4.3. Этимологии фразеологизмов, вытекающие из предложенного толкования слова и лексической сочетаемости

Косвенным указанием на то, что сочетание слов (а не форм) как таковое, т.е. идиома, несет в себе (снятое) отношение предикации, выступает утверждение: основным признаком фразеологизма является некое глобальное значение, не разделимое на элементы, соответствующие его членам [Курилович 1962, с. 243]. Считавший себя создателем идиоматики И.Е.Аничков (определявший последнюю как учение о сочетаниях слов, в отличие от синтаксиса – науки о сочетаниях форм слов), полагал, что с точки зрения идиоматики подлежит рассмотрению весь язык [Аничков 1997, с. 285]. «Эта работа,– писал И.Е.Аничков, – может на первый взгляд показаться неопределённо обширной и невыполнимой. Но она укладывается в определённые рамки, не превышающие нормальный объём человеческих внимания и памяти, и выполнима…» (с. 287). Сам И.Е.Аничков не продемонстрировал конкретных образцов такого рассмотрения идиом и в целом в заслугу себе мог бы поставить только актуализацию проблемы лексической сочетаемости, а не её конкретное решение. Любопытно, что в научной деятельности И.Е.Аничкова указанная проблема отчасти пересеклась с проблемой слова (к словам И.Е.Аничков относил и выражения типа политическая экономия – см. выше), однако соотнести названные проблемы так, чтобы можно было найти единое их решение, И.Е.Аничков не смог³⁹. Предлагаемые ниже этюды по этимологии фразеологизмов (идиом) опираются на сформулированное выше объяснение лексической сочетаемости (§ 2.4), уточняют и развивают его. Так как этимологии фразеологизмов невозможно выполнить, не обращаясь к этимологиям слов, таковым в настоящем параграфе уделяется значительное внимание.

ГОСПОДИН СРЕДНЕЙ РУКИ ‘человек среднего достатка, средних (не выдающихся) качеств’. В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, – словом, все те, которых называют господами средней руки (Н.Гоголь. Мертвые души). Ср. также: Посмолкли женихи, годка два перепали; Другие новых свах заслали: Да только женихи середней уж руки (И.Крылов. Разборчивая Невеста); Хоронили Пимена Коршунова, русского литератора, не особенно знаменитого, но и не вовсе безвестного – так, средней руки (М.Салтыков-Щедрин. Похороны); Отец его [Зуева] был чиновник средней руки, имел хорошее место, не крупный, но и не совсем уж маленький чин и прехорошенький, небoльшой каменный домик (Ф.Ф.Тютчев. Кто прав?). Пример из «Мертвых душ» Н.В.Гоголя показывает, что некогда речение господ-а/-ин средней руки употреблялось достаточно широко. Толкуя выражения такого рода, указывают на постепенное видоизменение линейного и объёмного значения слова рука в качественное [Котков 1985, с. 139]. Ясно, что это констатация, которая ничего не объясняет. На самом деле причина подобного употребления слова рука состоит в том, что оно в обеих своих частях (ру-ка) заключает идею ‘верха-предела’ (~ ‘неба’; ‘того, что впереди’, и т.д.) и потому участвует в обозначении различного рода градаций. Иначе говоря, не следует говорить о появлении некой смысловой надстройки над конкретным значением слова рука, всё дело в исконном совмещении номинаций различных смыслов. Следует отметить, что «традиционное» возведение русск. рука к форме с носовым гласным (*rąkа) неточно, в этом случае не учитывается реальный характер взаимодействия различных звуковых субстанций, в частности, то, что u , наоборот, «разлагался» (параллельно) на wa и ma (na) и только после этого преобразовывался в а или в носовой гласный. Если говорить о семантике, то оба примитива слова рука, ру- и -ка, закономерно идентифицируются как обозначения руки. Собственно говоря, в этом случае перед нами (предикативное) удвоение одного примитива, взятого в разных фонетических формах: 1) *u ~ hu → ru ~ rma (~ rnа) ~ rwa ~ ra ~ hma ~ hna ~ ha: а) *rma → нем. Arm ‘рука’, сюда и урон (u + rоn < rnа); б) *hnа → гна-ть (‘махать рукой’), отметим здесь и укр. снага ‘сила’ (< hna/sna + ha); в) *hmа → гам (= ‘рот’, ср. сам не гам…; но ‘рот’ – номинативный двойник ‘руки’); г) *rwа → рва-ть и т.п.; 2) *u ~ hu ~ khu ~ kru ~ gru ~ chu ~ kwa ~ kа ~ chwa ~ cha: а) *khu → польск. ku ‘к’ (идея [нарастания] близости связана с рукой – ср. рукой подать; в то же время направлением ‘к’, равно как употреблением предлога к с дат. пад., в этом случае задается участие в «игре значений» и смысла ‘рот’); б) *chwа → хва-та-ть (рукой), сюда и нем. heute ‘сегодня’ (близость в пространстве → близость во времени); в) *kwa > okwa → оковы (то, что охватывает); г) *khu > uk → суфф. -ук (Степанюк и т.д.; ‘дитя’ ~ ‘отросток’ < ‘рука’) и т.п. Несложно убедиться, что разновидности нашего примитива одновременно участвуют в обозначении смысла ‘верх-небо’: а) ru ~ ur → нем. ur- ‘пра-’ (префикс) – ‘то, что впереди (во времени)’, ср. предыдущие или предшествующие годы = прошлые годы; ur- = русск. верх не только семантически, но и фонетически (*ru ~ rhu ~ urh ~ werh/верх, сюда и свергнуть, укр. перший ‘первый’ и др.); б) u + rа (< rwа ~ ru) = русск. ура ‘верх’ [= ‘победа’], ср. одержать верх = одержать победу; в) u + ran (< rna) → греч. ούρανός ‘небо’; г) uk = слвн. uk учение < ‘небо-верх-свет’ и т.д. Эти факты как раз и показывают: господин средней руки – это, собственно, господин с р е д н е г о у р о в н я, смысл же ‘рука’ в образовании фразеологизма господин средней руки никакого участия не принимает.

