Духовные стихи сегодня. Проблема метатекстов

Какое место в народном сознании занимают стихи сегодня и что происходит с их текстами? Конечно, эти вопросы адресованы не только лингвисту. Лингвистический взгляд будет рассматривать изменения, происходящие с языком духовного стиха, со структурой текста, разрушающегося под напором времени и обстоятельств, он будет фик- сировать высказывания о стихах. Мы попытаемся рассмотреть взаимо- отношения таких высказываний с самими текстами духовных стихов.

В связи со сложным существованием стиха в двух формах — устной и письменной, с разнообразными переплетениями традиций особый вес приобретают исполнители, соединяющие в себе одновременно гра- мотность, память — словесную и музыкальную — и голос, т.е. центры-личности, усилиями которых традиция стиха не затухает окончательно. Эти люди не только хорошо поют и знают много стихов, они глубоко осознают их смысл и место в культуре. Именно от таких людей можно получить наиболее интересные высказывания о текстах стихов. Например: "Стихи наать петь тихо да бережно — это не песни ухать. Видишь — поем величание Петру и Павлу: свечи теплюцця, не колеблюцця — так и стихи будем. Под окном пройдешь — не услышишь" (из высказываний уральской старообрядки поморского согласия). В двух местах, разделенных тысячами кило- метров, мне довелось услышать два совершенно одинаковых выска- зывания о стихах: "Стих надо петь важно и умильно". Это выска- зывание очень точно и емко. Стих надо петь "важно", потому что содержание стиха посвящено самым глубоким и значительным вопросам человеческой жизни, его надо петь "умильно", ибо это исповедь души, проникнутой "сердечным сокрушением" (в рукописных сборниках часть стихов носит название "умилительных"). В сущности, здесь дано определение духовного стиха как лиро-эпического произ- ведения.

Приведенное высказывание относится по нашей классификации к высказываниям-инструкциям (говорится о том, как надо петь). Очевидно, что такие высказывания легко переходят в высказывания- квалификации (меняется только модальность: императив переходит в ассертив); в обоих случаях объектом высказывания становится сам текст, его статус и исполнение. Однако существуют тексты-инструкции, которые являются специальными обучающими текстами. К ним относятся в некоторых локальных старообрядческих культурах стихи покаянны. Так, в Верхокамье стихи покаянны учили, чтобы запомнить восемь гласов, на которые поют литургические тексты. Интересно, что в некоторых старообрядческих культурах церковнославянская азбука заучивалась на определенный напев-псалмодирование, пред- ставляя таким образом певческий текст-инструкцию (образец такого "представления" азбуки записан мной от старообрядки часовенного согласия на юге Сибири).

Официальная советская гуманитарная наука долгое время не желала видеть той огромной роли, которую играли и продолжают играть стихи в народной культуре, в религиозном, историческом и языковом самосознании народа. Статья Ю.А. Новикова [Новиков, 1972], которая показала на материалах московских, петрозаводских и горьковских экспедиций бытование духовных стихов и их эволюцию на русском Севере, немного приоткрыла завесу над этим "сомнительным" видом народной поэзии. Однако установка на то, что стихи кончают свое существование, что это своеобразный атавизм в народной культуре, сказавшаяся как в полевой работе во время сбора материала, так и при его анализе, не дала возможности показать истинной картины жизни духовного стиха. В громадных многотысячных коллекциях Горьков- ского и Московского университетов и Петрозаводского института языка и литературы — коллекциях, создаваемых десятками и сотнями людей за много лет, — оказалось 500 текстов духовных стихов — 70 сюжетов, из которых общерусских — 18, остальные известны только старообрядцам, за исключением стиха "Умоляла мать родная". Для сравнения скажу, что за две недели экспедиции в Карелию в 1980 г. мне удалось собрать около пятидесяти текстов духовных стихов, из них 15 общерусских сюжетов в хорошей сохранности или с подробным пересказом наряду с десятками песен, плачей и разнообразным этнолингвистическим материалом. Стихи не лежали на поверхности, они были глубоко запрятаны в сознании носителей как то, что не следует обнародовать (типичное высказывание: "Спою, а потом посадят, заберут").

Истинное богатство репертуара духовных стихов открывается в старообрядческой среде (отчасти это было и в Карелии): здесь счет сюжетам идет не на десятки, а на сотни, а текстам с вариантами — на тысячи. Именно старообрядческая среда сохранила старые обще- русские сюжеты — о Егории Храбром, о Федоре Тироне, Борисе и Глебе, о двух Лазарях, об Иосифе Прекрасном, о Голубиной книге, "Сон богородицы" др.

Кроме этого, в старообрядчестве в разнообразных его направлениях и ответвлениях не перестают создаваться новые тексты — свое- образная реакция этой культуры на происходящие внутри и вне ее события. Так, в 1988 г. в Сибири я услышала "Стих о современной жизни", созданный в традиции поздних куплетных стихов с такими, например, строчками:

Все богато так зажили, Деньги некуда девать, Что машины накупили На гулянки разъезжать, По тропе они не ходят — Им широкий нужен путь, Путь широкий и не тесный — Он не вводит в рай небесный.

