117. Принудительные работы.

Принудительные работы применяются как альтернатива лишению свободы в случаях, предусмотренных соответствующими статьями Особенной части УК РФ, за совершение преступления небольшой или средней тяжести либо за совершение тяжкого преступления впервые. Особенностью назначения рассматриваемого вида наказания является обязательное предварительное назначение лишения свободы на срок не свыше пяти лет. Лишь назначив наказание в виде лишения свободы, суд, если придет к выводу о возможности исправления осужденного без реального отбывания наказания в местах лишения свободы, постановляет заменить осужденному наказание в виде лишения свободы принудительными работами. Осужденные к принудительным работам отбывают наказание в специальных учреждениях - исправительных центрах, расположенных в пределах территории субъекта РФ, в котором они проживали или были осуждены. Принудительные работы заключаются в привлечении осужденного к труду в местах, определяемых учреждениями и органами уголовно-исполнительной системы. С осужденными к принудительным работам администрацией исправительного центра проводится воспитательная работа. Осужденным к принудительным работам разрешается обучение в образовательных учреждениях среднего профессионального и высшего профессионального образования по заочной форме обучения, находящихся в пределах муниципального образования, на территории которого расположен исправительный центр. Принудительные работы назначаются на срок от двух месяцев до пяти лет.

118. Таганцев- как основоположник российского уголовного права.

В славном созвездии блестящих представителей российской науки уголовного права второй половины XIX — начала XX вв. особое место занимают имена и труды Н.С Таганцева. И.Я. Фойницкого и Н.Д. Сергеевского.

Николай Степанович Таганцев (1843-1923 гг.) — крупнейший отечественный криминалист. Его творчество — выдающееся явление не только в отечественной юриспруденции, но и в целом в истории русской науки и культуры. Автор не останавливается на его биографии, а ограничивается лишь отсылкой к известной монографии Н.И. Загородникова¹⁶См.: Загородников Н.И. Николай Степанович Таганцев. М., 1994. (хотя некоторые страницы его жизненного пути достаточно интересны сами по себе, так как связаны со многими историческими именами, например, А.И. и М.И. Ульяновых, В.И. Ленина. Н.С. Гумилева, Николая II, С.Ю. Витте) и обращает внимание лишь на изложение наиболее, на его взгляд, важных уголовно-правовых идеях Н.С. Таганцева, оказавших существенное влияние на российскую науку уголовного права и отечественное уголовное законодательство.

Главный научный труд Н.С. Таганцева, его главное произведение — это известный двухтомный Курс лекций по Общей части уголовного права¹⁷Н.С. Таганцев задумал создать законченный Курс русского уголовного права, в котором надеялся изложить свои взгляды по всем основным проблемам Общей части уголовного права и практики его применения. Вначале автор осуществлял издание этого Курса (начатое в 1874 г.) сравнительно небольшими по объему выпусками, благосклонно встреченными читателями и научной критикой. Позже он значительно переработал содержание этих выпусков и издал их в четырех томах (первый вышел в 1887 г.. второй — в 1888 г., третий — в 1890 г. и четвертый — в 1892 г.). Это издание получило самую высокую оценку специалистов, а автору лекций юридическим факультетом Московского университета была присуждена престижная премия графа Сперанского..

Со времени издания Н.С. Таганцевым последнего варианта Курса лекций прошло более 100 лет. Промежуток времени, что и говорить, солидный (целый век!). Посмотрим, однако, современную (даже новейшую) уголовно-правовую литературу. Выясняется, что те труды по уголовному праву (в том числе и учебники), которые претендуют на то, чтобы их считать серьезными в научном отношении, никак не могут обойтись ни без обращения их авторов к изданию Курса лекций 1902 г. и привлечения соответствующих положений Н.С. Таганцева для объяснения современного понимания многих уголовно-правовых понятий и институтов, ни хотя бы (минимальный уровень) без ссылки на этот источник. Курс этот является почти обязательным, например, в программе подготовки аспирантов по уголовно-правовой специальности. В чем же живость и притягательность для современного юриста таганцевских идей, выраженных им в его Курсе? В том, что, во-первых, многие из них выдержали самую трудную проверку (проверку временем), и не только не противоречат современным представлениям об уголовном праве, ной вполне вписываются в их контекст. И, во-вторых, по глубине теоретической аргументации эти идеи (взгляды, концепции) являются вершиной их доктринального выражения. В рамках небольшого параграфа данной главы ограничимся характеристикой наиболее важных, по нашему мнению, теоретических концепций, изложенных в Курсе.