ДУМАТЬ (ПОДУМАТЬ) ПРО СЕБЯ ‘формулировать (сформулировать) мысль не прибегая к звуковой речи’. Ср.: Какое низкое коварство Полуживого забавлять, Ему подушки поправлять, Печально подносить лекарство, Вздыхать и думать про себя: Когда же черт возьмёт тебя! (А.Пушкин. Евгений Онегин); Сапожник сначала почесал в затылке, подумав про себя: – Эх, пропали мои денежки! (Н.Помяловский. Очерки бурсы). В пределах этого фразеологизма сочетание предлога и местоимения про себя (= ‘для себя’) кажется избыточным, ведь мыслительная деятельность в любом случае индивидуальна, всегда осуществляется «для себя». Однако примыкание названного сочетания к глаголу думать исторически оправданно, оно указывает на то, что первично он имел значение ‘говорить’ (‘говорить для себя’ → ‘думать’; ср. укр. гадати ‘думать’ и польск. gadać ‘говорить, болтать’). Болг. дýма (сущ.), дýмам (гл.) до сих пор значат, соответственно, ‘слово’ и ‘говорить’, причем большинством лингвистов эти значения справедливо считаются архаическими. По отношению к глаголу существительное дума является исходным. Его сопоставляют с дух, однако дух (*dhu ~ du ~ duh/дух) – это аналог только одной части слова дума. Дух, как и слово, – продукт рта, следовательно, исходно дух//ду- (ду-ть) = ‘рот’. Так как смыслом ‘рот’ задается и образ тьмы, вторую часть слова дума, -ма, можно соотносить с укр. мла, русск. мгла (*mhu > mhwa > mhla/мгла; *mhu ~ muh ~ mu ~ mwa ~ ma, mwa > mla/мла; о соответствии u – wa см. господин средней руки); от *muh ~ mur – укр. смуга ‘[черная] полоса’, мурий ‘тёмный’ и др. Номинативная связь ‘рта’ и ‘руки’ позволяет добавить сюда и ма- из укр. мати (< ‘взять’, по ‘руке’), -ма творительного падежа (укр. двома, п’ятьма), -ма наречий (укр. дарма, русск. диал. летма) и др. «Ближайший» продукт рта, разумеется, слово, «образ» слова в сознании, с л о в о д л я с е б я – мысль. Эту связь и этот путь развития смыслов и отразил наш фразеологизм. Отметим ещё, что «отход» глагола думать от смысла ‘говорить’ обусловил далее включение в круг предметов мысли (заботы) самого говорящего – отсюда омонимичное разобранному фразеологизму выражение думать про себя (разг.) ‘думать, печься о себе’: Когда всё тихо, покойно, все, как муравьи, живут, работают, как будто вразброд; думают, чувствуют про себя и для себя; говорят, пожалуй, и на разных языках; но лишь явится туча на горизонте… – смотрите, как соединяются все нравственные и вещественные силы, как всё сливается в одно чувство, одну мысль, в одну волю… (И.Гончаров. Литературный вечер).

КАК ЖАР ГОРЕТЬ ‘сверкать, отливая красно-желтыми (яркими) оттенками цвета’. Ср.: Но вот уж близко. Перед нами Уж белокаменной Москвы, как жар, крестами золотыми Горят старинные главы (А.Пушкин. Евгений Онегин); – Вот к крыльцу подают две кареты золотые, все в стеклах, как жар горят (И.Лажечников. Ледяной дом). Данное выражение – из числа тех, что обычно считаются тавтологическими (битком набиться, сиднем сидеть, ходуном ходить и т.д.). В этом случае, однако, тавтология «замаскирована» – имя и глагол звучат неодинаково, соотв., для подтверждения их внутриязыковой соотносительности необходим этимологический анализ. К тому же, весьма вероятно, что синтагма как жар – просто синоним к наречию жарко. Это значит, что в общем тавтологии здесь и нет (она является внешней, поверхностной, формальной), речение сообщает об интенсивности горения, которая не всегда одинакова. Тождество корней жар- и гор-/гар- восстанавливаем, возводя их к общему источнику, примитиву *ghu (< *khu). В этом случае звук h (придыхание) пережил усиление в r, u «разложилось» на wа. В случае с жар- мягкость стыка обусловила переход w → ĭ и изменение перед ĭ g в ž (*ghu ~gru ~gur → gwar ~ gĭar → žar); в случае с гор-/гар- w был просто поглощён, вследствие чего g сохранился (gwar → gar). В другом случае придыхательность, обусловив переход ghu > žu, была восстановлена – отсюда жгу (*ghu > žu > žhu), жур-ка (žhu ~ žru > žur) ‘журавль’ (< ‘верх-небо-свет’) и др. Номинативные связи ‘жара-огня’ и ‘неба’, ‘неба’ и ‘птицы’ фиксирует также фольклорный образ жар-птицы. Небезынтересно для нас то, что примитив žu в качестве первой части представлен в составе корня желт-/жовт-/жут- (русск. – укр. – с.-хорв.). От *ghu и уг(ъ)/юг = ‘верх-небо-свет’ > ‘светлая (тёплая) сторона’ > ‘тёплые края’. Добавим сюда и ура (= ‘победа’ < ‘верх’; одержать верх = одержать победу), а также юр ‘открытое возвышенное место’ (дом на юру). Перед стыком согласных появлялся приставной гласный, придыхание поглощалось, а u – ввиду смешения различных звуковых субстанций – воспроизводилось в виде nа. Всё это означает, что слова жар и огонь – одного происхождения (*ghu ~ gu ~ gna → ogna ~ ogn’a → ogon’/огонь) и синонимия речений гореть как жар и гореть как огонь имеет более глубокие основания, чем это может считаться. Соответствие синтагмы как жар форме творительного падежа подтверждают речения жаром гореть, огнем гореть. Ср.: На грязной заледи у крыльца стояли легкие… пошевни, доверху заваленные мохнатыми овчинами; а на них жаром горела праздничная, убранная медью сбруя (Ф.Абрамов. Братья и сестры). Форма творительного падежа в свою очередь (ср. прямиком и напрямик, тихомолком и втихомолку и т.д.) – типичный эквивалент наречия. Так как в синтагме смыслы согласуются друг с другом, двигаясь от соединения субстанций к «единству субстанции», «синтетичности суждения» (выражения А.А.Потебни), наше замечание о внешнем, поверхностном характере тавтологии в речении как жар гореть соответствует истине.