В нестарообрядческой среде, в Средней и Западной России, в Белоруссии и на Украине получили распространение многочисленные поздние стихи (псальмы), связанные главным образом с похоронным обрядом. Эти стихи насчитываются также сотнями во Владимирской, Тульской, Смоленской областях; в Полесье и Закарпатье есть возмож- ность увидеть рукописные сборники, насчитывающие до 300 стихов, услышать, как поются одни и те же тексты на совершенно разные

мотивы, убедиться в том, что стихи во время насильственного заглушения голоса церкви до какой-то степени заполняли образо- вавшуюся пустоту. Стихи активно переписываются, разучиваются и поются — иногда даже церковным хором — в тех местах, где есть храмы. В Восточном Полесье стихи составляют обязательную часть похоронного обряда автохтонного населения. Это же наблю- дается и в некоторых локальных старообрядческих культурах. Так, в поморском согласии Верхокамья существуют стихи, функционально отмеченные в этом отношении: только два стиха из очень большого репертуара могут исполняться до и после отпевания.

Лавина духовных стихов, обрушивающаяся на собирателей, кажется огромной, потому что раньше на этот пласт не обращали внимания, и теперь многое внове. Но на самом деле он, этот пласт, уже изрядно подтаял и тает на глазах.

Изменения, происходящие с текстами устной традиции, в основ- ном носят деструктивный характер. Бывают удачные контаминации Двух или более стихов, объединенных одной метрикой, встречаются полные и художественно богатые варианты стиха, однако общая тенденция очевидна — постепенное разрушение текстов. Здесь надо отметить, что поздние, куплетные стихи и эпические старые стихи ведут себя по-разному. Если поздние стихи, имея письменный вариант, с утратой последнего забываются целыми куплетами и, как правило, их не пересказывают, даже когда они сюжетные, то старые эпические стихи, стираясь в памяти, легко переходят в пересказ, т.е. в текст-интерпретацию. Наблюдения над исполнением стиха, как полного, так и разрушенного, позволяют выявить не- сколько типов метатекстов: а) сопровождающих текст, б) вклю- ченных в него и в) заменяющих оригинал.

Сопровождающий метатекст может не нарушать структуру текста. Здесь выделяются две разновидности:

1. Комментарий к целому тексту, появляющийся до или после ис- полнения стиха. Это может быть как текст-интерпретация (например, краткое толкование событий в тексте), так и текст-квалификация (например, указания на обычное время исполнения текста). (Примеры приводились выше; см. также Приложение.)

2. Комментарий по ходу сюжета, во время исполнения. Цельность текста-оригинала поддерживается ритмом исполнения: короткие ком- ментарии обычно укладываются в паузу между музыкальными строфами — в этом проявляется мастерство исполнителя. Чаще всего исполнители отмечают начало прямой речи в тексте или смену субъектов речи в диалоге. Например, душа, попавшая в ад:

А и тамы та душа важахнулася А — аллелуй, важахнулася (и говорит) А какие ж наши были отцы с матерями А — аллелуй, отцы с матерями.

Назовем условно такой комментарий объективным, так как он не показывает оценочного отношения исполнителя к тексту. Таким же правилам ритмической (временной) цельности текста может быть

подчинен и субъективный комментарий, выражающий оценку содер- жания текста исполнителем:

Потел же богатый на пир пировать — Перед воротами убогий лежит, Труден он, болен, весь во гною (вишь, срамной какой), (стих о двух Лазарях)

Однако чаще всего субъективные комментарии по ходу исполнения появляются там, где исполнитель знает текст нетвердо и где он сам чувствует какие-то лакуны.

Например, при исполнении духовного стиха об Алексее человеке Божием девяностопятилетняя исполнительница перемежала текст стиха с его пересказом, а потому даже в тех местах, где она помнила первоначальный текст, она свободно сопровождала его коммента- риями, легко переходя от песенного текста к разговорной речи:

Олексей Божий человек стает семнадцати лет, Надумал он его пожанити (чтобы в глупость не вышел), Берет он ему Катерину (баба у ево Катерина и опеть Катерина), Сделал пир на весь мир (шибко людно созвал пировать).

Текст-пересказ, представляющий собой замену первоначального текста, не является только текстом-интерпретацией. Обычно это многослойный текст, в котором присутствует собственно пересказ — результат понимания и усвоения первоначального текста — процедуры, совершающейся без участия рефлексии; субъективный комментарий, который может включать как оценку событий в тексте, так и оценку самого текста (текст-квалификацию). Вот отрывок из стиха об Иосифе Прекрасном с пересказом, где песенный текст переходит в прозаиче- ское изложение, в которое вставлен метатекст-квалификация о длине письменного текста стиха (выделено скобками) и включен текст с оценкой персонажей самой исполнительницей (выделено курсивом):

Рахиль, Рахиль, ты мати моя. Ты мати моя, возьми меня, От отца моего разлученного.

(Там еще много, не один лист еще там). Вот они поехали, в город приехали, этому мужику продали; мужик-то хороший был, а баба-то залюбила его. Давай мантии на себя надевать, шибко красивый был Иосиф-то.

