко-машинной цивилизации. Вероятно, в отдаленной перспективе встречные процессы "денатурализации" живого тела и "психологизации" информационных систем действительно поведут к последовательному освобождению от биотических компонен­тов, однако это уже будут совершенно иные эпохи, иные психо­логии, культуры, ценности. И понятие жизни станет иным...

Насчет того, что лучше — жить или не жить,— мы уже говорили. Но коль скоро вам вспомнились слова знаменитой Пассионарии (Долорес Ибарури), я вспомню другого испаноязычного автора, поэта Рубена Дарио (простите, в моем кустар­ном переводе):

163

Счастливы бесчувственные камни, Счастливы едва чувствующие деревья, Нет в мире худшего проклятия, чем жизнь, И не знает он бремени ужасней, чем сознание...

Вообще-то поэт слыл жизнелюбом, но и такие вот случаются состояния души. Ежегодно тысячи людей кончают самоубийст­вом, утомившись от жизни. Миллионы людей в патриархаль­ном обществе относятся к ней не столь активно-отрицательно, но приблизительно так, как предлагаете вы, с покорной обре­ченностью перед естественным (божественным) течением собы­тий. Когда врачи приходили в охваченные эпидемией села, крестьяне отказывались принимать помощь, подчас даже, под науськивание попов, калечили "безбожников" и продолжали, вопреки предупреждениям, по очереди целовать крест, распро­страняя инфекцию. Так бывало в старой России, чуть раньше в Европе и теперь еще происходит в восточных странах. Я был почти свидетелем эпизода (потом он описан в "Комсомольской правде"), когда советский рабочий в одной исламской стране, рискуя жизнью, вытащил из реки тонущего мальчика, сумел с трудом "откачать" его на берегу. Появившиеся, наконец, роди­тели обрушили на спасителя град проклятий: Аллах призвал ребенка к себе, а подлый гяур посмел воспрепятствовать Его воле! Русского парня пришлось срочно эвакуировать, спасая от возможного возмездия, а что сталось потом с ребенком — не знаю...

Это последовательно религиозная позиция, нормативное от­ношение патриархальных людей к жизни и смерти: Бог дал — Бог взял. Я уже предупреждал, что не могу "научно" доказать преимущество бытия перед небытием. Факты же напомнил просто для того, чтобы сориентировать ваш тезис в системе ценностных координат. Повторю, я совершенно согласен, что человеческое достоинство ценнее физического выживания. Но, по-моему, идея о подчиненности человеческой судьбы воле Хозяина более унизительна, нежели перспектива сознатель­ных целенаправленных преобразований, симбиозных цивили­заций. Человек, осознавший, что он не создан по чужому образу и подобию, приходит теперь к пониманию того, что он силою своего ума и духа способен творить нечто более совер­шенное, чем его первичная, "богоданная" форма...

Могу добавить, что издревле находились личности, испыты­вавшие дискомфорт от чувства унизительной "обремененнос­ти" духовного бытия материальным телом, ими создавались мистические теории и практики аскезы, достигались порази­тельные эффекты в волевом контроле над физиологическими процессами. Этот мотив пробивается из древних пластов куль­туры и в будущем может достичь кульминационного звучания.

164

— Но дает ли это основание говорить об "искусст­венном интеллекте", заведомо игнорируя кавычки? Многие психологи настаивают на том, что данное выражение некорректно.

- Я неоднократно обращал ваше внимание на подвижность грани между естественным и искусственным. Ведь если вду­маться, у нас не меньше оснований использовать кавычки при рассуждении о "естественном" интеллекте. Психический про­цесс у современного человека остается естественным в том отношении, что его материальную основу составляет природ­ный белково-углеводный субстрат (мозг). И еще — он в значи­тельной мере служит удовлетворению биологических потреб­ностей. По этим признакам он действительно схож с интеллек­том волка, обезьяны или дельфина. Вместе с тем масса данных, полученных особенно психологами культурно-исторической школы (последователи Л.С.Выготского), убеждают, что по со­держанию и механизмам даже простейшие психические функ­ции человека настолько опосредованы интериоризованной со­циальной коммуникацией, что давно уже являются продуктом культуры. Проще говоря, наш с вами интеллект — во многом уже интеллект "искусственный"...