ПОТУПИТЬ ГЛАЗА (ВЗОР, ВЗГЛЯД). Ср.: С минуту длилось молчание. Профессор потупил глаза, журналист конфузливо улыбался… (И.Гончаров. Литературный вечер); Флор угрюмо вышел из дворца с потупленными от стыда глазами (В.Короленко. Сказание о Флоре); Всё собрание призадумалось. Все в молчаньи потупили взор (А.Пушкин. Бова). Коррелят к потупить глаза в форме несовершенного вида ещё не сформировался – отсюда, иногда, одновременное использование в повествовании альтернативных вариантов: Дашенька с первых же дней отметила для себя Нечаева и, как только он входил в преподавательскую, потупляла (или тупила?) свои действительно черносмородиновые глаза… (В.Алексеев. Из жизни магистра Нечаева). Традиционное толкование фразеологизма – ‘опустить глаза’. Но анализ семантики глагола потупить как на первичное указывает на значение ‘убрать (отвести, отвернуть, «затемнить») глаза’, ‘отвернуться’. Дело в том, что слова тупой, тупить, потупить и др. соотносительны по происхождению с русск. диал. дупа ‘зад’, ‘задница’ (< ‘анус’ ~ ‘дыра’), укр. дупа ‘задница’, ‘тупой (= задний) конец яйца’ (ср. укр. данок как вариант слова танок ‘танец’), н.-луж. dupa ‘дупло’, ‘дыра’ и др. Любопытно, что ду- слова дупа совпадает с -джу (< *dhu) укр. сиджу ‘сижу’, а си- той же формы или её русского аналога с су- из сумрак (т.е. су = ‘мрак’; су- > си- ‹укр.› или су > све > с’jе > с’е > си ‹русск.›). И в самом деле, то, что сзади, мыслилось как не видное, темное – отсюда пересечения названий темноты с названиями предметов, имеющих «заднюю» пространственную локализацию (ср. хотя бы темень и темя, темени). Соотнесение слов дупа и ж.па позволяет выделить ту- в качестве отдельного примитива, соответственно, дает возможность анализировать, сопоставляя их семантику, отдельно ту- и -па. Протолексема ту непосредственно соотносится со словом тьма (tu ~ twa ~ tma/тма ‹укр.› → t’ma/тьма), стало быть, наши соображения относительно изначальной семантики речения потупить глаза вполне подтверждает. Это же ту представлено в тусклый, тушить (= ‘темнить’) и, поскольку темнота – то, что закрывает, в нем. Tuch ‘платок’. По-видимому, на основе связи обозначений ‘глаза’ и ‘солнца’, ‘солнца’ и ‘огня’ возникли речения жечь взглядом (глазами), притушить взгляд и под. Ср.: Хамид знал, как нехорошо действует на владыку его взгляд, но ему редко удавалось притушить его отчаянный огонь (А.Афанасьев. Последний воин). С другой стороны, вероятно, из-за «совпадения» обозначений ‘тьмы’ (зада) и ‘света’ (ср. сень и осенить = осиять, осветить), ‘глаз’ и ‘лица’ глаголы с „корнем” туп- (укр.) втупитися ‘впериться, уставиться’, (русск.) потупиться и др. сами по себе обозначают действия глаз. Развитие стыка как позиции мягкости обусловливало переход т’ → ч (ср. укр. очманіти ‘ошалеть, одуреть’, т.е. испытать помутнение рассудка, -чма- = тьма), поэтому с ту, тьма уместно сопоставлять жарг.-просторечн. чмо ‘мерзкая личность’, ‘плохой человек’. Негативная эмоциональная окрашенность этого слова основывается, как можно полагать, на скрытой отсылке к смыслу ‘задница’. Напротив, ко рту (губам), номинативному двойнику ануса (см. ниже), отсылают чмокнуть, чавкать и др. Ср.:…он быстро наклонился и взасос чмокнул прямо в губы молодую женщину (Ф.Ф.Тютчев. Кто прав?). Укр. идиома ані тни ‘ни зги’ «расшифровывается» как ‘ни звездочки’, и, поскольку ‘звезда’ – это в свою очередь ‘дыра’ (~ ‘дырочка’), тна как (изначально) обозначение ‘дыры-тьмы’ относится сюда же (от тна – тень [тна > тня > тень], равно как от тма – темь). Так как u = we ~ je ~ ’e, то и те- из темень = ту (-мень – из *мна ~ мва = укр. мла ‘мгла’). Что касается -па ‹русск.›, то, хотя его вхождение в круг средств, обозначающих те же смыслы, менее выразительно, сомневаться в принадлежности его к таким средствам нет оснований. Кроме слов дупа и ж.па, в этой связи отметим разг. укр. папа, папка ‘хлеб’ (< ‘рот’ ~ ‘анус’; назывательное тождество ‘рта/лица’ и ‘ануса/зада’ эксплицируют фразеологизмы двуликий Янус, задний ум, задняя мысль, наречие наоборот [Луценко 2001б, с. 112] и т.д.), укр. глупак ‘глупец’ (глу-па-к; -к в глупак, очевидно, то же, что и в зна-к, ры-к, бра-к и под.), русск. глупа (глу-па; форма женского рода прилагательных первична; ср. и синонимию слов тупой – глупый) и др. Очевидно, сюда же глубокий, глубина, глубь, голубой и пр. Поскольку спектр значений приведенных слов в основном определяется противопоставлением ‘перёд’ – ‘зад’ (~ ‘темнота’), исходное значение речения потупить глаза – ‘отвести глаза’, ‘убрать (спрятать) взгляд’, ‘отвернуться’, возможно, даже ‘закрыть глаза’ или ‘повернуться задом’. Но, как известно, обозначение темноты пересекается с обозначением обмана, лжи – ср. темнить ‘юлить’, ‘говорить неправду’. Отсюда, при каузальном обозначении того же действия («отвода глаз»), – значение ‘вводить в заблуждение’, ‘обманывать’. Это значение закономерно передаётся выражением отводить (отвести) глаза: [Купавина:] Какие женихи? какие кавалеры? Я ни одного ещё не видала. [Мурзавецкая:] Полно, матушка. Что ты мне глаза-то отводишь? Я старый воробей, меня на мякине не обманешь (А.Островский. Волки и овцы). Отметим, что в этом выражении слово глаза, конечно, следует понимать расширительно: отводить глаза = морочить (от мрак!) голову. Слово глаза не обозначает буквально ‘глаза’ и в пределах речения потупить глаза – отсюда его синонимия с выражениями потупить взор, потупить взгляд.

