333 С весной — с ручейками-то — и у Софьи Петровны

поднялось что-то: вернется она домой и все его видит —

кто он? Воробьев? или еще кто? — видит неотступно,

как покойница тетка вошь.

Мечта о любви поднялась в ней, как эти ручейки, и

уж ей в самых безразличных словах слышались намеки,

что кто-то, какой-то — он — Воробьев или еще кто? —

ее любит.

В Студии был вечер. Играл на рояли актер Кобяков,

а Софья Петровна переворачивала ему ноты. Девочка,

прислуживающая в театре (парики убирала, мыла посуду

в буфете), сидела во время игры в зале, и на другой день

она рассказала Софье Петровне, будто этот актер Кобяков

(«галчонок!») —

«не сводил с нее глаз, когда она переворачивала

ему ноты».

«Кобяков влюбился!» — заключила Софья Петровна.

А тут и другой «влюбился», тоже актер, Колпаков, —

этот Колпаков очень нравился Софье Петровне! Выходили

как-то из театра и, когда прощались, руки их скрестились.

А товарищ Колпакова Лебедев и говорит: «Вот к свадьбе!

Может, с Софьей Петровной!» А Колпаков ему: «Оставь!»

Это очень хорошо запомнила Софья Петровна и мечтала

не только о Кобякове, «который с нее не сводил глаз»,

но и о Колпакове, с которым при прощанье руки скрести-

лись — «к свадьбе».

Потом уж передавали Софье Петровне, что Колпаков

кому-то признавался, что «он ценит любовь Софьи Пет-

ровны — хотя без взаимности».

Софья Петровна не поверила:

когда она влюблялась, ей казалось, что и тот

влюблен в нее.

Кроме Кобякова и Колпакова, Софья Петровна влюби-

лась в уполномоченного Максимова: она забегала к нему,

надо или не надо, за всякими справками, и терпеливые

ответы его принимала за особое внимание. И однажды,

получив в театре жалованье за первую половину месяца,

она на все купила розу и поднесла Максимову:

— Хорошо, — сказал он, принимая розу.

334 — Поцелуйте меня хоть раз! — едва слышно проле-

петала Софья Петровна и смотрела своими чудесными

глазами.

Но он только улыбнулся и положил розу на ордера.

«Он — женат, вот почему!» — объяснила себе Софья

Петровна, но не успокоилась и мечтала по-прежнему,

уверенная, что Максимов в нее влюблен.

*

Хороши весенние петербургские звезды — в каждой-то

блестинке по звездочке. А уж ветер, как подует над

Петербургом, да как рванется в окно весенний, ничего не

понимаешь. Или эти ручейки, когда тает снег —

А хороша и петербургская осень — осенние частые

звезды: все налито — днем шел дождь (всякий день

дождь!) — и мокрые камни блестят, как крупные звез-

ды — свежо.

И не знаю, где этой звездности больше: в весеннем

ли теплом мерцании или в сыром блеске? И знаю, мечта

горит ярче весенней.

Надя и Софья Петровна мечтали о любви.

И какие это разные были мечты: в Надю влюблялись,

а ведь, что говорить, Софья Петровна только сама влюб-

лялась, а любила ее одна только ее бабушка, да и та

померла.

Софья Петровна ходила по субботам ночевать к Наде:

Надя единственная ее подруга, — Надя и называла ее,

как когда-то бабушка, не Соня, а Сонюша, — Наде она

поверяла все свои тайны:

и о Воробьеве, и о Кобякове, и о Колпакове, и

о розе Максимову.

— Тебе хорошо, Надя, в тебя влюблены были, а мне

никогда никто не сказал!

*

Надя служила гувернанткой у Лопуховских. Когда Ло-

пуховские «бежали» за границу, она осталась одна в их

огромной богатой квартире. Почему-то никого не вселяли.

Так она и жила одна. Зимой отапливала одну комнату:

жгла мебель, столы, все, что только можно.