— В прежних лекциях доказывалось, что цивили­зация выживает тогда, когда культурные механиз­мы сдерживания приходят в соответствие с возрос­шим технологическим потенциалом. В последней лекции об этом законе упомянуто вскользь, зато вы доказывали, что разрешать и смягчать политичес­кие конфликты помогут информационные системы. Тогда непонятно, при чем тут совершенствование культуры, морали. И каким образом компьютер мог бы, например, искоренить войну?

— Во-первых, информационные системы — органическая часть современной и тем более будущей культуры. Во-вторых, те или иные моральные качества составляют свойство любого достаточно развитого интеллекта, независимо от его природы, происхождения или материальной основы. Симбиозная челове­ко-машинная цивилизация способна устранить насилие по­стольку, поскольку она обретет необходимые для этого психо­логические качества. Искусственные информационные систе­мы усваивают установки своего создателя, и прежде чем они успеют обрести собственные субъектные качества, выработать автономные сдерживающие механизмы, люди могут истребить друг друга при их прямом участии. Новые угрозы возникнут и в том случае, если наши потомки узрят в искусственном интел­лекте только пришельца, нелюдя и прочее.

Может ли компьютер "искоренить" войну? Если сформули­ровать этот вопрос не столь саркастически, то мы обнаружим,

165

что за ним открывается нетривиальная тема. Я прежде задаю себе другой вопрос: способен ли человек нашего с вами "биоло­гического" вида вырасти из своей военной истории без привле­чения вспомогательных средств? И вынужден в том сильно усомниться. Дело не в подсчетах, сколько всего лет из тысяче­летий писанной истории человечество провело без войн (кажет­ся, 300 из 4000 лет), ибо все эти впечатляющие выкладки можно было бы объяснить, например, порочностью обществен­ного устройства и т.д. И не в том, что во все века существовали индивиды с сильными садо-мазохистическими комплексами, откровенно предпочитающие полную захватывающих приклю­чений боевую обстановку повседневности "созидательного труда". Важнее, что массы людей, искренне полагающих себя мирными, периодически испытывают фрустрацию от недостат­ка острых ощущений. Ни само это состояние, ни тем более его причины обычно не осознаются (большинство людей искренне не желают войны), но рационализация происходит в форме вскипающего возмущения поступками потенциального врага, пьянящего чувства групповой солидарности, поляризации об­раза "они — мы". Так складываются иррационально-психоло­гические предпосылки социального конфликта, который спо­собен приобрести весьма масштабный характер.

Чтобы удовлетворять периодически обостряющуюся потреб­ность в острых переживаниях, избегая кровопролития, люди издревле совершенствовали замещающие формы активности: ритуальные игры, спортивные состязания, "массовое" и "высо­кое" искусство,— которые, однако, не могли полностью ней­трализовать инерцию практического насилия. Не дали пока радикального эффекта и новейшие коммуникационные техно­логии (кино, ТВ, компьютеры). Вместе с тем, как мы видели, в критические эпохи истории усиливалась роль "игровых" эле­ментов самой войны, что позволяло относительно гуманизиро-вать ее цели и формы. Мне представляется вероятным эффек­тивное соединение обеих линий по мере неизбежного в буду­щем смещения значительных пластов социального бытия в сферу информационной, или так называемой виртуальной ре­альности.