В ТАЙНЕ ДУШИ (СЕРДЦА) ‘в самой глубине своего сознания’. Ср.: Понятно, что я была тронута и, признаюсь, не раз, в тайне души, подумала: как совершенно иначе могла бы сложиться жизнь, если бы я вместо гостьи была тут хозяйкою! (Н.Ахшарумов. Концы в воду); Он… в тайне сердца всегда чувствовал свою цену и был довольно щекотлив к малейшим замечаниям на счет произведений пера его (И.Дмитриев. Взгляд на мою жизнь). Будучи по первичной своей семантике носителем смысла ‘тьма’, слово тайна, как будет показано (см. держать в тайне), развило в себе оттенок артефактности, «сделанности». Тайна – специально созданная тьма, намеренно устроенный укромный уголок – в данном случае в душе, сердце, т.е. во внутреннем мире человека. В таких уголках хранятся знания, замыслы, надежды и пр. Они и являются, собственно, тайнами, которые, с одной стороны, оберегают от чужих глаз, с другой стороны, пытаются угадать, выпытать, вырвать и т.п. Ср.: Что за Верховный суд, который, как Немезида, хотя и поздно, но вырывает из глубины души тайны и давно отложенные помышления и карает их как преступление налицо? (П.Вяземский. Старая записная книжка). Но так или иначе каждый имеет право на тайну и внутренний мир. У каждого он свой и для каждого этот мир сокровенен – таковы основные образные составляющие речения.

Приведенное выше толкование разбираемого выражения, а также пример из П.Вяземского высветили соответствие смыслов ‘глубина’ и ‘тайна’. Если не непосредственно, то через внутреннюю реляцию его семантики со смыслом ‘вода’, слово глубина, как и слово тайна, представляет ‘тьму’ (‘тьму-небо’). Можно также говорить о номинативной связи смыслов ‘душа’ (ср. изливать душу, душа пузыри пускает и др.) и ‘вода’ [Луценко 2000б, с. 262], ‘душа’ и ‘тьма’ (ср. Чужая душа – потемки)⁴⁰. Следовательно, речение в тайне души (серца) явлется некоей образно-художественной (тавтологической) надстройкой над узуальными выражениями в душе и в сердце. Последние, как известно, являются основным функциональным языковым средством содержательной локализации фактов в области сознания. Ср.: Я ношу в душе твой светлый образ, Валя, А Леша выколол твой образ на груди (В.Высоцкий. Татуировка); Пускай скудеет в жилах кровь. / Но в сердце не скудеет нежность (Ф.Тютчев. Последняя любовь).