Отдельный вопрос связан с образом адресата-слушателя, созда- ваемым метатекстовыми вставками исполнителя. Здесь очевидно различие в образе адресатов своей и чужой среды, к которой, в частности, относится исследователь-собиратель, выступающий в функции слушателя. Это различие относится к уровню знаний о мире, который предполагается более высоким у "чужого" ("Вы, конечно, всё учили, везде были, все знаете"), а также — что еще более важно — к уровню сопереживания событий текста, веры в их реальность. Этот уровень предполагается у "чужого" более низким.

Отметим, что тексты — интерпретации духовного стиха структурно могут быть очень сходны с текстами — интерпретациями Житий,

образцы которых мы приводили (гл. 2), однако принципиально отли- чаются от последних в функциональном отношении.

Если интерпретации Житий создаются при чтении соответствующих текстов и приобретают смысл именно как толкование первых, и существуют одновременно и параллельно с ними, то тексты — интерпретации стихов (пересказы) возникают прежде всего как замена первоначальных текстов в результате их разрушения, а потому, являясь метатекстами по происхождению, не обладают метатекстовой функцией.

Духовные стихи, нагруженные христианской символикой, часто требуют расшифровки. Иногда текст одного стиха может служить толкованием другого, т.е. быть текстом-интерпретацией. Существует стих о черноризце, потерявшем златую книгу и уронившем ключи от церкви в черное /синее море. Об этой потере он сообщает Богу. Стих встречается во многих вариантах в рукописных старообрядческих сборниках, он неоднократно публиковался [см.: Варенцов, 1860, 183]. Но существует и другой стих, объясняющий содержание первого. На вопрос: "О чем, иноче, плачешь", совпадающий в двух текстах, инок отвечает не Богу, но ангелу, явившемуся во сне:

Уж я млад зело постригся, Всех я добрых дел лишился, Одолели злые мысли, Злые мысли некорыстны, Позабыл я чтенье-пенье, И ночно свое моленье, И душевное спасенье.

Проблема интерпретации текстов стихов тесно связана с описанием семантики народно-поэтического языка, к чему мы и переходим во второй части работы.

Часть II

ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ

ФОЛЬКЛОРНОГО МИРА

________________________________________________________________

Глава 4

ТЕЗАУРУСНОЕ ОПИСАНИЕ ЯЗЫКА НАРОДНОЙ ПОЭЗИИ:

ОБЩИЙ ПОДХОД И СТРУКТУРА СЛОВАРЯ

ЦЕЛИ ОПИСАНИЯ. ВЫБОР МОДЕЛИ

Мы попытались описать некоторые стороны народного сознания, связанные с жизнью традиционных текстов в культуре, в том числе и с их осознанием. Теперь мы приступаем к описанию самого языка народных текстов, к исследованию того, какими языковыми единицами выражается и структурируется в этих текстах народное сознание.

Для описания и представления этого языка мы выбрали форму словаря, и наша задача в данной части работы — показать, какова эта форма и какие возможности она предоставляет исследователю.

В качестве материала мы будем использовать тексты традиционного поэтического светского фольклора (главным образом свадебного) и духовного стиха. Это записи, сделанные автором книги в много- численных экспедициях в 70—80-х годах на Урале, в Архангельской обл. и Карелии, Среднем Поволжье, Восточном Полесье, Бессарабии, Туве главным образом в среде русских старообрядцев (общее количество текстов — около 3000). В качестве материала использо- вались также тексты из печатных сборников духовных стихов П. Бессонова (1861—1863), В. Варенцова [1860], Е. Ляцкого [1912] и нескольких рукописных сборников, полученных в археографических экспедициях МГУ в последние десятилетия; тексты из книг: "Лирика русской свадьбы" (1977), "Русская свадьба" (1985), "Причитания северного края" Е. Барсова (1972).

Важно, что работа над словарем велась с помощью ЭВМ. В на- стоящее время машинный массив духовных стихов составляют около 100000 словоупотреблений, таков же по объему массив причи- таний — похоронных и свадебных, при этом массив духовных стихов составлялся так, чтобы в нем не было близких вариантов (т.е. тексты сборников вводились в машину выборочно).

На основе этих массивов были получены частотные автоматические словари словоформ — алфавитные и ранговые; один из словарей текстов духовных стихов (37800 словоупотреблений, более 10000 словоформ) подвергся лемматизации, и был получен словарь лексем (5140 лексем). Для каждой словоформы и каждой лексемы получены все их контексты, которые были использованы в качестве материала при разработке и описании структуры словарной статьи тезауруса и при составлении конкретных словарных статей¹.

Используемые нами тексты духовных стихов принадлежат главным образом устной традиции (так, большинство стихов из сборников имеют близкие варианты в текстах современных полевых записей) и вместе с текстами причитаний относятся к тому, что можно назвать языком устной народной традиции или языком фольклора.