Известно, что до последнего времени в общей теории права иногда ставится под сомнение существование самостоятельного предмета уголовно-правового регулирования. Будто бы общественные отношения регулируются другими отраслями права (конституционным, административным, гражданским и др.), а уголовное право лишь охраняет эти отношения, являясь своеобразным средством их обеспечения¹⁸См., например: Теория государства и права: учебник. 1987. С. 407. Можно, как уже отмечалось, вспомнить, что такие взгляды высказывались и в уголовно-правовой науке. Например. А.А. Пионтковский считал, что «уголовные законы с их карательными санкциями за правонарушения придают особую силу уже существующим кормам других отраслей права (и соответствующим им правоотношениям), нарушение которых признается преступлением» (см.: Курс советского уголовного права / под ред. А.А. Пионтконского, П.С. Ромашкина, В.М. Чхиквадзе. М., 1970. Т. I. C. 12).. Еще в первом выпуске своих лекций (1887 г.) Н.С. Таганцев вступал по этому поводу в полемику с выдающимся немецким криминалистом К. Биндингом, который считал, что уголовная противоправность выражается в санкции уголовного закона за нарушение нормы права, содержащейся в других отраслях права. Н.С. Таганцев показал несостоятельность этой теории, ссылаясь на принятие государством нового уголовного кодекса, в котором всегда будут нормы, не нашедшие своего выражения в других отраслях права и обладающие самостоятельной юридической природой. В издании 1902 г. Н.С. Таганцев прекратил прямую полемику с Биндингом (думается, из этических соображений, так как не хотел персонально критиковать немецкого автора, научный авторитет которого он ставил очень высоко), однако в принципиальном отношении сохранил критическое отношение к аналогичным взглядам.

Н.С. Таганцев соглашался, что могут быть и такие уголовные законы, в которых «анализируя их диспозитивную часть, мы действительно найдем соответственные определительные законы (Таганцев имел в виду законы иных отраслей права), помешенные, например, в том или другом из томов нашего Свода законов». Вместе с тем он настаивал на существовании и таких уголовно-правовых запретов, которые не имеют аналогов в других отраслях. «Но какую статью, какого тома нарушает, например, лицо, виновное в убийстве, изнасиловании, измене?» — достаточно эмоционально спрашивал он.

Следует отметить, что Таганцев сохранил свой основной довод в пользу существования норм уголовного права, не заимствованных из других отраслей, связанных с принятием, как уже отмечалось, государством нового уголовного кодекса, но усилил его аргументацию. «Представим себе тот момент из жизни государства, когда в нем появляется новый уголовный кодекс. Несомненно, что наибольшую группу велений, исполнение которых должен обложить наказанием законодатель, будут составлять издавна существующие нормы обычного права или нормы закона: но, несомненно, также, что рядом с этой основной частью нового кодекса в нем будет известный придаток, продукт творческой деятельности законодателя. Данные науки, опыт иностранных государств, указания судебной практики, изучение прежнего заменяемого права — все это очень часто даст материал, заставляющий законодателя вводить новые карательные нормы, по его мнению, жизнепригодные, надлежаще содействующие охране юридических интересов, развитию государственного благосостояния, порядка и спокойствия, так что воспрещение или требование чего-либо, веление авторитетной воли входит в юридический оборот одновременно с карательным законом, устанавливающим ответственность за неисполнение этого постановления». Правота автора подтверждается историей принятия российских уголовных кодексов — от Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. и всех советских (УК РСФСР 1922 г., 1926 г., 1960 г.) до самого последнего УК РФ 1996 г. В нем, например, был впервые сформулирован (в числе насильственных действий сексуального характера) уголовно-правовой запрет насильственного лесбиянства (в прежнем Кодексе наказывалось только насильственное мужеложство). И этот запрет нельзя представить лишь как уголовно-правовую санкцию за деяние, определяемое в качестве противоправного в нормах другой отрасли права. Нельзя потому, что мет ни такой нормы, ни такой отрасли. Запрет был рожден непосредственно уголовно-правовой нормой как таковой.

