1937 Год -- амер. Изд.], и с начала 1920-х годов установились связи между

Австрийской и Лондонской группами либералов.

Мизесовский либерализм не только вовлек его в постоянную полемику с сильной

группой венских марксистов -- среди лидеров которых некоторые были его

школьными приятелями, и которые через Отто Нейрата [Otto Neurath (1882--1945),

марксистский философ и социолог, принадлежал к "Венскому кружку", куда входили

также Moritz Schlick и Rudolf Carnap; Нейрата помнят, главным образом, как

изобретателя изотипов -- пиктографических символов, используемых в процессе

обучения, и как разработчика плана International Encyclopedia of Unified

Science -- амер. изд.] оказывали сильное влияние на формировавшуюся тогда в

"Венском круге" группу философов-неопозитивистов; его либерализм был невыносим

и для большой группы полу-либералов, куда входили большинство тогдашних

молодых интеллектуалов. А строго говоря, все мы, кто не был о ту пору

марксистом, принадлежали к этой группе, и только постепенно и очень медленно

некоторые встали на точку зрения Мизеса. Даже в рамках Privatseminar, как я

подозреваю, большинство в душе оставались полу-социалистами, а еще больше было

тех, кто покидал семинар из протеста против постоянной обращенности дискуссий

на принципы либерализма -- хотя именно систематическое вопрошание -- что же

случится, если государство воздержится от вмешательства? -- было одним из

главных источников силы этих дискуссий.

Прежде, чем рассказывать дальше о среде, в которой формировались взгляды моего

поколения, я должен уделить несколько слов тем, кто занимал промежуточное

положение между нами и поколением Мизеса и Шумпетера [Joseph A. Schumpeter

(1883--1950), профессор университетов Граца и Бонна, а позднее -- Гарварда,

автор книг Capitalism, Socialism and Democracy (London: Allen & Unwin,1942);

History of Economic Analysis (New York: Oxford University Press, 1954); о

Шумпетере см. главу 5 -- амер. изд.]: трем мужчинам, работы которых

заслуживают большей известности, но которые умерли сравнительно рано. Ни один

из них никогда не входил в штат университетских профессоров, но их вклад в

развитие теоретической экономики был значительным. Во-первых, следует

упомянуть Ричарда Стригля [Strigl (1891--1942), см. главу 6 -- амер. изд.],

которого мы все рассматривали как достойного и законного претендента на пост

профессора Венского университета, и который, если бы он жил дольше, смог бы

наилучшим образом продолжить традицию. Его исследование теории заработной

платы [Richard von Strigl, Angewandte Lohntheorie: Untersuchungen uber die

wirtschaftlichen Grundlagen der Sozialpolitik (Leipzig anfd Vienna: Franz

Deuticke,1926); сделанный Хайеком обзор этой книги см. в главе 6, Приложение

-- амер. изд.] принадлежит к числу наилучших в этой области, а кроме этого он

сделал существенный вклад в теорию капитала. Хотя он долго был приват-доцентом

и получил, наконец, титул профессора, его постоянным местом работы была

Промышленная комиссия, которая управляла работой биржи труда и другими

аналогичными организациями. Был еще Эвальд Шамс [Schams (1899-1945), см. главу

6 -- амер. изд.], единственный в нашей группе, который был студентом Шумпетера

в университете Граца(? Graz), и похоже, что он один хорошо знал работы

Вальраса и Парето [Leon Walras (1834--1910) и Vilfredo Pareto (1848--1923)

были пионерами развития математической экономики в Лозаннском университете,

Швейцария. -- амер. изд.]. Его эссе о методах и логике экономической теории

это истинные жемчужины, демонстрирующие опрятность и точность, которые были

присущи этому страстному коллекционеру бабочек, который -- помимо этого -- был

юридическим советником в одном из отделов Федерального казначейства. Третьим в

этой группе был блистательный Лео Ш°нфельд (позднее принявший имя Лео Илли

[Leo Illy (Leo Schonfeld) (1888--1952) -- амер. изд.]), редко появлявшийся

из-за его перегруженности обязанностями бухгалтера, но при этом сумевший

издать последний большой трактат на традиционно главную для Австрийской школы

тему -- о теории субъективной ценности [Leo Illy (Leo Schonfeld), Das Gesetz

des Grenznutzens (Vienna: Springer, 1948) -- амер. изд.].

