2.4. Сочетаемость – трансформированное отражение скрытой

предикативности слова

Можно разграничивать два вида сочетаемости – лексическую и синтаксическую. Лексическая сочетаемость – это способность слова сочетаться с ограниченным набором лексем. Синтаксическая сочетаемость – это способность слова сочетаться с достаточно широким кругом лексем. Лексическую сочетаемость И.Е.Аничков считал абсолютной, что, очевидно, можно связывать с её исходностью [Аничков 1997, с. 106, 285]. И действительно, развитие в пределах слова на месте сочетания изосемантических примитивов асимметрии значений и их средств, лексического и грамматического (см. § 3.2), обусловило существование двух видов сочетаемости. К исходной модели конструирования слов ближе стоит, конечно, лексическая сочетаемость. Она образует первый этаж сочетаемостных реляций, так или иначе ориентированных на предикацию. Стало быть, в языке имело место движение от ограниченной (лексической) к неограниченной (синтаксической) сочетаемости. Лексическая сочетаемость, равно как и валентность слова (эти понятия соотносятся – [Дроздов, Косенко 2001, с. 81]), должна быть истолкована как отражение предикативной природы слова, релизация предикативного «заряда» слова.

Как объясняли языковеды сочетаемость слова? По-разному, но всегда оставаясь на поверхности вопроса. Сторонники тезиса о значении как связи слова и предмета не придумали ничего лучше, как объяснить сочетаемость слов связями предметов в реальном мире [Филатов 1999, с. 124]. А.Ф.Лосев постулировал принцип валентности языкового знака, соотнеся его с динамическим пониманием языка [Лосев 1983, с. 133]. Ясно, что указанный принцип позволяет не объяснять сочетаемость, что как раз и необходимо тем, кто сделать это не в состоянии.

Как отчасти вытекает из сказанного выше (см. и § 3.2), двигаясь к иной грамматике, слово получает новое членение – прежде всего благодаря тому, что предикация в нем дезактуализирована. Факт снятия предикации не уничтожает память о её конструктивной сущности, поэтому у говорящего возбуждается потребность в новой предикации. Но теперь, т.е. «при» новом членении слова, эта потребность может касаться – 1) грамматических показателей; 2) основы слова.

Предикация друг другу грамматических показателей основывается на их парадигматической сущности. Содержание, приписываемое флексии одного слова, соотносится с подобным содержанием флексии другого слова. Благодаря этому слова объединяются в номинативные структуры, большие чем слово. В этом случае перед нами грамматическая (синтаксическая) сочетаемость. Особый случай предикации грамматических показателей друг другу представляют так называемые конфиксы – корреляции приставки и суффикса (на-веч-но и т.п. – ср. [Луценко 2003б, с. 65]), сюда же относим корреляцию предлога и флексии (в книг-е; см. § 3.1). В обычном случае (книг-у), вероятно, имеет место предикативная корреляция значения синтаксической позиции и значения аффикса.

Как известно, сочетаемость слов нередко связывают с потребностью уточнить, ограничить содержание определяемого слова, т.е. с регулированием его смыслового объёма. Против этого не поспоришь, однако всё же, очевидно, следует объяснить, откуда взялась в языке разница в объёмах смыслов слов – внешний фактор их сочетаемости. В своё время А.Мейе расширение и сужение значения слова остроумно соотнес с количественными параметрами употребляющего слово коллектива: попадая в более многочисленную группу слово расширяет своё значение и наоборот [Йордан 1971, с. 448]. На самом же деле причина расширения значения слова иная: слово расширяет свое значение тогда, когда попадает в неформальный язык, допускающий «неформальные» же контексты его употребления. Формальный язык – это, условно говоря, область «порождения» слова, т.е., как вытекает из изложенного выше, область межэтнического (межгруппового) взаимодействия, среда коммуникации и установления «общего языка». Как было отмечено (§ 1.3), исходным семантическим ориентиром в этой среде было (мнимо) конкретное значение чужого слова (примитива). Характерное неравенство значений S и Р в структуре суждения показывает: в роли Р обычно выступало своё слово. Изначально, однако, результат сочленения примитивов определялся смыслом чужого слова (S). Перейдя из формального языка в неформальный, т.е. попав в условия употребления «своих» слов, комплексное слово стремительно «возвращало» себе статус Р (символа), т.е неконкретное смысловое наполнение. Переход в состояние Р провоцировал необходимость восстановить связь с S (реляцию предикации), что теперь уже достигалось за счет соединения комплексных слов, слов, прошедших стадию первичного предикативного сочленения примитивов.