Как это можно себе представить? Уже в 80-е годы "просчет" на имитационных моделях последствий тотального военного конфликта подтолкнул лидеров сверхдержав к очередному ра­унду переговоров о разоружении. В прошлой лекции я упоми­нал об этом, а также о наметившейся тенденции к переносу гонки вооружений в область компьютерных моделей без вопло­щения продукции "в металле". События в Кувейте и Ираке в январе 1991 года внесли новые штрихи в представление о "постмодернистской" войне. Десятки жертв в успешно насту­павшей армии союзников против десятков тысяч погибших среди оборонявших территорию иракских солдат. Соотношение

166

беспрецедентное, если иметь в виду, что сроки наступле­ния были заранее широковещательно объявлены и что союзни­кам противостояли не первобытные воины с копьями, но бое­способная армия, оснащенная оружием, морально устаревшим всего на полтора-два десятка лет. Этот результат наглядно продемонстрировал, насколько "щадящей" уже сегодня могла бы оказаться даже "горячая" война с обоюдно налаженным компьютерным обеспечением. (Конечно, "щадящей" относи­тельно. Но давайте не будем ханжами: именно самоценность каждой человеческой жизни заставляет считать несомненным достижением тысячекратное сокращение количества жертв.)

Прослеживая эту тенденцию на десятилетия вперед, пред­ставим себе войны, которые будут начинаться и завершаться на "информационных полях", без физического насилия и кро­вопусканий. Миллионы людей на экранах домашних дисплеев смогут по желанию наблюдать за перипетиями сражений с непредсказуемым, но политически значимым исходом и даже по-своему участвовать в них. Сражения будут "просчитывать­ся" на моделях, одновременно перекодируясь в стереовизуальные, звуковые, тактильные образы, и усовершенствованный экран сможет создать комплексный эффект присутствия, удов­летворяя естественную потребность в драматических событиях и острых переживаниях. Не исключено, что среди прочих параметров могут учитываться умственные и энергетические затраты участников, так что это причудливое (для нас) пере­плетение элементов войны, игры и плебисцита обеспечит от­четливое сознание сопричастности.

Все это, конечно, только одна сторона вопроса, но она представляется мне очень важной. Следует добавить, что, пере­мещаясь из вещественной в информационную сферу, станут приобретать новое содержание понятия собственности, товара, обмена, рынка и т.д. Изменятся формы экономической и поли­тической конкуренции. В компьютерном пространстве плот­ность контактов между людьми все менее будет зависеть от физического расстояния, а значит и от территориальной об­щности, и все более — от сходства профессиональных интере­сов, увлечений, вкусов и т.д. Национальные государства и государства вообще с границами, таможнями, армиями в их классическом виде останутся достоянием истории.

В комплексе подобного рода факторы способны обеспечить промежуточный этап избавления цивилизации от извечного проклятия войн. Я думаю, единственная надежда, которая не является абсолютно утопической, состоит в том, что именно совокупный человеко-машинный интеллект адаптирует циви­лизацию к могуществу постиндустриальной технологии...

— Выходит, людям суждено превратиться в психи­чески деградирующих наркоманов, живущих в иллюзорном мире, в марионеток, манипулируемых из этого мира химер. Кем: искусственным интеллек­том, группой информационных диктаторов? Такое "перемещение" из области действительных событий в область псевдособытий больше похоже не на сим­биоз, а на катастрофу...

— Когда наши далекие предки ушли от животного сущест­вования в мир вторичных реалий — мифов, культов, морали, идеологии, искусства,— это тоже было сопряжено с потерями. Все явления духовной (нефизической) сферы можно назвать иллюзиями и химерами, которыми люди жили и за которые отдавали жизни. Между тем на протяжении социальной исто­рии неуклонно возрастала роль этих (псевдо?) явлений в пере­плетении мировых причинно-следственных зависимостей. Самые содержательные, продуктивные события мирового бытия последовательно смещались из мира объективной ("масс-энергетической") в мир субъективной ("информацион­ной") реальности, и это — одна из граней той самой тенденции, которую я обозначил как "удаление от естества". Все, что происходило в царстве образов, идей, смысловых конструктов, ценностей и социальных установок, через материальную дея­тельность людей оказывало возрастающее влияние на ход фи­зических процессов, ограничивая, соответственно, удельный вес стихийных, "не-антропогенных" возмущений. В результа­те идеальный дух обрел такую власть над материальными энергиями природы, что, давно уже став геологическим факто­ром, чреват теперь превращением в фактор космический. Ко­роче говоря, погружение в мир "псевдо-событий" началось сотни тысяч лет назад, и перспектива, которая вас смутила, так же логично развивает сложившиеся исторические тенден­ции, как и искусственное вмешательство в генофонд и многое другое.