Разнообразие занятий людей моего поколения, прежде чем все они стали

профессорами американских университетов, еще поразительней. Феликс Кауфман,

философ, теоретик права, логик и математик, возглавлял Венское отделение

большой нефтяной компании. Альфред Шульц, социолог, был секретарем ассоциации

малых банков. Фриц Махлуп [Machlup (1902--1983), позднее преподавал в

университетах Буффало и Принстона -- амер. изд.] был производителем картона;

Фридрих Энгел-Яноши, историк, был фабрикантом паркета; Д.Г. Фюрц, позднее

занявший место в Федеральной резервной системе, и Вальтер Фр°йлих, позднее

осевший в Marquette, были практикующими юристами. При нормальном ходе событий

ни один из них никогда бы не стал профессором университета, да большинство до

эмиграции не имело даже опыта преподавания. Но при этом участие каждого из них

было не менее важным для формирования общих позиций, чем участие таких

относительно больших профессионалов, как я, который оказался достаточно

удачливым и после 4 лет государственной службы стал директором экономического

исследовательского института [Osterreichische Konjunkturforschungsinstitut или

Австрийский институт исследований делового цикла, был создан Мизесом в 1926

году как независимый центр эмпирических исследований. По настоянию друга

Мизеса Jon Van Sickle фонд Рокфеллера в 1930 году предоставил этому институту

существенные средства, которые и помогли ему выжить. См. Craver, op. cit., pp.

19--20. -- амер. изд.], или Оскар Моргенштерн [Morgenstern (1902--1977) сменил

Хайека на посту директора Института, и оставался в Вене дольше, чем кто-либо

другой из членов этой группы. После Аншлюса Австрии в 1938 году он принял

место профессора в Принстоне, где и оставался до 1970 года. Его совместная

работа с Д. фон Нейманом привела к написанию Theory of Games and Economic

Behavior (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1944). -- амер. изд.],

который вскоре после этого стал моим сотрудником, а позднее унаследовал пост

директора, или Хаберлер, о котором я уже упоминал, или Розенштейн-Родан [Paul

N. Rosenstein-Rodan (1902--1985), позднее преподавал в Университетском

колледже, Лондон, и в Массачусетском технологическом институте -- амер. изд.],

у которого было место ассистента в университете, и который вместе с

Моргенштерном издавал Zeitschrift fur Nationalokonomie. Легко представить, что

дискуссии в этом кружке редко замыкались строго экономическими вопросами.

Через Кауфмана мы познакомились с правовым позитивизмом Кельзеновского Kreis;

столь же важен был логический позитивизм Шлика и его кружка, и именно он

преподал нам начатки современной философии науки и символической логики. Через

Шульца мы все познакомились с феноменологией Макса Вебера и Гуссерля (которую

я так никогда и не смог понять, несмотря на уникальный преподавательский дар

Кауфмана, который в этом деле помогал Шульцу).

