1.5. Слово, словосочетание, предложение, текст

Продуктом некоего (неосознанного) ощущения того, что в языке имеет место внутренняя связанность слова, словосочетания и предложения, стало появление и использование в лингвистике понятия синтагмы (Ф. де Соссюр, С.И.Карцевский и др.). Выступать против этого понятия, критиковать его – значит не понимать его вынужденного характера, не видеть его компромиссной полезности. Как показывает изложенное выше, слово как таковое скрывает предикацию, которая „в любой момент” может быть актуализирована¹⁵. Соответствующая ситуация ставит перед лингвистами бесконечные вопросы о том, слово ли в данном случае перед нами. По большому счёту разница между словами-синтагмами, словосочетаниями-синтагмами и предложениями-синтагмами в основном чисто внешняя. В одних случаях носители языка реализуют скрытый механизм появления слова (предикацию) для употребления его в качестве предложения. В этих случаях они используют предикацию, внешне не обозначенную. Словосочетания, подобно словам, тоже представляют снятие предикации (§§ 2.4, 4.2), но некоторые следы её отражает расчлененность синтагм-словосочетаний. Когда синтагма представляет собой предложение, она является расчлененной и репрезентирует акт конструирования предикации. Внешняя расчлененность (отражение исторического статуса синтагмы), таким образом, сближает словосочетание и предложение, с одной стороны, скрытый характер предикации позволяет поставить рядом слово и словосочетание¹⁶ (сочинительное или подчинительное), с другой стороны, актуальность предикации сближает слово-предложение и собственно предложение, с третьей стороны.

Позицией, нейтрализующей различие между словом, словосочетанием и предложением, является их использование в названих-подписях. Нейтрализация, как это понятно, в данном случае осуществляется „в пользу” слова, потому не случайно, что синтаксисты отказываются считать предложения-названия настоящими предложениями. Однако и до признания их словами или же до постулата о скрытой предикативности слова тоже, как известно, дело не дошло.

Характер суждений, с которыми приходится встречаться в языковедческих трудах, к сожалению, убеждает в том, что в лингвистическом мышлении исследователей представление о качественном своеобразии слова отсутствует. Так, можно только удивляться тому, что и применительно к тем случаям, когда снятие предикации предложения достаточно очевидно (Друзья встретились после войны → Послевоенная встреча друзей [была радостной]), лингвисты говорят не о трансформации предикации в номинацию, а о сохранении номинативной функции предложения. «Предложение, транспонированное в именную позицию, – пишет, например, Н.Д.Арутюнова, – лишается коммуникативной автономности…, но его номинативное содержание остается прежним» [Арутюнова 1971, с. 65]. Без оговорок, касающихся связи номинации с установлением линейных зависимостей (a + a → a + b), это напоминает утверждение: некто сохранил свою разговорчивость, уже будучи мертвым.

Во внешних связях линейных языковых структур участвует только их главный – определяемый, или конституирующий, член (ср. [Курилович 1962, с. 50] – о словосочетаниях). Поскольку в качестве такой структуры можно рассматривать и предложение, на счет предикации следует относить и такое речевое произведение, как текст. Текст – это в известной мере продукт актуального членения. Открытие актуального членения предложения (В.Матезиус) было существенно и весьма знаменательно. Актуальное членение предложения в значительной мере основано на механизме предикации. Актуальное членение предложения – онтологически – представляет собой установление иерархии между частями предложения, является средством наделения главной (содержательной) части предложения валентностью. Текст – это ряд предикаций, стимулируемых последовательным превращением определяющих компонентов предложений (рем) в определяемые (темы). Текст – исключительно «горизонтальная» структура, он не может иметь парадигмы. Едва ли можно поэтому согласиться с формулировками «имя как текст и текст как имя» (Ю.И.Сватко), «миф – развернутое Магическое Имя» (А.Ф.Лосев) и т.д.: в отличие от текста имя заключает в себе не больше одной предикации.

Неверно также отождествление («по умолчанию») предложения и текста. «Предложение (текст), – пишет, в частности, В.Г.Руделев, – предшествует слову и может не содержать внутри себя слов (междометные тексты)» [Руделев 1991, с. 71]. Из текста цитированной статьи неясно, в каком смысле предложение предшествует слову. Дело в том, что в достаточном числе случаев слово предшествует междометию-предложению (Батюшки! и т.п.) и отнюдь не исключено, что в диахронии это некогда было общее правило. Последнее можно подтвердить, указав на то, что и некоторые, с синхронической точки зрения, «собственно междометия» реконструируются как слова, т.е. как продукты снятия предикации. Ср., напр., украинское междометие удивления овва! (существует и в «форме» ов; ов, -ва = у, т.е. овва – это фактически удвоенное русское у [У! Как хорошо…] или ух, т.е. у с имплозивным окончанием. У же – мы это покажем [§ 4.3] – этимологически совпадает со словом сила). Поэтому положительное заключение по указанному вопросу может касаться только диахронической характеристики слова-«междометия» вообще. С синхронической точки зрения слово предшествует предложению (ср. [Соссюр 1990, с. 159]), предложение – тексту.