ДЕРЖАТЬ В ТАЙНЕ ‘намеренно скрывать’. Ср.: [Юлия Николаевна:] – Тут нечего знать. Это ясно. Если бы вы знали всё, вы не держали бы этого в тайне (Н.Ахшарумов. Концы в воду); Устройство прибора Гарин держал в тайне (А.Толстой. Гиперболоид инженера Гарина). У А.С.Пушкина – содержать в тайне (…отец Герасим получил из Оренбурга какие-то чудные известия, которые содержит в великой тайне. – Капитанская дочка). У А.И.Солженицына – держать тайну (Исполком пытался два месяца держать тайну, но к маю пришлось открыться… – Двести лет вместе). Речение имеет буквальный смысл ‘держать [намеренно] во тьме ( скрытым)’. Дело в том, что часть тай- слова тайна как раз соответствует – содержательно и фонетически – слову тьма (< тма ~ тва > тja > тай; переход в > j – следствие стыка согласных, ср. лит. чувствовать и проторечн. чуйствовать). Так как у = ва (куша-ть = кваша = каша), втайне (…и передача документов и посылка Обозова произошли втайне. – А.Толстой. Прекрасная дама) и в тайне возможно сопоставлять с втуне (ср. оставаться втуне). Как ясно из приведенного фонетического комментария, примитив, содержащийся в первой части слова тайна, фонетически видоизменился. Это стало причиной того, что между различными его историческими вариантами установилось отношение предикации, предопределившее «понятийность» содержания данного примитива. Вследствие этого часть -на (исходно – содержательно-предикативное соответствие к тай-, см. ниже) получила возможность выразить дополнительный смысловой оттенок, каковым обычно выступает значение артефактности [Луценко 2003в, 173]. В итоге существительное тайна (по своей первоначальной сути – ‘тьма’) преимущественно стало выражать смысл ‘сделанная неизвестность (тьма)’. Слово *туна, некогда получившее начальную свою часть в первичной фонетической форме, закономерно не развило данного оттенка, поэтому тайна и *туна как фонетические двойники оказались в разных контекстах: оставаться втунe =‘оставаться тьмой, во тьме’ (оттенка артефактности нет), но держать (хранить) в тайне (скрытая артефактность задает обозначение намеренного действия). Оттенок намеренности имеем в тайный ‘таимый’, тайно ‘тая’ и др. Однако в пределах фразеологизма покрыто (окутано) тайной его нет (тайна = ‘тьма’) – речь идет о том, что, как говорится, покрыто мраком неизвестности. Ср.: Неслышной и почти невидимой тенью он [Гаврила] промелькнул через открытое пространство, которое, впрочем, было окутано тьмой (С.Иванов. Гаврила). Между тем ни в одном словаре синонимов (представленная названным фразеологизмом) соотносительность слов тьма и тайна не отмечается. Можно добавить, что существительные тьма и темь не расподобились семантически, поэтому темно не равно темня.

Смысл ‘тайно, скрыто’ в латыни обозначается наречием clam; ср. также clam esse ‘быть неизвестным’ (т.е. темным), clam habere ‘таить’ (иметь тайну, держать в тайне). Это значит, что слово clam членимо: cla-m (m- – показатель артефактности). Лат. сlam отвечает укр. сум ‘печаль’ (< ‘тьма’), a также польск. kłamać ‘лгать, врать’ (< ‘темнить’; la = wa = u). Достаточно любопытно для нас и то, что, например, дать слово молчать – это дать слово держать нечто в тайне. Начальная часть слова молчать, мол-, соответствует укр. мла ‘тьма, темнота’ (это значение пучковой связью связано со смыслом ‘тишина’, см. об этом [Луценко 1997а]). Слово мла в свою очередь можно отождествить с не рассмотренной выше второй частью существительного тайна, -на: мла < *мва ~ нва > на, т.е. по своему значению -на тоже ‘тьма’. Сюда же и цслав. íàâü, др.-русск., а также русск. диал. навь ‘покойник’ (< нва; нва > нвя > навь), блр. навéц ‘мертвец’, укр. навка (‘некрещёное умершее дитя женского пола, превратившееся в русалку’) с его параллелью мавка (< ‘тьма’ ~ ‘смерть’, см. [Луценко 1997а, с. 22]) и др. Отмеченное свидетельствует о том, что предложенная «расшифровка» фразеологизма держать в тайне является правильной.

ЛОМАТЬ ГОЛОВУ ‘напряженно думать, пытаясь разобраться в чем-л. сложном’. Ср.: Долго дядя ломал голову над тем, какую бы такую приискать мне работу, и ничего не придумал (Ф.Решетников. Между людьми); А если ты соответственно свой, так ты ломаешь голову ночи напролет, думаешь… как Эйнштейн какой-нибудь, если не хуже (С.Иванов. Гаврила). Поскольку в этом случае голова – неотчуждаемая часть субъекта действия, форму голову следует «читать» как ‘головой’, т.е. рассматривать в качестве носителя инструментальной семантики. В этом случае целостный смысл идиомы нейтрализовал обычно выражаемое формами противопоставление объектов по признаку отчуждаемости (собственно, объекта и орудия – ср. крутить хвостом и крутить хвосты: ‘самому’ – ‘другим’). То, что форма винительного в принципе способна иметь значение творительного падежа, показывает выражение править бал (= ‘балом’). Ср.: Обремененных своей социальной значимостью… клубменов старшего поколения он по таким вопросам не беспокоил: пусть живут как хотят, всё равно им недолго осталось править бал (А.Воронин. Я вернусь…). Глагол ломать, соотв., «расшифровывается» как ‘думать’. Речение отсылает к голове как вместилищу ума и процессу мыслительной деятельности (лома- по смыслу в этом случае = ‘действовать умом’; «корни» лом- и ум, кстати, по происхождению совпадают – см. сила солому ломит). Слово голова (< глава) в свою очередь этимологизируется как удвоение (гла + ва) с первичным значением ‘рот’. Вторая часть имени глава, -ва, как ясно из наших замечаний в других местах (ср. держать в тайне, хватил удар), восходит к у, первая часть, гла-, изначально тоже ва (ва → ла), осложнена или эквивалентом s-mobile (h считается предшественником s), или – ещё “на стадии” у – h-протезой. Иначе говоря, этимологически слово голова совпадает с гугу, основной составляющей фразеологизма ни гугу (§ 2.2), а также с гав или гав-гав, которые весьма определенно и конкретно отсылают ко ‘рту’. Этот смысл как раз и является предшественником-прототипом смысла ‘ум’. Кроме того, что смысл ‘рот’ лежит в основе значений ‘слово’, ‘мысль’, ‘ум’ и др., он номинативно пересекается с ‘рукой’. Однако в этом случае говорить о том, что разбираемый фразеологизм как-либо связан с обозначением действия руки, нет оснований.