Относительная замкнутость нашей группы в немалой степени объясняется

обстоятельствами послевоенной жизни, которые принуждали к замкнутости и опоре

исключительно на собственные ресурсы. Но помимо особенностей времени, когда

даже доступ к иностранной литературе стал труден, а путешествия были почти

неосуществимы, действовали другие факторы. Сегодня, видимо, трудно даже

вообразить себе, сколь скудными были личные контакты или обмен мыслями между

учеными разных стран всего лишь пятьдесят или сорок лет тому назад. Я убежден,

что, если не считать отрывочного обмена письмами, почти никто из крупных

экономистов в период перед Первой /мировой/ войной не встречался друг с

другом. Непосредственно перед войной были робкие попытки преодолеть эту

изолированность. Был организован впервые обмен профессорами между

американскими и европейскими университетами; не лишен значения тот факт, что

одним из первых, если не самым первым австрийцем, который участвовал в этой

программе обмена, был Шумпетер, который в 1913 году ездил в Гарвард. Я думаю,

что именно благодаря этому мы в Вене в первые послевоенные годы лучше знали

труды американских теоретиков Джона Бейтса Кларка [John Bates Clark

(1847--1938) профессор Колумбийского университета и автор маржиналистской

теории распределения. См. первое Приложение ниже -- амер. изд.], Томаса

Никсона Карвера [Thomas Nixon Carver (1865--1961) профессор политической

экономии в Гарвардском университете -- амер. изд.], Ирвинга Фишера [Irving

Fisher (1867--1947) экономист в Йельском университете и автор плодотворных

работ по теории процента и покупательной способности денег -- амер. изд.],

Франка Феттера [Frank Albert Fetter (1863--1949) преподавал в Корнельском и

Принстонском университетах; иногда его путают с его сыном, историком экономики

Frank Witson Fetter. О влиянии Франка А.Феттера на австрийских экономистов см.

Введение к его Capital, Interest and Rent (Kanzas City, Mo.: Sheed, Andrews &

Mcmeel, 1977), pp. 1--24. -- амер. изд.] и Герберта Джозефа Давенпорта

[Herbert Joseph Davenport (1861--1931) был профессором университетов Чикаго,

Миссури и Корнуэлла], чем работы любых других иностранных экономистов, за

исключением, может быть, шведов. Довоенный визит в Вену Викселя вспоминали как

большое событие, а сразу после войны Густав Кассель был самым знаменитым

экономистом, который читал лекции и публиковал статьи во всех европейских

странах -- столь же переоцененный тогда, как недооцениваемый ныне. Но хотя мы

были рады тому, что его упрощенная версия теории Вальраса вызвала в Германии

оживление интереса к экономической теории, для нас он представлял небольшой

интерес.

Но вернемся на миг к довоенной ситуации. Насколько исключительно редкими были

случаи общения между экономистами разных стран, особенно разных континентов,

видно из оставленного Визером воспоминания о таком редком событии: о встрече,

которую организовал в Швейцарии незадолго перед войной фонд Корнеги для

обсуждения запланированной серии публикаций. И я не могу здесь обойти

случайную встречу Альфреда Маршалла с некоторыми австрийскими коллегами, о

которой рассказывает в своих воспоминаниях г-жа Маршалл [Mary Paley Marshall,

What I Remember? (Cambridge: Cambridge University Press, 1947); Alfred

Marshall (1842--1924) был профессором политической экономии в Кембриджском

университете.-- амер. изд.], и о которой я расскажу здесь так, как мне об этом

рассказывал Визер -- хотя некоторые, может быть, уже слышали этот мой

пересказ. Семьи Маршаллов и Визеров некоторое время проводили летние отпуска в

одной и той же деревушке в долине Dolomites, которая тогда принадлежала

Австрии. Хотя они довольно скоро выяснили, кем являются их случайные соседи,

но оба были довольно робкими людьми, и не весьма разговорчивыми, а потому и не

предпринимали попыток познакомиться. Однажды Бем-Баверк, в компании с еще

одним представителем австрийской школы, приехал навестить своего шурина

Визера, и, будучи страстным и блистательным говоруном (настолько, что порой

даже обижался на нежелание своего шурина вступать в обсуждение экономических

проблем), воспользовался возможностью представиться Маршаллу, с которым у него

прежде была переписка. Г-жа Маршалл устроила совместный чай, о котором она и

вспоминает, и который даже запечатлен на фотографии. Все было очень приятно и

дружественно. Но на следующий год и Визер и Маршалл независимо друг от друга

изменили место летнего отдыха, чтобы иметь возможность работать без помех, не

встречаясь с другим экономистом.