Кстати, сам термин, непроизвольно возникший в нашем разговоре, а англоязычной научной литературе (pseudo-events) утвердился еще с 50—60-х годов. Социологи И.Карпентер, Д.Бурстин, М.Маклюэн подробно исследовали, как с распро­странением ТВ интенсивно растет удельный вес псевдо-событий нового типа в общественной жизни, как индивиду стано­вится все труднее различать спонтанный опыт практической жизни и организованный (другим субъектом!) опыт жизни на экране. При этом искусственные события — более яркие, дина­мичные, насыщенные — вытесняют события внеэкранной дей­ствительности, подобно тому как дешевые бумажные деньги легко вытесняют из обращения золотые монеты. Этот процесс ускорился с распространением видеотехники, персональных компьютеров.

Сами ученые оценивают тенденцию по-разному: у кого пре­обладает тревога, у кого — надежда. Ее и нельзя оценить однозначно, поскольку она несет с собой дополнительную опас­ность психонаркотизаций, манипуляций массовым сознанием, информационного (а с ним и политического) тоталитаризма. Противопоставить же этой опасности можно опять-таки только развитие общественного и индивидуального интеллекта, кри­тического мышления, ответственности, совершенствование де­мократической организации...

То есть мы обнаруживаем все тот же закон эволюционных корреляций, которому, между прочим, мы обязаны едва ли не всем лучшим, что в нас есть. Но модные теперь консерватив­ные настроения настолько довлеют над нашими умами, что все время приходится возвращаться к вопросу об издержках про­гресса, игнорируя его достижения. Я представляю себе роман­тиков будущего, завидующим нашему с вами "естественному" бытию, зависимому от природных и социальных стихий — от врожденных, благоприобретенных болезней и эпидемий, от капризов погоды, солнечной радиации, от землетрясений и цунами, от периодически вспыхивающих войн, революций и вскипающих волн преступности. Мне кажется, что всем нам полезно иногда вспоминать о том, что желуди растут на Дубе...

— По вашим словам, и оптимисты от светской науки вынуждены были признавать неизбежное в будущем завершение эволюционного цикла. К числу невольных пессимистов вы отнесли даже В.И.Вернадского, автора светлой концепции ноо­сферы. Откуда же тогда идея беспредельности по­ступательного развития и на чем она основана?

— Я думаю, что родоначальниками идеи "антифинализма" (как ее иногда обозначают в литературе) были философы и мечтатели, принадлежавшие к направлению, которое называ­ется несколько расплывчатым понятием "русский космизм". Как я уже говорил, западные мыслители материалистического толка обычно полагали современную им науку близкой к за­вершенному знанию и не позволяли себе отрываться в техноло­гических фантазиях от ее твердой почвы. Восточная филосо­фия была слишком абстрактной, чтобы опускаться до "техни­ческих" проблем. Евразийская же культура России создала адекватную среду для созревания гениальных фантазеров типа В.Ф.Одоевского, Н.Ф.Федорова, К.Э.Циолковского. Не скован­ные академической солидностью, страхом перед мистикой, они сочли любые ограничения, накладываемые наукой, свидетель­ством временной ограниченности актуального знания, а техно­логические возможности разума — в принципе беспредельны­ми. Сегодня имеется масса осязаемых подтверждений их пра­воты: большинство жестких ограничений, наложенных наукой XIX века (а роман Одоевского "4338 год: Петербургские пись­ма" написан еще в 30-х годах), в конце XX века кажутся даже

169

несколько наивными, при том, что законы природы, на кото­рых такие ограничения основывались, никто не опроверг. Многотонные лайнеры часами удерживаются в воздухе, не отменяя закона тяготения; наблюдая по ТВ некоторое событие одновременно из любой точки Земли, мы не сомневаемся ни в ее шарообразности, ни в справедливости законов оптики, акус­тики или геометрии (которые, кажется, абсолютно исключают такую возможность); сотню лет назад ученые мужи имели все основания считать пустым фантазером человека, допускавшего техническую возможность посылки искусственных аппаратов на Луну и многое другое, что для нас уже — вчерашний день.