Современному юристу небезынтересно будет ознакомиться со взглядами Н.С. Таганцева на проблему аналогии закона в уголовном праве, т.е. аналогии преступлений и наказаний. Дело в том, что действовавшее при его жизни Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. (в том числе и в редакции 1885 г.) не содержало в себе специальной статьи о запрещении аналогии. Правда, такой запрет при надлежащем толковании вытекал из текста ст. 1 Уложения: «Преступлением или проступком признается как само противоправное деяние, так и неисполнение того, что под страхом наказания законом предписано». Таким образом, из этого законодательного определения вытекало, что уголовная противоправность и наказуемость деяния являлись необходимым атрибутом понятия преступления (составляющим его признаком). Следовательно, в принципе, суд, в случае когда деяние прямо не предусмотрено нормой Уложения, не мог восполнить этот пробел и применить к конкретному случаю другую норму, рассчитанную хотя и на сходные, но все-таки иные ситуации.

Однако российская судебная практика шла по другому пути. «Уголовный кассационный департамент Сената, — указывал Н.С. Таганцев, — почти с самого начала своей деятельности выработал учение о безусловном праве суда на пополнение всяких пробелов закона: неоднократно повторяя в своих решениях ту мысль, что суд может восполнить пробелы закона, применяя к деянию, прямо не предусмотренному в законах уголовных, постановления, наиболее с ним сходные; что суд, не находя в Уложении статьи, прямо предусматривающей деяние подсудимого, обязан определить наказание, установленное за преступление, по ряду и важности наиболее с ним сходное...».

При оценке такой позиции верховной судебной власти Н.С. Таганцев находился в довольно-таки сложном положении. Он сам был сенатором, и в этом качестве ему вроде бы было «не с руки» критиковать устоявшуюся практику сената. Но Н.С. Таганцев нашел приемлемый выход. Он не стал давать в Курсе свою сугубо личную оценку указанной практике, а привел мнение на этот счет доктрины уголовного права, категорически признавшей несостоятельность позиции Сената не только в теоретическом, но и в практическом плане (в плане правоприменения). При этом он сделал обзор доктринальных доказательств неприемлемости применения уголовного закона по аналогии, которое «камня на камне» не оставляет от указанной практики. Собранные им доктринальные аргументы представляются исчерпывающими в этом споре, нисколько не потерявшими свое значение (в том числе и в чисто практическом плане) до настоящего времени.

Во-первых, «предоставление суду права облагать наказанием деяния, прямо в законах не предусмотренные, заключает в себе полное смешение деятельности судебной и законодательной». Во-вторых, «предоставление суду такого права не только приравнивает судью к законодателю, но ставит его выше последнего, даст над ним право контроля». В-третьих, «признавая такое право суда, мы наносим страшный удар гражданской свободе и спокойствию каждого: если мы не допускаем возможности, чтобы даже новый закон мог признавать деяние, не почитавшееся прежде преступлением, — таковым, то каким образом можно представить такое право судьям...». И, в-четвертых, «предоставление такого права суду вовсе не требуется интересами общественного порядка и безопасности, так как законодатель при первом указании практики на подобный недостаток всегда может пополнить допущенный пробел...».

В заключение Н.С. Таганцев даст собственное толкование содержания ст. 1 Уложения, которому, по его мнению, указанная практика противоречит.

Оценивая позицию Н.С. Таганцева по этому вопросу, уместно вспомнить, что первые советские уголовные кодексы (УК РСФСР 1922 и 1926 гг.) содержали в себе статьи, в которых закреплялось применение уголовного закона по аналогии. В УК РСФСР 1960 г. такая статья не была включена, и из законодательного определения понятия преступления вытекало, что применение уголовного закона по аналогии не допускалось. Однако отсутствие нормы о ее прямом запрете приводило к тому, что фактически (хотя и скрытно) аналогия существовала. В частности, за счет расширения диспозиции определенной статьи уголовного кодекса и применения этой («расширенной») части к деяниям, ею не предусмотренным. Среди юристов-практиков ходила даже шутка (по содержанию весьма трагическая), что «аналогии нет, но есть статья 206» (об ответственности за хулиганство, которую при желании правоприменителя без особого труда можно было применить к любому опасному, с его точки зрения, деянию). Именно это побудило законодателя в УК РФ 1996 г. не ограничиться «молчаливым» запретом аналогии преступлений и наказаний при формулировании понятия преступления (ст. 14), а при определении принципа законности сформулировать специальную норму о том, что «применение уголовного закона по аналогии не допускается» (ч. 2 ст. 3). И доказательства, приводимые на этот счет Н.С. Таганцевым в его Курсе, оказались как нельзя кстати.

