1. Методологические предпосылки

Вопрос о соотношении языка и сознания имеет давнюю историю, однако, несмотря на это, убедительный ответ на него до сих пор не получен. Это вызвано тем, что на протяжении по крайней мере нескольких последних столетий попытки решить этот вопрос предпринимались в рамках аналитической философии, уходящей корнями в картезианский дуализм [Chomsky 2002]. Принципиальное разведение “тела” и “разума”, основанное на противопоставлении материального и идеального, явилось непреодолимым камнем преткновения для любых попыток установить связь между миром идеального и миром материального через язык как “феномен третьего вида” [Келлер 1997].

Дело здесь не столько в неадекватности самой методологии, сколько в исходной посылке картезианской логики, которая отчетливо прослеживается во всех традиционных философских теориях познания: сознание рас­сматривается как независимая нема­териальная сущность, объективируемая (реифицируемая) в языке как явлении, принадлежащем миру материальному. В этом, строго говоря, и кроется корень всей проблемы, поскольку “идеа­лизация” сознания создает неразрешимое противоречие: как может осущес­твляться связь между мыслью и миром, если они не имеют общей онтологии и независимы друг от друга [Kim 1998]?

Обратимся к трем известным философским тезисам и посмотрим, как они соотносятся между собой:

(а) “Бытие определяет сознание”,

(б) “Язык – это действительность мысли”,

(в) “Мысль изреченная есть ложь”.

Хотя в философской традиции существуют разные точки зрения на характер причинно-следственных отношений между бытием и сознанием, я не буду ставить под сомнение справедливость первого тезиса хотя бы на том основании, что для когнитолога (к каковым я себя причисляю) она очевидна: как динамичная совокупность определенных состояний нервной системы организма, сознание с необходимостью определяется историей взаимодействий организма со средой, в результате которых и возникает эта совокупность. В свою очередь, язык как эмпирический феномен есть неотъемлемая и важнейшая составляющая человеческого бытия, значит, он определяет сознание в той мере, в какой верно (а).

Тезис (б) верен в том смысле, что мышление как совокупность неявных нейрофизиологических процессов, протекающих в мозгу человека, подвергается категоризации и предстает для наблюдателя в явном виде как вовлеченный в область когнитивных взаимодействий эмпирический объект только в языковой форме, т. е. самый тезис о существовании мышления невозможен без и вне существования языка. Вместе с тем, именно потому, что в процессе естественного развития человека наблюдатель наделяет языковые явления значением – т. е. языковая деятельность наблюдаемого интерпретируется наблюдателем как семиотический феномен, вовлекающий в свою сферу неявную (мыслительную) деятельность, – отталкиваясь от опыта взаимодействий со своей нишей (включая языковую среду), которая по определению не тождественна нише наблюдаемого, результат подобной интерпретации никогда не будет однозначно соответствовать тем мыслительным процессам в мозгу наблюдаемого, которые имеют место в действительности (об этом писал еще Б. Уорф [Whorf 1956]). Собственно говоря, интуитивное осознание этого и нашло отражение в тезисе Мысль изреченная есть ложь.

Однако если верно (в), то возникает противоречие: эмпирический объект (мысль, овеществленная в языке) не соответствует психическому объекту (мысли как совокупности различных состояний сознания). Вместе с тем, если бы такое соответствие имело место, утратил бы силу тезис (а), так как была бы нарушена цепочка причинно-следственных связей в системе взаимодействий сознания, мысли и языка. Следовательно, мы имеем дело с круговой системой взаимодействий, и тезис о языковом детерминизме (Гумбольдт, Сепир, Уорф, Хайдеггер, Витгенштейн) получает философское обоснование, позволяя уйти от идеализма классической западной философии.

Физикалистский подход к проблеме связи между мыслью и миром исходит из того, что существуют только физические объекты и физические процессы. Поскольку люди – часть физического мира, постольку теория языка должна быть физикалистской. Любые факты языка, в конечном итоге, должны быть физическими [Devitt & Sterelny 1999; Lakoff & Johnson 1999]. Их рассмотрение предполагает учет двух экзистенциальных аспектов языка, выделенных Гумбольдтом: язык как деятельность (обмен информацией посредством операций над языковыми знаками) и язык как продукт (система знаков, усваиваемая и пополняемая опытным путем в процессе когнитивно-языковой деятельности) [Постовалова 2002].

Здесь уместно напомнить о главном законе семиотики, имеющем формулу “знак за знак” и впервые сфор­мулированном Пирсом: этим законом постулируется, что знак может быть интер­претируем другим знаком или цепочкой знаков и что только таким образом происходит развитие значения знака (см. тж. [Morris 1938/1945]). Это значит, что семиотический процесс, в принципе, имеет круговую организацию – как и жизненный процесс. Более того, современные тенденции в развитии биосемиотики – науки, предметом которой является “исследование биологической природы знаков и семиотической основы биологии” [Sharov 1992: 345] – недвусмысленно указывают на то, что происходит эпистемологический поворот в подходе к биологическим проблемам: выдвигаются определенные философские основания биологии, вводящие субъектность (т. е. организм рассматривается как субъект) и помогающие приблизиться к пониманию развития ментальных свойств через семиотическую интерпретацию эволюционной эпистемологии [Schult 1989; Hoffmeyer 1996; Кравченко в печати].

Главное отличие человека как вида homo sapiens от других живых существ – например, ближайших, как принято считать, родственников приматов – состоит не столько в его разумности, понимаемой как способность к целесообразным поступкам на основе мыслительной деятельности (такой способностью обладают представители многих видов), сколько в способности оценивать поступки другого, в том числе и саму мыслительную деятельность, ведущую к тем или иным поступкам, и соотносить результаты такой оценки с оценкой, вытекающей из наблюдения себя как мыслящего и действующего существа. Под оценкой в данном случае понимается основанный на наблюдении вывод о степени адекватности поведенческой структуры (включая мыслительную деятельность) наблюдаемого состоянию и условиям среды как она представляется наблюдателю. Результаты такого соотнесения и оценки влияют на поведенческие структуры, характерные для отдельной особи в ее взаимодействии с другими особями.

Материальным субстратом, делающим возможным сравнение не только физических, непосредственно наблюдаемых, но и мыслительных (ненаблюдаемых) аспектов деятельности человека, является специфическая область когнитивных языковых взаимодействий людей как живых организмов. Материальность языковых взаимодействий обеспечивается, в первую очередь, материальным характером языковых знаков естественного языка, которые суть акустические (физические) феномены, сопровождающие жизнедеятельность человека. Установление опытным путем (то есть, в процессе естественного усвоения языка) причинно-следственных связей между акустическими феноменами и поведенческими структурами наблюдаемых организмов и выявление, по мере подкрепления накопленных наблюдателем данных, регулярных соответствий между определенными типами акустических (языковых) феноменов и определенными типами поведенческих структур, ведет к возникновению значения как отношения между организмом (О) и его средой (С), определяемое ценностью (Ц) З для О: З = Ц (О, С) [Zlatev 2003].