Определяющая возникновение и сочетаемость слова предикация очевидным образом связана с познавательной функцией слова. Говоря об этой исторической «нагрузке» слова, необходимо отметить следующее. Подражание и заимствование – основные приёмы, которые издавна используются людьми для того, чтобы сделать своё интеллектуальное и культурное продвижение в истории наиболее экономным. Издавна при общении этносов социально значимый факт заимствовался не сам по себе, а вместе с его обозначением, словом другого этноса. Так, собственно, не только появлялось скрещенное слово, но и осваивалось, включалось в бытие заимствующего этноса новое понятие. В этом, а не в чем-либо другом и заключается прежде всего познавательная функция слова, о которой нередко говорят исследователи (см. выше). Неверно считать, что языки и народы находились и/или находятся в одинаковом отношении к действительности и осваивают её в одних и тех же направлениях. В прошлом и теперь прогресс осуществляется посредством разнонаправленных взаимодействий этносов с миром и с помощью двустороннего обмена интеллектуальными и культурными находками или же с помощью их покупки, воровства и т.д. Лингвистический метод «слов и вещей» в известной мере отразил этот ключевой принцип прогресса, равно как продолжают отражать его жизнь языка и повседневная жизнь его носителей.

Описанная выше модель (лексической) сочетаемости действует до сих пор, но причины её коренятся, как нам теперь ясно, в глубоком прошлом. Это значит, что выяснение причин сочетаемости слов в каждом конкретном случае невозможно без этимологического анализа. Без подобного анализа пытался объяснять сочетаемость слов И.Е.Аничков, но потерпел неудачу (см. § 4.3). В настоящей и других работах автора этих строк реализуется именно этимологический подход к объяснению фактов лексической сочетаемости (§ 4.3).

Стало быть, предикация друг другу значений основ составляет сущность лексической сочетаемости. Лексической сочетаемостью компенсируется утрата словом того значения, которое оно имело раньше, до обретения свойств символа. Укр. смуга, например, этимологически совпадает со словом мгла (< *s + mhu [= mhwa ~ mhla]; подробности см. ниже, § 4.2). Первичное значение (‘тёмное’, ‘чёрное’) у этого слова, однако, с течением времени оказалось забытым. Чутьё языка «потребовало» восполнить потерю, определить цвет смуги – ‘тёмная’, ‘чёрная’, именно с «этими» прилагательными обычно и сочетается имя смуга в украинском (чорна смуга в життi). Приведенный пример показывает, что лексическая сочетаемость реализуется обычно вместе с синтаксической.

Ещё примеры (даём здесь краткий их анализ, образцы развернутых толкований идиом см. в § 4.3): 1) крыша над головой (иметь крышу над головой = ‘иметь дом’): крыша = ‘верх/небо’ и голова = ‘верх/ небо’; фонетически модифицированный первый примитив слова голова, хала-, имеем в украинском слове халабуда ‘жалкое, ненадежное жилище (лачуга, будка, шалаш и т.п.)’, денотаты которого своей принадлежностью к классу «домов» подтверждают наличие скрытой реляции предикации в пределах этой идиомы; 2) господь бог: выражение показательно тем, что в его пределах дан «познавательный» перевод слова бог – ‘господин’, ‘царь’ (< ‘небо/верх/глава’); в синтагме царь небесный (= ‘бог’) в свою очередь высвечивается связь между смыслами ‘небо’, ‘верх’, ‘глава’; в разрезе фонетики превичность смысла ‘господин’ для слова бог доказывается возможностью сведения друг к другу слов вы и бог (на этом здесь не останавливаемся); 3) без царя в голове ‘глупый, без ума’: аффективное голова!, как известно, является экспликацией оценки ума (ср. и безголовый = ‘глупый’), но голова = ‘глава’, отсюда и следует, что ум = царь в голове; 4) олух царя небесного: с точки зрения историко-фонетических данных, олух = обух (l < w < b < bh), но происхождение этого слова пересекается также с происхождением слова бог. Поскольку обух – это, с одной стороны, верх топора, а, с другой, его «зад», фразеологизм несет в себе иронический смысл – ‘задница [ты] царя небесного’. Участие в организации идиомы скрытой предикации здесь тоже более или менее очевидно.