Понятие "язык фольклора" можно интерпретировать по-разному. Лингвисты рассматривают язык фольклора как наддиалектную худо- жественную форму языка, реализуемую в фольклорных текстах, и го- ворят о фонетике, морфологии, синтаксисе и лексике этого языка [см., например: Евгеньева, 1963; Типы наддиалектных форм, 1971; Оссовецкий, 1958, 1975]. Фольклористы иногда вкладывают в это словосочетание иной смысл, понимая под языком фольклора сово- купность поэтических формул и правила их соединения, называемые поэтической грамматикой [Lord, 1960]. Существуют попытки рас- смотреть в качестве основной единицы словаря языка фольклора мотив как сюжетообразующий элемент и говорить о словаре эпических мотивов [Путилов, 1983 ]. Мы понимаем термин "язык фольклора" в лингвистическом смысле, рассматривая в качестве единиц его словаря слова и неразложимые по смыслу словосочетания — фольклорные идиомы. При этом, как мы постараемся показать, между словарями языка фольклора в двух различных пониманиях — лингвистическом и фольклористическом (во втором понимании его можно назвать словарем фольклора) — существует очевидная связь.

Язык фольклора в лингвистическом понимании можно рассматри- вать как особый стилистический пласт, противопоставленный языку художественной литературы, а вместе с последним — другим языковым стилям (научному, деловому и т.д.).

Идея создания словаря языка фольклора высказывалась не раз. Известная работа А.А. Потебни о славянской фольклорной символике по форме представляет собой словарь [Потебня, 1914]. В 1975 г. мною был предложен вариант проекта словаря русского песенного фольклора [Никитина, 1975], в 1980 г. вышел проект словаря языка польского фольклора с пробными статьями [Slownik, 1980], на 9-м съезде славистов говорилось о составлении словаря языка фольклора старо- обрядцев-липован, живущих в Румынии [Винцелер, 1983]. В работах отечественного исследователя А.Т. Хроленко описание семантики фоль- клорного слова также связано с лексикографическими проблемами [Хроленко, 1977], близки к идее словарного описания фольклористы [см.: Путилов, 1983; Гацак, 1989].

В настоящее время все больше языковых явлений и шире — явлений культуры становится предметом словарных описаний, а способы и формы таких описаний делаются все более разнообразными и изощренными. Есть интересные попытки создания словаря языка поэзии [Поэт и слово, 1973]. Многие словари ориентированы не только и не столько на носителей языка, сколько на исследователей: словари становятся инструментами анализа материала, способами его иссле- дования, выполненного по методике, которую диктует общая струк- тура словаря и схема словарной статьи. Именно таким мыслится словарь языка фольклора, который прежде всего является словарем для лингвиста. Процесс его создания представляет собой исследование языка фольклора методом тезаурусного описания. Настоящий проект является развитием идей, высказанных в первом варианте [Никитина, 1975], и опирается на результаты современных исследований лексики русского фольклора [см.: Хроленко, 1977, 1981].

Под тезаурусом мы понимаем словарь с эксплицитно выраженными семантическими связями его единиц. Входом в тезаурус могут служить как единицы смысла (тезаурус первого типа), так и языковые единицы (тезаурус второго типа). Применительно к языку фольклора в тезаурусе первого типа заголовочными единицами должны являться тради- ционные фольклорные значения — элементы фольклорной картины мира. Каждому такому значению должны быть сопоставлены все регулярные формы его языкового выражения и все регулярные связи с другими значениями. Тезаурус второго типа имеет дело с единицами, данными в текстах, прежде всего с отдельными словами, и сопос- тавляет им другие слова текста, связанные с исходными регулярными семантическими отношениями. Мы выбрали второй тип тезауруса, считая, что опора на объективную данность текста поможет в вычленении тех фольклорных смыслов, которые в дальнейшем смогут быть использованы при построении тезауруса первого типа.

Для того чтобы приступить к построению семантического сло- варя—тезауруса, нужно принять допущение, что совокупность отдельных художественных произведений составляет единый текст. Ведь в словаре такого типа дается семантическое поле слова, полу- ченное на основе анализа разных текстов, рассматриваемых как один. Когда делается словарь общелитературного языка, такой подход понятий оправдан. Однако художественное произведение следует рас- сматривать как семантическое целое, где каждый значимый элемент приобретает смысл только в составе этого целого и смыслы и семан- тические поля этого элемента могут быть не тождественны в разных "целых" даже у одного автора.

Применительно к фольклору отметим следующее. Фольклорные тексты существенным образом отличаются от авторских текстов про- фессиональной художественной литературы. При всей их очевидной художественности (т.е. свойстве доставлять эстетическое наслаждение) они не имеют замкнутости литературных текстов. Недаром указы- валось на глубинное сходство фольклора с языком [Богатырев, 1971]. В обоих случаях реализуется стержневое противопоставление langue — parole, инвариант—вариант в фольклоре: каждое воспроизведение текста является вариантом.

Не менее важно и то, что художественная функция фольклорных произведений не единственная и даже не первая: большая часть фольклорных текстов, будучи включенной в обряд, являлась составной частью жизнедеятельности, структурировала жизненный и годовой циклы. Таковы тексты календарных и свадебных обрядов. Духовные стихи, взятые в своей совокупности, тоже обладали структурирующими функциями (вспомним, что стихи были закреплены за определенными периодами — постами, христианскими праздниками), но имели прежде всего назидательное, дидактическое значение, являясь свое- образным народным учебником этики.

Известно также, что фольклорные тексты включают в себя многочисленные клише с закрепленным, неизменным смыслом — от двусловных словосочетаний до "общих мест", состоящих из нескольких десятков слов. Также клише могут быть общефольклорными, а могут характеризовать один-два жанра. В любом случае они являются языковым строительным материалом для множества текстов.