ОТ ПУЗА ‘досыта, вволю (наесться и т.п.)’. Ср.: Однажды я, накушавшись от пуза, Дурной и красный словно из парилки, По кабакам в беспамятстве кружа, Очнулся на коленях у француза…(В.Высоцкий. Осторожно, гризли!); Геолог ввалился в сени, прошел к ведру и, понимая, что делает это напрасно, от пуза напился ледяной колодезной воды (И.Тарасевич. Камыш). Фразеологизм употребляется также в украинском языке: На фронт би швидше. Там хоч годуватимуть від пуза... (Г.Тютюнник). Буквальное значение идиомы – ‘до пуза’. В общем оно понятно – появление живота-пуза, даже на время, связано с обильным насыщением чем-либо. Но в пределах выражения предлог от (< од), который возник из предлога до посредством обретения последним новой фонетической формы (от/од < до), странным образом не отражает системного отношения дифференциации, имеющего место между этими словами в современной системе языка. Это намекает на то, что разбираемое речение, скорее всего, возникло в украинском языке и уже оттуда проникло в русскую речь. Дело в том, что именно в украинском языке отношение синонимии нередко обнаруживается там, где по «закону различий» Ф. де Соссюра следовало бы ожидать внутрисистемного расподобления. Так, несмотря на то, что украинские глаголы любити и кохати якобы разделили между собой семантическое поле смысла ‘любить’, кохати используется и там, где ожидалось бы скорее любити – ср.: Тиша настане на нивах, Бубон ударить від хат; Будеш, о, мила, щаслива, Зоряні ночі кохать (Ю.Буряківець. Стоги). Украинская версия происхождения речения от пуза подтверждается тем, что в словаре В.И.Даля оно не отмечено – при том, что здесь приведены выражения набить пузо, стена пузом, пузатый барин и др.

По исходной номинации живот, нутро, утроба и т.п. – ‘рот’. Но отрицательные коннотации слова пузо связаны с тем, что в данном конкретном случае речь идет не о рте как таковом, а о пасти, роже, чудище и пр., т.е том, что способно вызвать отвращение или даже страх. Так судить дает основания родство слов пузо и пугать (подробнее см. § 4.2, этюд „Русск. пузо, укр. пуголовок, пуп”).

СИЛА СОЛОМУ ЛОМИТ. Первоначальный смысл этой пословицы не очевиден, загадочен. Этим обусловлено то, что некоторые авторы пытаются дать ей рациональное толкование – посредством указания на якобы имевшие место, затемнившие смысл речения трансформации (сила солому ломит < сила с лому ломит). Другим современным исследователям какие-либо преобразования в пределах пословицы кажутся невероятными, они исходят из того, что есть, и потому содержание пословицы определяют так: ‘сила, власть заставляют смириться, покориться, отступить’. (Для того, чтобы содержательно согласовать силу и солому, иногда подчеркивается гибкость тростника – см. [Михельсон 1994, с. 251]). Но ещё в XIX в. А.С.Хомяков, видевший в латыни многие черты, отмеченные славянским посредничеством, лат. calamus ‘тростник’, ‘солома хлебная’ сводил к русск. солома. В пределах пословицы сила солому ломит существительное солома, по мнению А.С.Хомякова, родственное глаголам стлать, сломать, обозначает “всё, что может быть сломанным” [Хомяков 2003, с. 540]. Следовательно, философом и поэтом А.С.Хомяковым смысл пословицы понимался так – ‘сила всё крушит’ (или – ‘крушит всё подряд’). Позднее разбиравший пословицу С.В.Максимов привёл выражение, близкое по смыслу к указанному пониманию, – сила всё ломит, но истолковал обсуждаемую пословицу несколько иначе: “…могучее и властное побеждает слабое” [Максимов 1996, с. 307]. На наш взгляд, достойно внимания то, что Максимов подчеркнул оттенок, который заключен в глаголе ломить (“…ломить и ломиться может лишь уверенная в себе крепкая сила…”). Однако писатель не смог объяснить, почему сила ломит именно солому, которую, как отмечают лингвисты, “ломить-то и не нужно”, ибо она “сама легко покоряется” (“Русская речь”, 1975, № 1, с. 143). Необходимо заметить, что надо быть очень снисходительным к логической стороне дела, чтобы измолоченным “остаткам в виде стеблей” приписать свойство покоряться. Конечно, подобный алогизм пословицам совершенно не свойствен. Но с ним вынуждены мириться, ибо удовлетворительного объяснения пословице найти не могут. Хотя и С.В.Максимов говорил о пословице сила солому ломит как о “заподозренной в бессмыслице”, он, поскольку в этом случае, по его словам, “некуда больше идти за объяснениями”, в итоге предложил принять своё “бытовое”, в целом, как видно, не очень оптимистическое толкование.

Между тем, если обратиться к лингвистическому, по необходимости не поверхностному исследованию пословицы, то можно будет выяснить: она обозначает не то, что предполагают. Первоначальный смысл пословицы действительно затемнен, поэтому носителям современного языка не случайно она кажется по крайней мере странной. С этой точки зрения подобным нашей пословице является речение души не чаять (в ком-л.), в котором, несмотря на семантическую ясность слов, взятых по отдельности, содержание целого представляет собой истолковательную проблему, кстати, до сих пор не решенную. О подобных “продуктах народной жизни” Н.В.Крушевский писал, что они, “раз получив жизнь, живут и тогда, когда корни их давно засохли и смысл позабыт” [Крушевский 1998, с. 35].