Поскольку речь зашла о знаменитых мастерах поговорить, вы можете

заинтересоваться, почему еще ни слова не сказано о Шумпетере, который был

самым блистательным собеседником среди всех известных мне экономистов, за

исключением одного только Кейнса, с которым у него было много общего, в том

числе проказливый зуд pour epater le bourgeois, а также определенная претензия

на всезнайство и склонность блефовать, выходя за пределы своей исключительной

эрудиции.[Говорят, что Шумпетер "дал обет стать лучшим экономистом, наездником

и любовником Вены, а позднее сетовал, что ему так и не удалось достичь

совершенства в верховой езде". George J. Stigler, Memoirs of an Unregulated

Economist (New York: Basic Books, 1988), p.100. -- амер. изд.] Что касается

Шумпетера, дело в том, что прожив после войны несколько лет в Вене, он

практически не завел контактов с другими экономистами, и почти не встречался

даже с теми, с кем работал в семинаре Бем-Баверка. Конечно же, каждый из нас

знал две его довоенные книги и его эссе о деньгах [Joseph A. Shumpeter, Das

Wesen und der Hauptinhalt der theoretischen Nationalokonomie (Leipzig: Duncker

& Humblot, 1908); Theorie der wirtschaftlichen Entwicklung (Leipzig: Duncker &

Humblot, 1912), trans. by Redvers Opie as The Theory of Economic Development

(Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1934, reprinted New York: Oxford

University Press, 1961); and "Das Sozialprodukt und die Rechenphennige",

Archiv fur Sozialwissenschaft und Sozialpolitik, vol. 44, 1917 -- амер. изд.].

Но мы почти не встречались с ним, и некоторые его высказывания о текущих делах

составили ему среди экономистов репутацию enfant terrible. Ему очень не

повезло, что в то краткое время, когда он в самый разгар инфляции [с 15 марта

по 17 октября 1919 -- амер. изд.] занимал пост министра финансов, ему пришлось

подписать декрет, в соответствии с которым долги, сделанные в хороших

полноценных кронах могли быть законно выплачены равным количеством

обесцененных крон, то есть "Krone ist Krone" как говорили тогда, так что в

результате у среднего австрийца моего поколения лицо багровеет при одном

упоминании имени Шумпетера. Потом он стал президентом одного из небольших

Венских банков, который сильно процветал в период инфляции, но быстро

разорился после стабилизации экономики, а потом Шумпетер вернулся к

профессорской жизни в Бонне, в Германии. Я должен добавить, что хотя им многие

восхищались, и, при этом, недолюбливали люди его поколения и старше, все, кто

знаком с подробностями его отношения к пострадавшим от банкротства вкладчикам

банка, с большим уважением отзываются о его поведении в этой ситуации.

Я только однажды встретился с ним в это время, и поскольку причиной нашей

встречи была программа возобновления и быстрого расширения международных

связей, я расскажу об этом. Чуть больше сорока лет назад я решил, что поездка

в США важна для того, кто намерен стать экономистом, и как-то умудрился

наскрести денег на это путешествие и заручился полу обещанием работы в случае,

если я попаду-таки в Соединенные Штаты. Визер попросил Шумпетера дать мне

рекомендательные письма его друзьям в Штатах. Так вот я и оказался в его

величественном кабинете -- кабинеты президентов банков делаются тем

грандиознее, чем дальше вы заезжаете на Восток, и контора Шумпетера вполне

была достойна того, чтобы располагаться в Бухаресте, а не в Вене -- и он

снабдил меня пакетом максимально любезных рекомендательных писем ко всем

крупным американским экономистам, настоящими посольскими верительными

грамотами, настолько большого формата, что мне пришлось завести особую папку,

чтобы довезти их до назначения не измяв. И эти письма оказались настоящими

"волшебными ключами"; может потому, что я был в Штатах после войны первым

экономистом из стран Центральной Европы, но меня принимали, и явно сверх

всяких моих заслуг, такие экономисты, как Джон Бейтс Кларс, Селигмен [E.R.A.

Seligman (1861--1939), профессор Колумбийского университета с 1885 по 1931 год

-- амер. изд.], Сигер[Henry Rogers Seager (1870--1930), профессор

Колумбийского университета -- амер. изд.], Митчелл [Wesley Clair Mitchell

(1874--1948), профессор Колумбийского университета и директор Новой школы

социальных исследований; о Митчелле см. эту главу, Приложение два -- амер.

изд.], и Г.Ф. Уиллис [Henry Parker Willis (1874--1937) был тогда консультантом

Управления Федеральной резервной системы -- амер. изд.] в Нью-Йорке, Т. Карвер

в Гарварде (из-за краткости визита я не сумел встретиться с Тауссигом [Frank

William Taussig (1859--1940), профессор Гарвардского университета с 1885 по