Все это позволяет нам надеяться, что тезаурусное описание слова, включающее в себя большую часть клишированных выражений, маркирующих жанр, может адекватно представить язык устных традиционных текстов.

По своему материалу словарь языка фольклора может и должен пересекаться с диалектными и этнографическими словарями, однако отличается от них и по составу словника, и по структуре словарных статей.

С диалектными словарями его роднит наличие лексического входа и диалектная окраска фольклорного материала. Однако именно словарная форма — лучший способ показать наддиалектность языка фольклора, его автономность, проявляющуюся в составе словника, в значениях слов, в их лексико-семантических связях с другими словами.

Еще один существенный фактор роднит фольклор и диалекты. Для лингвистического исследования фольклорный мир существует как бы в трех реальностях. Первая — устно-поэтическая, в данном случае песенная, речь, реализующаяся в условиях естественной фольклорной коммуникации (для разных жанров разной). На основа- нии анализа — в том числе и статистического — исследователь может сделать выводы о структуре коллективной или индивидуальной фольклорной памяти, т.е. о некоторой сложным образом устроенной парадигматике текстов, которые по отношению к речи в первом смысле выступают в роли языка. Это вторая реальность. На материале той же речи или построенной парадигмы текстов исследователь может делать выводы о единицах собственно языка фольклора (третья реальность). При этом парадигма текстов выступает в качестве речи. Очевидно, что для разных регионов мы можем говорить о различных фольклорных диалектах — не в смысле диалектных одежд — фонетических, морфологических и прочих — под ними скрывается наддиалектная сущность языка фольклора, а в смысле диалектных текстовых парадигм, поскольку и отдельные тексты, и целые жанры могут быть ареально ограничены.

Довольно сложным является соотношение между словарем языка фольклора и этнолингвистическими словарями. Польские коллеги, например, считают, что словарь языка фольклора неизбежно должен стать словарем этнолингвистическим [Slownik, 1980; Etnolingwistyka. 1988]. Нам хотелось бы, чтобы семантическая информация в словаре не выходила за пределы знаний, задаваемых собственно фольклорными текстами. Укажем на факторы, которые могут этому способствовать. Во-первых, если в этнолингвистическом словаре [например, в Этно- лингвистическом словаре славянских древностей, 1984] объектом толкования являются реалии и акцент ставится на функциях реалий, то предметом описания в словаре языка фольклора является слово, структура его семантического поля, система его устойчивых пара- дигматических и синтагматических связей в определенной сово- купности текстов. Во-вторых, исследование языка фольклора целесооб- разно проводить (в отличие от лингвистических исследований реалий), отделив поэтический песенный фольклор от прозаического: языки их достаточно различны; как известно, малые жанры прозаического фольклора — былинки, бывалыцины, легенды — являются одно- временно этнографическим материалом, и при описании фольклор- ного слова мы неизбежно выходим в этнографию.

Мы вполне согласны с Л.Н. Виноградовой, что картина мира, построенная только на фольклорных данных, не тождественна картине мира, воссозданной на этнографическом комплексе. «Фольклорная модель описания ряда животных, птиц, растений (скажем, мифологемы "волк", "лягушка", "аист", "верба", "береза" и др.) дает набор одних признаков, а данные ритуально-магической практики и мифо- логических поверий раскрывают новые, неизвестные фольклорной традиции (или не столь явные в фольклоре) характеристики» [Виногра- дова, 1989, 106].

Если же составить словарь на основе текстов одного жанра — напри- мер, былин или свадебных песен, то мы выстроим фрагмент или проекцию общей фольклорной и мифологической картины народного мировидения так, как она представлена именно в этом жанре. По нашему мнению, надо составлять одножанровые словари, а затем пытаться объединять их, суммируя полученные связи и значения. Поскольку язык фольклора зависим от территориальных диалектов и в смысле текстовых парадигм, или репертуара, и в смысле языка на всех уровнях от фонетики до лексики, то следует составлять словари на текстах, однородных в диалектном отношении, например на текстах севернорусских свадебных песен. При наличии соответст- вующего словаря говоров мы получаем материал для сравнения бытового и фольклорного языка.

Как мы упоминали, в качестве материала для построения словаря мы используем введенные в компьютер тексты причитаний и духовных стихов. Если причитания — свадебные и похоронные — принадлежат к северному ареалу, то духовные стихи были записаны (или даже переписаны с книг печатных и рукописных) в самых разных регионах России. Поэтому словарь-тезаурус духовных стихов почти лишен диалектных черт и в первом, и во втором смыслах, хотя в будущем мы не исключаем создания словаря на материале региональных

репертуаров стихов, поскольку есть архивный материал, позволяющий это сделать (например, архивы Пушкинского дома, содержащие записи русского Севера, или архивы археографических экспедиций МГУ, хранящие тексты старообрядческих уральских стихов, живущих в письменной и устной традициях; см. Приложение).

Вернемся к общим принципам: построения словаря языка поэтичес- кого фольклора.