Особый случай проявления лексической сочетаемости (и скрытой предикации) – употребление в сочинительных синтагмах слов с одинаковыми или соотносительными значениями. Ср.: И посреди всего этого сидит на козлах, в одной рубахе царь и господин всего этого, русский крестьянин… (И.Аксаков); …повновида, чорнява, швидка й шпарка, котра всюди бігала… (П.Мирний); Зосталася Маруся сама. Узяли її думки та гадки… (Г.Квітка-Основ’яненко); …не знала, бачте, з якого боку його стерегтися й звідки його берегтися, а може, вискочить він і схопить її несподівано-негаданно (М.Вовчок). Любопытны случаи, когда ни союзом, ни пунктуационно (ср. несподівано-негаданно) соотносительные слова не разделяются. По стилистической окраске соответствующие примеры воспринимаются как близкие к стихии народной речи. Ср.: Здавалось йому, що Гринько був би перед ним приповівся та й разом удвійку були б совершили самовбивство… (Л.Мартович); …і погукує такеньки Галя, наче вона сама одна має одвагу поспитати про те, про що усі піклують… (М.Вовчок). „Двойное” употребление характерно и для союзов (та й, да и, и также и т.д.), других разрядов служебных слов.

Лексическая сочетаемость – это вопроизведение предикации, которая лежит в основе происхождения слов. И теперь восприятие слова исключительно как своего даёт возможность слову расширяться семантически. Напротив, установка на восприятие слова как чужого направляет мысль на определенность и/или конкретность значения. Подобная установка реализуется в терминологии какой-либо науки (где вольности исключаются), а также в культовом (ср. церковнославянский) и, отчасти, в литературном языке. Последнему противостоят просторечие и диалектная речь – репрезентанты неформального языка (в смысле О.Розенштока-Хюсси, см. выше).

Отметим здесь же, что применительно к звукам особенности среды формального языка воссоздает общение на чужом (выученном) языке, например, во время пребывания в другой стране. В этом случае воспроизводятся как можно более точно чужие звуки, слова, понятия, личный произвол исключается. Необходимость следовать чужим звуковым образцам в «формальном языке» и отсутствие видимой такой необходимости в «неформальном (своём) языке» должны были обратить на себя внимание лингвистов, которые волею судеб оказались вынужденными действовать в среде формального (чужого) языка. Отнюдь не случайно, что учение о фонеме создавалось эмигрантами: И.А.Бодуэном де Куртенэ, Н.С.Трубецким и др. В этом случае перед нами не частный факт²¹, а концентрированное отражение в гносеологическом явлении онтологической истории фонем, подтверждение решающей роли «формального языка» относительно их возникновения (ср. § 1.3).

В.В.Богданов пишет: «…большая часть народов давно говорит не на своём языке» [Богданов 2001, с. 75]. Как, однако, установить асимметрии подобного рода? Исходя из сказанного, можно полагать, что они имеют место прежде всего там, где произношение близко к фонематическому, т.е. слабые звуки и в слабых позициях произносятся как сильные (напр., о как о, конечные звонкие как звонкие и т.д.), соотв., редукция минимализирована до предела. В своем языке, не будучи ограниченным ничем, говорящий в принципе (был) способен осуществить все типологически возможные модификации звуков (ср. детское опчарка вместо овчарка). Поэтому неверно утверждать, что в этом или в этих языках такой-то звук в такой-то не переходит. Если сейчас не переходит или кажется, что не переходит, то это не значит, что никогда не переходил и что исторически тот или иной звуковой переход для какого-либо языка абсолютно исключен (например, если отвергнуть для украинского или русского языка историческую связь между в и п/б, нельзя будет понять, что укр. перший и верх, вершина, русск. брать и вор, взять и т.д. – родственные слова).

* *

*

Рассмотренным материалом область внешних и внутренних проявлений предикации, отражающихся в употреблении слов, разумеется, не исчерпывается. Кроме сочинительных сочетаний синонимов, сочетаний антонимов, тавтологий т т.д., в заявленном главой аспекте интерес представляют синтагмы типа рак с клешней, (укр.) дурень з ступою, в которых в той или иной степени также отражена соотносительность сочетаемых смыслов. С фонетической точки зрения любопытны, т.е. требуют специального рассмотрения, корреляции предлогов и флексий (ср. в лесу, но на столе, укр. в лісі), с семантической – оттенки, выражаемые именными синтагмами с предлогами, – ср. яблоко на тарелке (лежит → актив) – тарелка с яблоком („совмещена” → пассив). Широкое поле для анализа и размышлений представляют и другие смысловые, морфологические и синтаксические структуры.