Объяснить пословицу сила солому ломит можно, приняв во внимание особенности мифологического мышления, проявлявшиеся в сфере называния предметов и явлений. Мифологическое мышление, в числе прочего, отличалось тем, что одно и то же слово применяло и по отношению к субъекту, и по отношению к объекту ситуации (продукту, результату). Вот и слово солома в пределах разбираемой пословицы называет не солому как таковую (объект), а то, «произведением», продуктом чего является солома (субъект). Получается, что это тоже некая сила, причём неважно, в каком конкретном виде она выступает. Первоначальное содержание пословицы, стало быть, не пессимистическое, а оптимистическое – ‘и на силу найдётся (находится) сила’, ‘сила силу ломит’. Отсюда вывод – не стоит сдаваться даже в самой критической, безнадежной ситуации, необходимо находить силы для ответа, непобедимых врагов не бывает.

Согласно Н.В.Крушевскому, “первобытное мировоззрение всё основано на действиях и смелых выводах” [Крушевский 1998, с. 26]. Для него “достаточно весьма ничтожное основание, чтобы связать две вещи” (с. 27). Подобные связи основываются “лишь на непоколебимой вере в них”, посему их следует назвать “интеллектуальными верованиями” (с. 31). Хотя Н.В.Крушевский не говорит о назывательном единстве субъекта и объекта ситуации, реальность данного “интеллектуального верования” в составе древней идеологии несложно подтвердить фактами. Например, можно показать, что исходно различие между бочар и *боча (> бочка), венг. kadar ‘бондарь’ (славянское заимствование) и *када (ср. болг. када, с.-хорв. кáда и др.; > кадка), пастух и паства является чисто фонетическим, т.е. что в прошлом эти пары слов были одним словом. Привычное ругательное козёл! объясняется «обратным» субъектным смысловым наполнением данного имени. Оно выражает одновременно сострадание к жертве (объекту; ср. козёл отпущения) и презрение к палачу – производителю жертвы (субъекту).

Полагаем, А.С.Хомяков не ошибся, когда поставил в связь стлать, сломать и солома: и в латыни stramen ‘подстилка (из сена или соломы)’, stramenium, stramentum ‘подстилка’, ‘солома’, ‘покрывало’ соотносятся со sterno (sternĕre) ‘низвергать’, ‘устилать’, ‘расстилать’. Sterno, кстати, вероятно, можно соотносить с русск., укр. стерня ‘остатки стеблей на жнивье’ (= “солома”, оставшаяся на корню). Выражение sternĕre hostem ‘накрыть (разбить) неприятеля’ содержит очевидную отсылку к субъектной семантике основы. Интересна и связь между лат. stipula ‘соломинка’, stipo (stipāre) ‘сжимать, сдавливать’ и stipulāri ‘договариваться’ (ср. бить, ударить по рукам; сюда и ступа). Упомянутое выше calamus употреблялось также в значении ‘удилище’, что указывает на него как на обозначение ‘руки’ – источник представления о ‘силе’. Русск. пень, пинать, пеня, пинок, пенька, пеньтюх и пр. представляют этот же круг отношений, причём пеня, как кажется, “располагается” наиболее близко к “чистому” обозначению субъектного начала. Интересно, что такой любитель и знаток русского слова, как А.С.Шишков, связывал также пинать и пена [2002, с. 164], что установленным лингвистами связям смыслов нисколько не противоречит.

Само слово солома есть основания возводить не к предполагаемому *solma, а к реально существующему (южнославянскому) слама (с так называемым подвижным s, s-mobile). “Форма” *solma (с ударным о) образовала всего лишь переходную ступень от слама к солома. За счет появления второго о была снята одна из двух напряженностей, представленных в *solma, – напряженность закрытого слога (и оставлена только напряженность ударения). Существительное слама/солома скрыто содержит в себе слово сила (сла > сьла > сила; слать ‘направлять’, по ‘руке’, сюда же). Часть -ма – это тоже обозначение руки (ср. дар-ом и укр. дар-ма, ма → ом; Тв. пад. – грамматизация смысла ‘рука’; сюда и укр. ма-ти ‘иметь’ [< ‘взять’, по ‘руке’]), т.е. слама отличается от сила эксплицитной (предикативной) связью однозначных протолексем. Кроме того, -ма – “показатель” множественности, купности (ср. укр. юр-ма ‘толпа’), чем также утверждается его смысловое родство со словом сила – ср. укр. cила(-силенна) народу, н.-луж. syła ‘толпа’, ‘куча’, ‘много’, с.-хорв. сила ‘то же’, русск. несметная сила (о большом количестве чего-л.) и пр. Но в слама/солома -ма – (обусловленно) показатель артефактности (как -ка в водка, грядка и пр.). Соотнеся -ма и -ба (укр. юрма = юрба), а также приняв во внимание факультативность s-mobile, получаем тождество слов слама и лаба (= лапа). В силу принципа антропоцентризма лаба/лапа – изначально ‘рука’ и, соответственно, ‘сила’. Понятно, что идею силы выражает также и глагол ломить (Максимов это заметил, но не смог надлежащим образом данный факт объяснить – см. выше). Этот глагол, равно как и существительные лом (против лома нет приёма!), слом, ломка и пр., соотносится с соломой-‘силой’, а не с соломой-‘продуктом’. Приняв во внимание соответствие у – ва (~ во; ср. хула, в белорусском ‘хвала’ и ‘хула’), а также возможность усиления в в л, не только устанавливаем тождество между ломить и -умить (надоумить), со своей стороны объясняющее выражения типа сила (мощь) ума, мощный ум (интеллект) и под., но и, как кажется, попутно находим объяснение пословице знание – сила (знание ≈ ум; ср. русск. мериться силой, в.-луж. mocy měrić ‘то же’ и укр. мірятися умом). Напротив, утрату внутренней связи между умом и силой отражают, как можно полагать, речения сила – уму могила [Михельсон 1994, с. 251], сила есть – ума не надо и др. И по фонетике, и по семантике слово слама соотносится с лат. summa ‘сумма’, ‘множество’, ‘сила (смысл) чего-л.’, sūmo/sumĕre ‘брать силой’, summe ‘очень, чрезвычайно’ и др. Получается, что ум – вторичное имя мужского рода ед. числа, образованное от (утраченной) женско-собирательной формы *ума, отличающейся от слама, по сути, только отсутствием s-mobile.