Словарь отражает язык фольклорных текстов, поэтому он должен включать в себя все слова, встреченные в них. Однако далеко не все слова получат в словаре полное описание. Полное семантичес- кое описание (в рамках данного словаря) получают так называемые ключевые слова, имеющие в текстах большую смысловую нагрузку, выполняющие определенные художественные функции (например, они являются символами, выразителями основных семиотических оппози- ций, показателями жанра и т.п.). Описание именно таких слов — необходимое условие и инструмент анализа народнопоэтического текста.

Изложим кратко схему восприятия и понимания фольклорного текста.

Фольклорный текст представляет собой сложным образом за- кодированное сообщение. Можно выделить несколько уровней понима- ния этого текста. Первый уровень предполагает знание языка (в данном случае русского) и обычный набор представлений носителей нефольклорной культуры, т.е. этот уровень предполагает прямое прочтение текста; непонимание, возникающее на этом уровне, частично устраняется с помощью диалектных и исторических словарей (если таковые есть). Однако остаются необъяснимыми разного рода алогизмы в фольклорных текстах: как щечки могут быть алыми и лазоревыми одновременно, а ель кудрявая, как береза? Как можно поострить саблю вострую, через море положить дощечку, назвать девицу красной, т.е. красивой, когда у нее лицо, как дубовая кора, у нее тело, как котельное дно? Ответ на эти вопросы можно получить, перейдя от непосредственного прочтения текстов в мир смыслов, который предполагает знание фольклорной картины мира, его законов и существенных свойств его семантической структуры.

Например, существенно, что фольклорный мир — мир нормы, мир должного и правильного, и это утверждение помогает объяснить, почему страшная, покрытая коростой девица остается красной, почему острую саблю надо поострить: здесь мы имеем дело с постоянными эпитетами, а их функция — являть каждый раз предмет таким, каким он должен быть по своей природе и назначению, т.е. соответствующим норме. Это может противоречить частной ситуации, которая составляет сюжет, но над всем этим и во всем зримо присутствует идеальный и упорядоченный мир нормы явленный, в частности, через постоянные эпитеты. Девица всегда красная, сабля всегда острая (иначе она не сабля), даже когда ее нужно поострить.

Принципиально важно, что мир фольклора — мир символов. Народная культура вообще глубоко семиотична и символична. Символами могут быть не только языковые единицы, но и действия, и вещи; так, символичны могут быть форма и цвет одежды².

Поскольку мы имеем дело со словесным текстом, то будем говорить о символах — словах и словосочетаниях. Эти символы-обра- зы указывают на глубинные традиционные смыслы в народной культуре, которые, как правило, не имеют прямой номинации, а выражаются в языковых единицах, сохраняющих одновременно свое прямое, непосредственное значение (ср. брачную символику в словосочетаниях топтать конем траву, подломить сени новые и т.д.). Считается, что такие названия растений и птиц, как калина, яблоня, вишенка, лебедушка, утица, являются символами невесты, од- нако каждый из этих символов обозначает определенную совокупность признаков, не совпадающую со значением другого символа; поэтому соответствие смыслов слова "невеста" и упомянутых символов весьма приблизительное. Фольклорная символика чрезвычайно разнообразна, для выражения одного глубинного фольклорного смысла может использоваться множество слов-символов, и наоборот — одно и то же слово может быть выразителем разных символических смыслов. Это хорошо показал П.П. Червинский, хотя он и не пользовался словом "символ" [Червинский, 1988].

Специфические ключевые слова духовного стиха также символичны, однако в отличие от традиционного светского фольклора это другая символика, символика книжной христианской культуры, погруженная в фольклорный мир. Отсюда особенная смысловая нагруженность духовного стиха — результат наложения двух картин мира. Особенно это видно при осмыслении тех слов, которые являются общими и для стихов, и для светского фольклора. Так, слово корабль довольно привычно для многих устных жанров. Особенно много кораблей в свадебном фольклоре. Корабль предстает во всех своих живо- писных деталях:

А бока-то взведены по-туриному, А корма-то взведена по-змеиному.

На корабле семеро гребцов-молодцов, восьмой — кормщичок, девятый — наносничок и т.д. Эта выписанная конкретность свадебного корабля, казалось бы, плохо совмещается с его символической ролью. Ведь символ прежде всего намек на то, что он не есть сам. Но фольклорные символы сочны и посюсторонни и в то же время определенны в своей потусторонности. Корабль есть символ пере- мещения невесты из своего мира в чужой. Отплытие на корабле:

Корабельщички отпёхнулись, Родна матушка расплакалась — есть символ этого перехода.

В духовных стихах корабль как будто бы менее символичен: на нем отплывает Алексеи Божий человек из "Римского царства", и это вполне соответствует географии в отличие от свадебного фольклора, где невесте, чтобы выйти замуж в другую деревню, вовсе, казалось бы, не надо ехать по морю. Однако корабль в христианской литературе — символ церкви и спасения в бурном житейском море, и этот смысл просвечивает во многих духовных стихах. В стихе "О расставании души с телом" плывет корабль по реченьке, а на корабле — сам Исус Христос со апостолы.