Разумеется, доказательность наглядных примеров не следу­ет преувеличивать, ибо прежний технологический прогресс сам по себе — еще не гарантия последующего прогресса. Более важны аргументы методологического порядка, построенные на общей теории систем, кибернетике, психологии и философии и свидетельствующие о потенциально безграничных возможнос­тях технологического творчества. Я говорил об этом в прошлой лекции и ссылался на специальную работу. Обрисую суть дела — как я сам ее понимаю — очень кратко и лишь в самом общем виде.

Материальный мир качественно неисчерпаем, причем неис­черпаемость его связей и отношений проявляется в каждой точке пространства-времени. Поэтому свойства, закономернос­ти, которые мы полагаем абсолютными, являются таковыми постольку, поскольку наше видение объективных связей огра­ничено некоторой концептуальной системой, заданной в предыдущем (практическом и теоретическом) опыте. Но стоит расширить концептуальные рамки, "выйти в метасистему" — и, как правило, те параметры ситуации, что в прежнем кон­тексте оставались неуправляемыми константами, превращают­ся в управляемые переменные. Нужен для этого "всего лишь" более емкий, динамичный, подчас просто свежий ум, который способен переструктурировать модель таким образом, чтобы увидеть мир в новых, непривычных связях. И тогда, не дисква­лифицируя и тем более не нарушая уже известных законов природы, субъект научается обходить ограничения, наклады­ваемые ими на деятельность.

Этот творческий механизм мышления и позволял людям находить каждый раз более эффективные отношения с приро­дой, когда прежние себя исчерпывали. Теоретическое же выяв­ление его делает вывод о потенциально безграничных возмож­ностях интеллектуального управления прямым следствием ка­чественной неисчерпаемости материального мира. И позволяет экстраполировать из прошлого в будущее мощную эволюцион­ную тенденцию — последовательно возрастающую роль иерар­хической регуляции. В природе это выражалось совершенство­ванием нервной системы, передачей регуляторных функций

170

организма головному мозгу, его развивавшейся коре (так назы­ваемая "кортикализация функций"). В обществе — усиливаю­щимся влиянием общественного и индивидуального сознания, информационной компоненты деятельности на ход событий. Наконец, становлением и, в перспективе,— распространением за пределы планеты той самой ноосферы, о которой одновре­менно с Э.Леруа, П.Тейяром де Шарденом писал Вернадский.

Этот великий ученый был воспитан в традициях русского космизма и, в отличие от Тейяра, не устанавливал "точку Омега", знаменующую конечный пункт развития. Вместе с тем он до конца жизни был верен моделям классической, дорелятивистской науки, полагал вселенную стационарной, бесконеч­ной, однородной во времени и пространстве, удивительным образом игнорируя тот факт, что за время его жизни космоло­гические представления успели круто измениться (теория рас­ширяющейся Вселенной, Большой взрыв и т.д.).

Принятая за единственно мыслимую космологическая мо­дель сказалась и на эволюционных представлениях Вернадско­го. Много сделавший для становления универсального эволю­ционизма, он тем не мене отрицал идею универсальной эволю­ции как несовместимую с представлением о бесконечности вселенной: в бесконечном однородном мире могут возникать только локальные возмущения, всплески, безусловная пер­спектива которых — вернуться к статистическому состоянию равновесия. Одним из таких всплесков и стала, по мысли Вернадского, эволюция Солнечной системы вместе с развитием жизни и разума на Земле. Она заведомо обречена в последую­щем на возвращение к равновесному состоянию, не оказав какого-либо влияния на процессы в бесконечной вселенной, общая картина которой, "взятая в целом, не будет меняться с течением времени"*.