Внимание современного читателя-юриста заслуживает и решение Н.С. Таганцевым в Курсе проблемы соотношения морального и уголовно наказуемого, также относящейся к понятию преступления. В советской юридической литературе обычно провозглашался принцип обязательной аморальности преступного деяния: преступление — это одновременно нарушение и уголовного закона, и морали. Разумеется, что и советские криминалисты (а также философы и социологи), конечно же, представляли себе, что моральные нормы не являются едиными, в том числе и в советском обществе. Но при этом признавалось существование официально господствовавшей в советском обществе морали. Нарушение именно этой морали и признавалось неотъемлемым атрибутом понятия преступления. Поводы для споров, однако, и при этом сохранялись. Научная дискуссия заключалась в том, рассматривать ли признак аморальности как самостоятельный признак преступления (наряду с общественной опасностью, противоправностью, виновностью и наказуемостью), или же считать, что он поглощается каким-либо из указанных признаков.

С принципиально иных позиций подходил к решению этой проблемы Н.С. Таганцев. Он утверждал: «Преступное не может и не должно быть отождествлено с безнравственным; такое отождествление, как свидетельствуют горькие уроки истории, ставило правосудие на ложную стезю; вносило в область карательной деятельности государства преследование идей, убеждений, страстей и пороков; заставляя земное правосудие присваивать себе атрибуты небесного».

Очевидно, что под «горькими уроками истории» содержится определенный намек на трагические ошибки правосудия (в концентрированном виде в эпоху средневековья), когда за религиозные прегрешения, чаще всего мнимые, оцениваемые в ту пору как преступные, неизбежно следовали жестокие наказания (обычно сожжение на костре). Католическая церковь накануне третьего тысячелетия признала свою ответственность за эти трагические ошибки, хотя со стороны верховенства других конфессий таких заявлений пока не было. Кстати говоря, существенные различия религий как проявление морали явилось для Н.С. Таганцева одним из доказательств несовпадения преступного и безнравственного. «К тому же религии по необходимости конфессиональны, их заповеди стоят в прямом соотношении с основами того или другого вероучения, и, конечно, мы не можем признать тождества правил жизни и поведения, предписываемых христианством и язычеством, магометанством и еврейством: а веления права, коих нарушение образует область преступного, запрещают и приказывают безотносительно к религиозным верованиям тех, к кому обращается авторитетная воля государства». Вот образец глубоко научного решения этой сложнейшей и деликатной проблемы. Решения тем более ценного, что оно исходит от автора, безусловно, верующего.

Н.С. Таганцев вспоминает, что Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. предусматривало специальный раздел (отделение) «О уклонении от исполнения постановлений церкви» и в числе мер наказания содержалось церковное покаяние в качестве как основного, так и дополнительного наказания. «И лишь впоследствии, — пишет Таганцев, — оно освободилось от этого вторжения светской власти в недосягаемую для нее сферу Божьего устроения».

Современный юрист вряд ли способен серьезно овладеть и таким инструментом уголовного права, как категория состава преступления и его элементов, без обращения к Курсу Н.С. Таганцева. Это касается трактовки им всех элементов состава: объекта, объективной стороны, субъекта и субъективной стороны. В характеристике объекта это в первую очередь понимание объекта преступления как нарушаемого преступлением охраняемого уголовным законом жизненного интереса, например, субъективного права потерпевшего. При анализе объективной стороны нас не может не привлекать углубленная характеристика действия и бездействия, средств и способов преступной деятельности, скрупулезный анализ существовавших в то время теорий причинной связи. В характеристике субъекта преступления мы бы выделили фундаментальную разработку теории вменяемости, критически рассмотренную автором с разных точек зрения, в том числе с позиций метафизической, индетерминистической и детерминистической формулы вменяемости.

О глубине его характеристики субъективной стороны и ее востребованности для современного российского законодателя и правоприменителя может свидетельствовать, например, тот факт, что новый УК РФ 1996 г. сформулировал волевой признак косвенного (эвентуального) умысла точно по Н.С. Таганцеву.