Другое положение В.Г.Руделева – о том, что слово является единственной единицей языка (с. 70; ср. [Руделев 1984а, с. 159; 1984б, с. 4, 69]), тоже не получило у этого автора какого-либо обоснования. По сути, оно означает, что номинативной функцией характеризуется только слово. Безусловно, в названной идее есть рациональное зерно, однако указанный факт нейтрализации различий между словом, словосочетанием и предложением, универсальный характер связанных сочетаний слов (всеобщность лексической сочетаемости – ср. § 2.4), а также другие факты наводят на мысль, что отмеченный максимализм в объяснении слова является эмоциональным преувеличением. Слово не абсолютно в своих номинативных качествах, точно так же, как предложение – в предикативных. «Уже одно то, – подчеркивает Ю.С.Степанов, – что номинация может осуществляться либо отдельным словом, либо словосочетанием, либо предложением, говорит о том, что эта функция независима от синтаксического построения» [Степанов 1973, с. 342].

Как вытекает из наших суждений, словосочетание – номинативная единица, в трансформированном (снятом) виде представляющая предикацию. Так, собственно, считает и В.Г.Руделев. По Руделеву, подлинное словосочетание способно превращаться в предложение, если этого нет – пред нами «двусловное» слово. В теоретическом арсенале автора, однако, понятие предикации отсутствует. «Способность словосочетания, – пишет В.Г.Руделев, – путем небольшой коррекции (выделено нами. – Н.Л.) превращаться в предложение – единственный признак подлинного словосочетания» [Руделев 1984б, с. 21]. Очередной, очевидный с точки зрения логики шаг – постановка рядом с «необратимым» словосочетанием, или «двусловным» словом, слова как такового В.Г.Руделевым не делается. «Свернутым предложением» считается лишь словосочетание [1984б, с. 69]. Стало быть, хотя В.Г.Руделев понял больше, чем другие, истинную природу слова он не вскрыл. В рассуждениях автора цепь слово – словосочетание – предложение разорвана, случаи восстановления предикации в словах (Сумрак и т.п.) не учитываются.

Предикация как таковая причастна к речи, поэтому её (историческое) снятие отражало не только движение от предложения к слову, но и от речи к языку. Напомним, что после Ф. де Соссюра речь традиционно и справедливо считается «отправной точкой» языка (А.Мейе – цит. по: [Йордан 1971, с. 430]). Компромиссную область между языком и речью представляет сфера узуса [Луценко 2003а, с. 23], которая «позволяет» известному числу речевых образований не становиться окончательно языковыми¹⁷. Отметим, что недальновидный «отказ» от узуса как среды распределения и употребления лингвистических единиц обусловил отказ некоторых лингвистов от понятия словосочетания (ср. [Мигирин 1978, с. 126]). Рассмотрение языковых явлений с исторической точки зрения, на основе идеи о конструктивной роли и разных «фиксациях» модели предикации, показывает: первичные факты языка следует видеть там, где имеет место «предложенческое» или параллельное употребление языковой единицы как слова и как предложения. Это значит, например, что исходным типом предложения в языке является не глагольное, а именное или подобное ему предложение (как известно, примерно такое мнение было у А.А.Потебни, однако современные компаративисты обычно полагают иначе – ср. [Курилович 1962, с. 249]). Отсюда следует далее: глагол не первичная категория языка. То, что настоящее изложение на эту мысль «наталкивается» не впервые, разумеется, не случайно (ср. § 3.2).

* *

*

Наблюдения некоторых ученых над ролью слов в мышлении, однозначно указывающие на неучастие слов в размышлениях («Я утверждаю, что слова полностью отсутствуют в моем уме, когда я действительно думаю…» – [Адамар 1987, с. 126 и сл.]) вместе с тем, что изложено в данной и будет сказано в следующих главах (§ 3.2 и др.), показывают: слово – инструмент получения смысла и, стало быть, после того, как смысл получен, закономерными будут видоизменения слова в сторону упрощения, затемнения, снятия и т.д. следов процедуры предикации. Видоизменения такого рода могут быть направлены не только на получение смысловых и структурных центров в слове и его аналогах, смысловое и морфологическое сжатие языковых единиц, но также – в перспективе – в сторону полного снятия их плана выражения. «Язык (звуковой), – пишет Н.Я.Марр, – стал ныне сдавать свои функции новейшим изобретениям, побеждающим безоговорочно пространство, а мышление идет в гору от неиспользованных его накоплений в прошлом и новых стяжаний и имеет сместить и заменить полностью язык. Будущий язык – мышление, растущее в свободной от природной материи технике. Перед ним не устоять никакому языку, даже звуковому, всё-таки связанному с нормами природы» [Марр 1934, с. 121]. Но это ещё более подчеркивает существенный характер предикации и слова как объекта, в чьём бытии отражаются конструктивный смысл и цели применения механизма предикации. Предикативная сущность слова и других языковых единиц адекватно может быть понята только в разрезе указанной тенденции – к уплотнению, обобщению и т.п. смыслов и редукции плана выражения.