Таким образом, хотя жизнь, по Вернадскому, вечна, однако ее эволюция вплоть до становления ноосферы — предельный цикл. В принципе так же представлял себе отдаленное будущее Ф.Энгельс: с истощением солнечной энергии жизнь на Земле угаснет вместе с (коммунистическим) обществом, но циклы развития будут неизменно повторяться, лишенные какой-либо преемственности, в разных областях бесконечной вселенной. Это вполне логичный взгляд для мыслителя "докосмической" эры, желающего оставаться на почве позитивной науки, а потому от мрачного обаяния предельности не могли освобо­диться даже самые отчаянные оптимисты...

* Вернадский В.И. Живое вещество. М, 1978, с. 136 171

— А свои прогнозы вы считаете оптимистическими или пессимистическими? И как они стыкуются с гуманизмом, если даже весьма спорную формулу о "расширении меры человеческого" вы сами же ква­лифицируете как игру в слова?

— Я говорил, что сегодня, когда проблема человека — отно­шение человека и природы, человека и общества, человека и человека — выдвинулась в центр глобальной проблематики, гуманистическое мировоззрение наиболее продуктивно. Одна­ко, застыв в своих идеологических постулатах, оно, как вcякая идеология, рискует завтра оказаться ретроградным и вредным, ибо классический гуманизм склонен видеть в исторически конкретном носителе разума венец развития.

Поэтому я придерживаюсь позиции критического гуманиз­ма. Жизнь заставит человека сменить акценты в родовой само­оценке, переосмыслить ключевые понятия, и чем раньше люди осознают возможные "вызовы" будущего, тем меньше опас­ность будущего шока. Критическая переоценка собственных качеств будет подчинена не очередной идеологеме типа "про­гресса", "совершенства", "счастья" и проч., но задаче выжива­ния, сохранения того, что возможно сохранить. И я убежден, что для человека выжить ценой радикальных метаморфоз, обессмертив свои духовные достижения, предпочтительнее, не­жели потерпеть эволюционный крах, бесследно уйдя из мира...

Располагать складывающуюся таким образом картину буду­щего в координате "оптимизм — пессимизм", по-моему, не­уместно. То и другое — варианты фаталистического отноше­ния к действительности, которые в кризисной фазе развития одинаково опасны. Сценарный подход является по методоло­гии конструктивистским, отличаясь от фаталистического. Шансы на преодоление кризиса сохраняются, чтобы они осу­ществились, необходимо то-то и то-то, причем даже в опти­мальном случае выживание сопряжено с серьезными жертвами и компромиссами. Эмоционально оценивать их — это уже лич­ное дело каждого. Как в старом анекдоте: бутылка "наполови­ну пуста" или "наполовину полна". Свое отношение я выска­зал. Знакомство с обобщенными законами термодинамики, с историческим опытом и наблюдение над жизненными ситуа­циями убедили меня в том, что реальные (не надуманные) альтернативы — всегда выбор меньшего из зол, т.е. речь идет о балансе потерь и обретений. Это относится и к личной жизни, и к мировым процессам. Людям надо быть готовыми к тому, что продолжение жизни духа потребует выхода за преде­лы той качественной определенности, с какой связано привы­чное представление о "человеке". А как это все обозначить — действительно игра в слова, хотя я полагаю, что такая игра небесполезна и она еще войдет в моду.

— Но человек жаждет личного бессмертия, каковое ему обычно и сулит религия. "Бессмертие духа" (Мирового Разума, Цивилизации) — паллиатив, который не устроит обывателя. А потому и "научное" решение проблемы смысла жизни для большинства людей нейтрально.