Существенно также, что символы духовного стиха иногда имеют своими денотатами тоже символы, а именно символы христианской культуры, т.е. в тексте предстает некоторая иерархия символов. Таковы, например, символы Кривды и Правды (два зайца или двое юношей) в стихе о Голубиной книге, битва которых, как показал В. Мочульский [1887], в свою очередь, символизирует борьбу Христа и дьявола.

В любом случае очевидно, что понимание фольклорного текста предполагает умение соотносить множество элементов фольклорного мира со множеством символов.

От уровня символов перейдем к уровню семиотических оппозиций. Они являются обобщением и некоторой категоризацией единиц фольклорного текста. Если символы национальны, конкретны, зави- симы от жанра, то семиотические оппозиции, по-видимому, уни- версальны [см.: Топоров, 1982]. Специфическими для фольклора разных народов и различных фольклорных жанров являются перечни конкретных фольклорных единиц, соответствующих разным семио- тическим категориям. Знание этого уровня необходимо, чтобы понять, например, почему через море можно положить дощечку: море, так же как река, ручей, вообще вода, служит границей, переходом между мирами. Такие слова связаны с оппозицией "свое—чужое", "жизнь—смерть".

Для обрядовых текстов нужно выделить также уровень правил соотнесения элементов фольклорного текста с другими элементами обряда. Отметим, что знание соответствий между элементами разных кодов обряда не обязательно предполагает знания символики, и наоборот. Так, с одной стороны, можно знать, что слово воля в свадебных северных песнях соотносится с девичьим головным убором, но при этом не знать, что это слово символизирует в самих текстах; с другой стороны, можно знать, что слово воля является символом девичества, но не знать, что соответствует этому символу в обрядовом поведении и символике одежды.

Мы говорим здесь о важнейших семантических категориях, которые должны быть внесены в статьи словаря языка фольклора как инструмента понимания фольклорного текста. Очевидно, что проекти- руемый словарь является инструментом весьма ограниченным. Так, большинство фольклорных символов существует не на уровне слов, а на уровне мотивов и может быть представлено только в словаре иного типа. Фольклорная символика далеко не исследована, здесь требуются этимологические изыскания и работы по реконструкции общеславянских представлений. Тем не менее некоторое количество семантической информации рассмотренного типа в словарь внести можно. В основном же предлагаемый словарь — словарь сочетаемост- ный, словарь, фиксирующий постоянные, устойчивые связи слов, включающий названия типовых синтагматических и тех парадигмати- ческих партнеров заглавного слова, которые сосуществуют в од- ном тексте. Отметим, что устойчивые словосочетания в фольклорных текстах отражают и внеязыковые реалии в фольклорной модели мира, и языковой выбор. Так, ограниченные действия, которые можно совершать с воротами в свадебных песнях, определяются типом фольклорной реальности, однако выбор конкретного глагола для обозначения этого действия (например, растворяться) — уже языковой факт, это факт языкового сознания носителя фольклорной культуры. Иначе, устойчивые смысловые отношения — элементы внеязыковой модели мира, устойчивые словесные выражения — эле- менты языковой картины мира [ср.: Мальцев, 1981].

Словарь должен иметь классификационную схему, отражающую распределение слов по тематическим рубрикам. Полученные классы слов могут пересекаться. Возможно, что классификация должна быть многоаспектной. Здесь представлен предварительный вариант руб- рикации, общий для текстов причитаний и духовных стихов. В процессе построения тезауруса и с увеличением массива текстов рубрикация может претерпеть изменения, в частности стать детальнее. Мы перечислим рубрики, снабдив их примерами из текстов обоих видов (слова расположены по алфавиту):

Вера: ад, ангел, антихрист, архангел, бес, Бог, Богородица, вечерня, Вознесение, Господь, грех, душа, дьявол, Евангелие, заповедь, икона, инок, каяться, молитва, монастырь, постовать, рай...

Вселенная:

а) небеса: звезды, луна, солнце, тучи...

б) земля (ландшафт): Алатырь камень, гора, долина, дорога, земля, камень, лес, луга, море, озеро, окиян, поле, пустыня, река... (заметим, что перечисленные детали земного ландшафта являются типичными локусами).

Физические состояния мира/предметов: бежать, бросить, гореть, лежать, сиять, стоять, топить, ходить...

Растения: береза, верба, гриб, дерево, дуб, ель, калина, кипарис, корень, куст, лист, малина, мурава-трава, осина, плакун-трава, ракита, смородина, цветок...

Животный мир: бык, волк, ворона, голубь, гуси, единорог, заяц, зверь, змей/змея, кукушка, конь, корова, ласточка, лебедь, орел, пес, рыба, собака, сокол, утка, черви...

Стихии и вещества: буря, ветер, вода, воздух, вьюга, дождик железный, жемчуг, заря, искра, медь, молния, мороз, огонь, олово пламя, потоп, роса, снег, соль, хрустальный...

Человек.

1. Физическое существо:

а) части тела: брови, волос, голова, глаза/очи, грудь, зубы, кости, кровь, лицо, лоб, перст, печень, плечо, ребра, сердце, уста, утроба, чело...

б) восприятие, ощущения; физическое состояние: болезнь, возраст, жажда, живот, здоровый, кончина, мертвец, молодой, немощный, помереть, пьяный, спать, сытый, хвороба...

