Причина отсутствия гипотезы морфемогенеза в лингвистике

Антуан Мейе предложил теорию трезвучного корня, однако процесс морфемогенеза он не описал. Это кажется странным: признавать наличие морфем и не указывать процесс их образования.

Предложенную мною выше гипотезу я не считаю ни особенно изощрённой, ни, напротив примитивной. Она весьма правдоподобна, и именно в силу этого должна была возникнуть в головах многих учёных до меня. А своих предшественников я считаю людьми и достаточно умными, и достаточно образованными. Поэтому отсутствие таких построений наводит на мысль о том, что по каким-то веским соображениям они от выдвижения данной гипотезы отказались. По каким же?

Лингвистические соображения у моих предшественников уступили место чему-то более важному. Чему? Я бы долго пытался искать ответа на мой вопрос, если бы не очевидное: когда я смог построить силлабарий русского слогового письма (руницы или рун Макоши) и стал последовательно читать с его помощью русские тексты, я встретил со стороны лингвистов не только глухую стену молчания, но и уловил нотки осуждения. Как если бы открытие новой письменности не укрепляло, а разрушало фундамент современной лингвистики. Это странно. Ведь прежде любая дешифровка письменности приветствовалась, а СМИ наперегонки спешили уведомить читателя о новом триумфе человеческого разума. Что же произошло на этот раз?

Насколько я понимаю, я нарушил негласную конвенцию лингвистов. Во-первых, я показал наличие у русских не только кириллицы и глаголицы, но и третьего вида письменности, слоговой руницы, что сразу выводило русскую письменность из разряда «обычных» в разряд «экстраординарных», а русский язык – в число наиболее древних. А именно против такого понимания место русского этноса в человеческой истории много веков боролся Запад. В принципе, на меня можно было не обращать внимания до тех пор, пока я не стал читать древние тексты – мало ли существует дилетантов, которые ежегодно «дешифруют» Фестский диск? Но когда я стал читать тексты, а они показывали древние слова, то и тут можно было обратить внимание не на них, а на те слова, которые не подверглись изменению, объявив, что я демонстрирую якобы современный язык, чего не может быть по определению. Следовательно, никаких дешифровок на самом деле нет (эта логика мне хорошо знакома по выступлению оппонентов на моём сайте: из всего английского резюме был вычленен один глагол, у которого было несколько значений, его умышленно прочли не в том смысле, какой я предложил, на этом основании сделали вывод о том, что я не знаю английского языка, из этого был сделан вывод о том, что я не имею права говорить о лингвистике вообще – а по сути самой статьи не было высказано ничего!). Иными словами, пошли придирки по пустякам, из-за которых якобы руницы не существовало.

Во-вторых, я подчеркнул наличие в русском языке мощных следов именно слоговой структуры, которая стерлась в других европейских языках как более молодых. А это уже криминал. Ведь до сих пор почти весь лексический фонд русского языка объявлялся этимологами (типа Фасмера) либо прямыми заимствованиями, либо кальками из других языков. А переход к морфемогенезу на основе открытых слогов означало не только возможность этимологии основного лексического фонда русского языка из русских же слогов, но и (а это – самое главное!) – построение лексического фонда европейских языков на русской слоговой базе. Иными словами, это показало бы, что все европейские языки вышли из языка русского как своей первоосновы. Или, иначе говоря, что русский язык и является праязыком Европы. А это – именно то, против чего и боролась научная мысль всей Европы в течение нескольких столетий. Возможно, я бы и не понял, что это – научный криминал, если бы ни слишком эмоциональная реакция Виктора Марковича Живова на слоговые изыскания Михаила Задорнова в передаче «Гордон-Кихот против Задорнова». Когда он назвал этимологические упражнения Задорнова «вонючей похлёбкой», он выдал с головой научный заговор. Он ответил пулеметным огнем на, в общем-то, невинную шалость русского сатирика.