— Замечу сначала, что смысл жизни — интимный вопрос, он вообще не из тех, какие может решать наука. Есть два типа философских проблем. Одни действительно остаются таковы­ми до тех пор, пока не попадут в сферу научного исследования. Скажем, вопрос о структуре материи или о том, что такое прогресс, (последний, став предметом общенаучного анализа, перестал служить сугубо оценочной категорией). Другие про­блемы являются философскими par exellence, то есть по сути своей не имеют научного решения. Есть ли Бог? Если есть, то один или много? Чего Он (они) хочет, как относится ко мне и как я должен относиться к Нему? В чем смысл жизни? Ника­кая наука не способна решить вопросы такого типа. Каждый вынужден либо разбираться с ними лично, либо принять на веру чужую подсказку и тем успокоиться. Я попытался изло­жить то решение, которое, на мой взгляд, созвучно современ­ной научной картине мира. Вероятно, даже в ее рамках такое решение — не единственное из возможных. Религиозные же решения не удовлетворяют меня не потому, что они менее "истинны", или подозрительно просты, но потому, что чреваты физическим крахом цивилизации.

Не могу не согласиться, что потенциальное бессмертие культуры, беспредельный прогресс — паллиатив простому и гарантированному бессмертию души (хотя бы и в адском пла­мени). Здесь, однако, стоит обратить внимание на некоторые обстоятельства. В психологии имеются данные, свидетельст­вующие о том, что высокоразвитая личность способна глубоко ощущать причастность культурному процессу в качестве носи­теля мирового духовного бытия. Психологи говорят также о внеиндивидном, межсубъектном существовании личности. Это значит, что собственно личность присутствует не "внутри" смертного физического тела, а в моих связях с другими людь­ми. Она выступает как совокупность "вкладов" в тех, с кем мне доводится вступать в прямой или косвенный контакт. Экспери­ментально показано, что некоторые качества данной личности отчетливо влияют на поведение других людей (а значит — существуют в культурном пространстве) и при физическом отсутствии самого человека; например, авторитет, идеи, стили мышления, фрагменты переданного другим индивидуального опыта. Все это отражается в деятельности, в ее материальных продуктах и социальных результатах, через тех, с кем я обща­юсь напрямую, доходит до тех, кто меня не знал и имени моего не услышит. Иначе говоря, личность, став носителем смысло­вого поля культуры, оставляет в нем следы своей активности и таким опосредованным образом сохраняет бытие.

173

Правда, мера бессмертия у каждого своя, она зависит от интеллектуального масштаба, от таланта, оригинальности, во многом — от удачи. Легко обнаружить присутствие в нашей культурной среде личностей Сократа, Христа, Рафаэля, Пуш­кина (а также — будем последовательны — Гитлера, Стали­на...). Вместе с тем большинство наших современников, при­вычно используя в научном и обыденном мышлении индуктив­ный метод, не подозревают о влиянии личности Ф.Бэкона. Миллиарды не столь именитых предшественников еще более имплицитно продолжают в нас свою жизнь, оставаясь косвен­ными агентами мирового полилога...

Конечно, этими рассуждениями не снимается трагизм физи­ческой смерти и комплексная проблема продления активной индивидуальной жизни; ибо с гибелью организма из мира уходят невосполнимые пласты человеческого опыта и та непо­вторимая индивидуальность, от которой в культуре сохранимо лишь частичное, фрагментарное бытие. Личностное бессмер­тие, таким образом, относительно, как вообще относительна граница между жизнью и смертью. И как относительно мисти­ческое бессмертие, ибо моя душа, пересаженная в иное тело либо вовсе лишенная такового, теряет прежнее качество "моей" души, способной испытывать боль и страх, наслажде­ние и надежду. Тем не менее стоит повторить то, чем заверши­лась последняя лекция. Мы с вами, миллиарды действовавших до нас и живущих в нас личностей продолжаем существовать постольку, поскольку длится культура. Конец же цивилиза­ции — это одновременная смерть бесчисленных поколений, с их страданиями и радостями, исканиями, ошибками и обрете­ниями. Кто-то может счесть это экстремизмом, но я думаю, что только шанс на беспредельность наполняет смыслом и историю жизни, и историю общества, и бытие каждого человека...

174