2. Разумное существо:

а) ум, чувство, душа: алчный, беззлобный, бесстыжый, благоверный, бояться, ведать, возлюбить, воля, вражда, гнев, грусть, досада, душа, жалость, знать, корысть, любезный, мудрый, неученый, обида, память, плакать, радость, слеза, стыд, хотеть...

б) поведение (поступки): бездельный, беседовать, блудник, волхо- вать, воспитать, грешить, наказать, обмануть, повелеть, поститься, помогать, пособить, работать, соблазняться, угрожать...

в) речь: бранить, величать, возопить, выслушать, гласить, голос, грамота, звать, имя, книга, молвить, назвать, написать, похвала, речь, сказать, слово, стих, читать, язык...

Социальная (семья, социальные роли) и экономическая структуры: армия, архиерей, барин, батюшка, богатый, брат, вдова, власть, воевода, вор, генерал, держава, дочь, замуж, имение-богачество, инок, князь, купец, кум, матушка, народ, нищий, отец, полк, родители, сродственники, тюрьма, царь, чадо...

Элементы материальной культуры:

а) жилище (дом), его части и содержимое: баня, блюдце, брус, ворота, горенка, дверь, двор, дрова, забор, изба, клеть, ключ, крыльцо, кут, лавка, ларец, палаты, перина, подушка, стол, сун- дук, чаша...

б) пища, одежда, инструменты, транспорт: брашны, бархат, вино, гребешок, гусли, корабль, лапотки, копье, лук, мед, одежда, пиво, пояс, румяна, рубашка, сани, телега...

Время: век, весна, вечер, воскресенье, год, давно, день, зима, лето, месяц, минута, навсегда, ночь, ожидать, осень, поздний, пора, рано, сутки, утро, час...

Мера, степень, числа: бесконечная, вдвое, второй, велик, весь/все, высоко, два, единый, малый, семь, три, четыре...

Оценки: баской, благой, глупый, грешный, грозный, добрый, достойный, душегубец, зло, истинный, клеветник, лучше, немилости- вый, окаянный, пакостный, прекрасный, честный...

Собственные имена: Авель, Авраамий, Аглик, Адам, Алексей, Владимир-князь, Гавриил, Давыд Евсеевич, Егорий, Иаков, Иосиф, Киев, Лазарь, Москва, Никола, Петр, Рим...

Наполнение этих рубрик для духовных стихов и причитаний различно.

Так, рубрики "Вера", "Речь", "Собственные имена" гораздо значи- тельнее в классификационном поле духовных стихов; рубрика "Эле- менты материальной культуры" более объемна в лексике свадебных причитаний.

Мы сопоставили словники духовных стихов и причитаний; зона пересечения весьма значительна и составляет около половины лексем каждого словаря.

В соответствующих тезаурусах эти общие слова могут вести себя по-разному. Отметим следующие случаи:

1. Тезаурусные статьи в обоих словарях близки по содержанию и объему. Таковы слова поле, палаты, желтый.

2. Значение слова одинаково, но количество семантических и словообразовательных связей слов различно. Таково, например, слово грех, общее для причитаний и духовных стихов, но имеющее несравнен- но более богатые словообразовательное гнездо и семантическое поле в духовных стихах (см. описание этого слова в гл. 6).

3. Непосредственные значения слов совпадают, но символические значения их различны. Таковы слова корабль, море, гора.

4. Многозначное слово реализует в разных жанрах разные значения. Таково, например, слово воля, имеющее разные значения в свадебных, разбойничьих песнях и духовных стихах.

Данные автоматических частотных словарей словоформ текстов причитаний и духовных стихов говорят о том, что значимые, семиотически нагруженные слова, как правило, являются и наиболее частотными. "Как правило" означает, что есть исключения, например семантически весьма загруженное слово кривда в стихе о Голубиной книге — слово редкое.

Рассмотрим перечни наиболее частых знаменательных слов текстов духовных стихов и причитаний (на материале машинных массивов). Для духовных стихов это следующие слова: Бог, царь, Господь, мать, земля, святой, душа, Христос, божий, великий, молодец, пойти, горе, отец, свет, Георгий, Гора, небесный, брать, взять, плакати, говорить, человек, брат, братия, рай, река, рука, ангел, вера, пустыня, раб, век, люди, церковь, слеза, царство, смерть, слово, грех, белый, злой, добрый, грешный, темный, вечный.

В словаре похоронных причитаний высокочастотными словами явля- ются существительные головушка, дитятко, дорожка и путь, обида/обидушка, земля, кручина/кручинушка, лебедушка, люди, ро- дители, разум, сирота, смерть/смеретушка, слово/словечушко, сусе- ди, прилагательные бедный, победный, белый великий, желанный, любимый, малый, надежный. В словаре свадебных причитаний наибольшую частоту имеют существительные батюшка, голубушка, мамушка, солнышко, красота, лавица, подруженьки, молодешенька, чуженин, люди, сестрица, гости, сторона, кормилец, окошечко, голос, головушка, сватьюшка, времечко, светлица, горница; прилага- тельные сизые, милые, добрые, белый, чужой. Очевидно, что набор высокочастотных слов в обоих случаях дает представление о семантике соответствующих текстов, несмотря на небольшие объемы машинных массивов.