Глава 12. Закрепощение крестьян

ными⁶⁴. Показательно, что в своих распоряжениях и инструкциях По­сольский приказ четко разграничивал и противопоставлял понятия «воль­ные люди» и «крестьяне с пашни». При этом констатация «вольности» и «невольности» крестьян определялась исключительно интересами фиска. Сыновья тяглецов вольны были ухо­дить в казаки без всяких формально­стей, тогда как тяглецы не могли по­кинуть тяглый «жеребей».

Помещики усвоили все выгоды, вытекавшие для них из временного прикрепления крестьян к тяглу, но они рассматривали крестьянскую крепость не только и не столько с точки зрения тягла и интересов каз­ны, сколько с точки зрения собствен­ных интересов. Южные помещики поступали в отношении крестьян так, как если бы они были «крепки» земле.

Под напором дворянства Посоль­ский приказ распорядился сыскать среди казаков и вернуть помещикам беглых крестьян. Подчиненные Щел­калова выражали беспокойство, как бы из-за набора крестьян в казаки «вперед смуты не было». Эти опасе­ния имели веские основания⁶⁵.

В первой половине 90-х годов кре­постническая политика вступила в новую фазу своего развития, свиде­тельством чего служит указная гра­мота 14 апреля 1592 г. Она исходила из московского приказа и была адре­сована на Двину. На грамоте стоит подпись А. Я. Щелкалова. Двинский акт замечателен тем, что он отразил не отдельный, и притом не второсте­пенный (как в деревских докумен­тах), момент тяжбы из-за крестьян, а все основные ее стадии — от иско­вой челобитной до решения москов­ских судей.

Власти Никольского Корельского монастыря на Двине просили возвра­тить на старые тяглые наделы двух крестьян, «выбежавших» из мона­стырских деревень ⁶⁶. Свой иск стар­цы мотивировали, с одной стороны, тем, что беглые крестьяне, записан­ные за монастырем последними пис­цами, сбежали «без отказу беспош­линно», а с другой — необходимостью вернуть их в тягло, поскольку запу­стение двух тяглых деревень принесет казне (и монастырю) более 20 руб. убытка в год ⁶⁷.

Исходя из исковой челобитной, московские судьи, казалось бы, долж­ны были выяснить, в самом ли деле крестьяне сбежали «без отказу бес­пошлинно». Однако они обошли этот вопрос молчанием и предписали пу­тем обыска установить на месте сле­дующее: «Те крестьяне наперед того за... монастырем живали ли?», «Кре­стьяне без отпуску выбежали ли?»

Очевидно, истцы и судьи подхо­дили к делу с разных позиций. Мона­стырь не знал никакого общего зако­на об отмене Юрьева дня и обосновал свое требование о возвращении кре­стьян прежде всего ссылкой на нару­шение беглецами правил выхода по царскому Судебнику («отказ» и вы­плата пожилого). Московские же дья­ки проявили полное безразличие к факту нарушения норм Судебника. Они как будто забыли саму термино­логию старого Судебника («отказ», «пошлины») и решительно заменили ее новой («отпуск»)—крепостниче­ского характера. (С «отпуском» мог­ли покинуть своего землевладельца и крепостные в XVII в.) Примеча­тельно, что ни старцы в исковой че­лобитной, ни судьи в своем постанов­лении вовсе не упоминают о заповед-

174