По своей хозяйственно-социальной функции конь – ‘рука’, посему в круг интересных для нас фактов попадает и небезызвестный Сивка (уходили Сивку крутые горки; < *сива = сила). Тем самым вскрывается, что и выражения ломовой конь, ломовая (т.е. силовая) лошадь обусловлены прежде всего связью языковых смыслов, а не реалий. Указанную реконструкцию подкрепляют параллели (греч.) ’ίππος ‘конь’ – шибать, конь – нем. können ‘мочь’ (оба глагола отсылают к ‘руке’; А.С.Хомяков ’ίππος возводил к корню шиб [2003, c. 518], но обратное не менее возможно). Отметим здесь же, что фразеологизмы хвататься за соломинку, болг. ловя се за сламката ‘то же’, утопающий и за соломинку хватается и др. в свою очередь едва ли возникли бы, если бы за соломинкой не скрывалась “сотворившая” её рука (сила).

Покорность, как известно, считается “общим местом”, фактом, наиболее характерным для исторического прошлого, а также (скрытого) внутреннего мира славян. Уже знакомый нам А.С.Хомяков писал: “Идеал славянина был не витязь бездомный и неугомонный, слуга собственной силы и собственной воли, а сила покорная и кроткая, сила служебная, проявленная в разумной защите беззащитной слабости против беззаконного своеволия” [2003, с. 564]. Ф.М.Достоевский считал смирение не слабостью, а силой: “…смирение есть страшная сила…”; “…смирение есть громадная сила…”; у него встречаются также: “сила смирения”, “смирением взять”, “смирения действие”, “высокое смирение” и т.п. Тем не менее, пословица сила солому ломит не принадлежит к распространенному у славян кругу речений со значением ‘где сила, там нет правды’ (ср. макед. каj е сила, нема правина, с.-хорв. sila kola lomi, a pravdu ne pita, русск. сила закон ломит; с сильным не борись; чья сильнее, та правее и под.). Напротив, она содержит скрытый (оптимистический) призыв к противлению злу. Кроме того, (другие) пословицы предупреждают: безоглядное применение силы так или иначе будет наказано – ср. не надеялся бы на силу, присадят ему и килу; какова сила, такова ей и кила и т.д. Известный содержательный и идеологический компромисс между сила всё ломит и сила солому ломит представляет речение сила по силе – осилишь, а сила не под силу – осядешь [Михельсон 1994, с. 251].

ХВАТИЛ УДАР (кого-л.) ‘некто перенес кровоизлияние, паралич, (временную) потерю сознания и т.п.’. Ср.: Сердитый голос барина В застольной дворня слышала; Озлился так, что к вечеру Хватил его удар! (Н.Некрасов. Кому на Руси жить хорошо); Алексей Алексеевич получил генерала, но хватил его легкий ударчик, пришлось выйти в отставку, и он переехал с женой в деревню… (А.Толстой. Чудаки). Речение отражает закономерность: если в языке есть «однозначные» слова (синонимы и пр.), они стремятся соединиться в синтагму, так или иначе воспроизводящую структуру предикации. В данном конкретном случае предикация предложения «возвышается» над предикацией протолексем (примитивов) в пределах слов. Обратимся к деталям. Удар как продукт руки получил своё название от руки. Само слово удар двупримитивно (у-дар: < u + dha ~ dra ~ dar, cp. да-ть; в свою очередь u = wa [разложение], это ва, тоже обозначающее ‘руку’, имеем в да-ва-ть: ‘рука’ + ‘рука’). Со своей стороны, как вытекает прежде всего из других употреблений слова хватить, этот глагол в «корне» (хват-) тоже представляет ‘руку’. Для круга родственных слов (хватка, охват, охватить, хват и т.д.) в качестве протоосновы можно, очевидно, принять хвата- – на это указывает нем. heute ‘cегодня’, в пределах которого пространственная близость руки преобразована во временную близость. В основе хвата- также предицированы друг другу два примитива со значением ‘рука’: хва- (~ kwa ~ ku, ср. польск. ku ‘к’, идея приближения, связываемая с этим предлогом, однозначно указывает на руку; сюда и оковы [< *okow < okwa < o-kwa < kwa], оковать и т.д., оковать нечто, например, железом – это как бы «охватить» его железом) + -та- (ср. укр. та ‘и’, а также от [метатеза] ‘тут, рядом’: и здесь имеем обозначение рядоположенности, коррелятивное со смыслом ‘рука’). (Так как в плане номинации ‘рука’ соотносится со ‘ртом’ [→‘крýгом’], этимологические сопоставления можно было бы направить также «в сторону» слов коло, око, околица и др.; ср. синонимию слов охватить – окружить и под.) Добавим, что отвлечение обоих слов от буквального содержания (‘ударить’, ‘удар’) в пределах разбираемого речения осуществлено в одном направлении – отсюда конкретное, по сути, терминологическое их восприятие.