335 И вот однажды получилась большая посылка на Ло-

пуховских.

А за посылкой письмо от Лопуховских, что она может

этой посылкой пользоваться.

А в посылке чего-чего не было: и шоколад, и конфеты,

и мыло, и печенье, и сахар.

Это было как раз в субботу, вечером пришла Софья

Петровна.

И обе были счастливы: сколько всякой еды и такой,

о чем они и мечтать не могли! — ели и мечтали. И

улеглись спать, а долго не могли заснуть, все разговари-

вали.

Софья Петровна проснулась рано.

На столе лежал сверток — это для нее приготовила

Надя из посылки.

Софья Петровна сейчас же забрала сверток — и к себе

в мешок. Прошла в кухню. А в кухне все остальное:

Надина доля — Надя все разделила поровну — и шоколад,

и конфеты, и печенье, и сахар.

Софья Петровна, как увидала — — да, что ни попа-

ло, горстями себе в мешок. Завязала мешок и хочет

уходить —

Тут Надя и проснулась:

— Ты уже уходишь?

— Да, мне надо.

— Я забыла сказать: там в кухне два куска мыла,

возьми один себе!

Но Софья Петровна ничего не ответила и не пошла в

кухню, и тихонечко вышла.

И не домой и не в театр пошла она, а прямо на

Покровский рынок.

И сейчас же все продала — на такой сладкий неле-

гальный товар покупатель всегда найдется! А на выручку

купила себе туфли — настоящие.

И как надела после своих холщовых-то шлепанцев,

сразу поднялась и выпрямилась — и не узнать!

*

В субботу Софья Петровна, как всегда, пошла к Наде.

Но Нади не оказалось дома. Софья Петровна оставила

3 36 Записку (так и раньше случалось!), что придет в следую-

щую. Но и в следующую субботу то же.

И еще несколько раз Софья Петровна предупреждала

Надю, что придет, являлась в условленный час и уходила

домой — Надя ей не отворяла.

Софья Петровна шла по Таврической с своим неизмен-

ным эмалированным кувшином. И хотя на ней были

настоящие туфли и она казалась и прямее и выше, но

никогда она не была так расплющена — и мечты ее были

жалобные.

Накануне вечером на именинах у Максимова — —

Сестры Максимова пригласили Софью Петровну,

Софья Петровна и пошла, и была необыкновенно

оживлена и разговорчива, но тут случилось совсем

для нее неожиданное: жена уполномоченного,

должно быть, что-то заметила, вызвала его в

другую комнату и потребовала — «или Софья

Петровна, или она». И в самый разгар своего

разговора Софья Петровна должна была уйти:

встать из-за стола и без пирога, без чаю уйти.

Софье Петровне хотелось кому-нибудь об этом расска-

зать, о вчерашнем, и она пошла бы к Наде и Наде все

бы рассказала —

И видит, навстречу Надя.

Она к ней — —

И Надя поздоровалась, но как холодно!

И вдруг Софья Петровна поняла.

— Надя, ты меня когда-нибудь можешь простить?

— Не знаю! — и пошла. ВИНИГРЕДНАЯ ЕРУНДА

Письмами читателя «откликами» я не избалован и ни-

когда не страдал, как Леонид Андреев и Горький, «зава-

лами», от которых можно освобождаться, лишь отвечая;

не изводили меня и любовные послания, как Блока, Бер-

дяева и Степуна; не очень-то кряхтел я от денежных, как

Яша Шрейбер. Меня миновал этот славный придаток, без

которого писатель не писатель и музыкант не музыкант:

меня никто не спрашивал, — «как жить?» — и никто не

приглашал на свидание «под Эйфелеву башню» или там —

на Аугсбургерштрассе «в кафе Менделя» или там — «к

Публичной библиотеке» или там — «под царь-коло-

кол».

В допотопные времена я искал читателя Льву Шестову,

Шестов — мне. И за год, помню, нашел пятерых, а он

мне одного, но зато, по словам его, «самого настоящего»,

которого с толку не собьешь и не разуверишь.

Теперь через сколько лет я понял, что ни Шестов, ни

я, совсем мы не там искали — — Но это все не к тому.

о чем речь. Скажу одно: из всех писем, полученных мною

когда-либо, или в редакцию обо мне, приводимое ниже —

единственное!

Подумать только: писала дама — член РКП и при-

том народный судья и как раз в том самом участке, где

мы жили. И попадись я в суд — все мы люди, все че-

ловеки — что бы она надо мной сделала! И думаю,

ие миновать мне общественных работ в «лагерях» бес-

срочно.

А написала эта дама — народный судья! — по про-

чтении моего рассказа «Рождество».

338 Товарищи!

Будучи случайной читательницей вашего журнала, я

натолкнулась на статью «Рождество». Прочтя ее содержа-

ние, я пришла в ужас. Дело в том, что дом Комаровка,

о котором шел рассказ, это дом моего рождения, в коем

я жила 15 лет, и всех героев, указанных в рассказе, знаю,

как себя самое. Но эпизодов, подобных описанию Р., я

не знаю: там в рассказе от начала до конца ложь.

1) Герои — т. е., как жена Макеева Тимофея Ивановича,

прозванная Р. «Агафьей Петровной», в самом деле име-

нуется Елизаветой Григорьевной.

2) Лиза, племянница швейцара, моя подруга детства,

ныне известная партийная работница, член Тамбовского

Губисполкома, завед. отд. социальн. обеспечивания и член

Губкома р. к. партии. Там в рассказе указано, что «взмахнув

белокурыми волосами — косой», но это опять голая ложь:

у Лизы Кустковой никогда не было белых волос, а она

обладала черными, как смоль, волосами.

Затем, там говорится, что дом выходит на Миргород-

скую улицу, это ложь опять же: дом этот стоит на

Золотоношской улице д. 30/4, угол Тележной улицы.

Затем портнихи Перловой, как пишет Р., в доме за все

15 лет не проживало, жила 12 лет, в 18-м номере портниха

Ксения Степановна Степанова.

Затем, о подруге портнихи «Перовой», якобы «Наде»,

пишет несколько слов Р., это опять ложь: «Нади» абсо-

лютно никакой не было, а подруга — это была я, маленькая,

бывшая девочка, кого звали Настей.

Затем пишет Р., что «Агафья Петровна» — вернее

Елизавета Григорьевна — была ионитка, это низкая ложь:

она была просто полоумная женщина, но подобными зве-

рями себя не выказывала.

Теперь — в конце столбца 13-ой страницы говорится:

«что на все расспросы Лиза начала плести такие небылицы

о брюквенной каше и о советских супах, от которых будто

бы полнеют». Как не стыдно вашему сочинителю —

лгуну-брехуну врать так нахально! У Лизы родился мальчик,

сын от мужа, в 1915 году около Троицына дня, т. к. я

его крестила.