331 В один прекрасный день — а все ходили под таким

днем — вы думаете, Шевяковых свезли на Гороховую,

нет, в больницу: тиф —

только ведь и было два пути неминуемых: на

Гороховую или в больницу — арест или тиф.

В квартире осталась одна Софья Петровна.

Всякий день она ходила в больницу, навещала. А раз

пропустила — в очереди долго держали: «прикреплялась»

в Продовольственной лавке. Приходит на следующий день

в больницу — а тетки в палате нет, и сиделка другая,

ничего не знает.

— Да, должно быть, померла! — говорит.

И повели ее в покойницкую — «опознать». А в по-

койницкой — и так лежат и в гробах: один гроб откроют,

другой — «не опознает ли?» Тетка горбатая, заметно. Нет,

всё непохожие.

Так тетка и пропала.

А на самом-то деле вовсе никуда и не пропадала,

через несколько дней выяснилось — а за эти-то

несколько дней Софья Петровна голову потеря-

ла! — тетку перевели в другую палату «для

выздоравливающих».

Много помирало тогда народу, только и слышишь,

бывало: тот помер, другой захворал, третий при смерти.

А дядя и тетка выздоровели.

Дядя после болезни еще жаднее стал: после болезни

по докторскому свидетельству ему, как «выздоравливаю-

щему», несколько раз выдавали шоколад, так он, бывало,

получит и все сожрет на глазах.

А на тетку напал страх вошинный: ей все мерещи-

лось — ползет! И без того аккуратная, она теперь целый

день ползала по полу — мыла пол и все перетирала. И

вот, ползая, должно быть, простудилась: возвратный тиф.

И опять повезли в больницу. И уж не вынесла: померла.

А как тетка померла, дядя Софью Петровну прогнал.

У Ивана Васильевича давно был «грех», а тут, как от

тетки избавился, да весной шибануло — потекли ручейки

в Петербурге, как где-нибудь в Вологде (не прежнее время,

когда в Петербурге сугробов не знали, и снег лежал вот

настолечко!) — он ту у себя и поселил, а Софью Петровну

за дверь.

332 И пришлось Софье Петровне идти к матери.

Так и пропала с нашего двора «невеста Воробьева».

*

С матерью Софья Петровна никогда не жила: так уж

с детства, сначала в Институте, потом у тетки.

Мать Софьи Петровны служила во временном «кон-

фексионном» магазине кассиршей и служил там же —

продавал чего-то — с необыкновенной фамилией, некто

Бэзэ. И опять же эта весна — ручейки, как ручейки-то

побежали по Невскому, она и зарегистрировалась с этим

Бэзэ, и он к ней переселился.

Ну, и так тесно, а тут еще Софья Петровна.

Софья Петровна сразу же заметила и нисколько не

удивилась, что и ее мать ворует — «с плиты»:

кухня для всех жильцов общая, обед готовят на

одной плите, ну, кто зазевается или выйдет из

кухни, тут и готово: у кого супу сольет, у кого

каши — это и называется «с плиты».

Софья Петровна редко бывала дома. Только ночью.

Еще зимой поступила она в Театр в контору, и в этом

же Театре в театральной студии училась. И хотя после

нескольких проб ей сказали, что дарования у нее нет и

актрисы из нее не выйдет, — «если бы я была богатой,

у меня нашли бы и дарование!» — сказала она тогда, и

продолжала учиться.

А бедно очень жила Софья Петровна. Летом

всегда без чулок, зимой в полотняных туфлях. И

как это еще она ходила, особенно осенью в мок-

роту и слякоть: войдет в комнату, шлепает, все-то

промочено. И этот эмалированный белый кувшин,

с которым она не расстается, — раньше-то служил

для умыванья, а теперь для супу — этим ведь

только она и питалась! Пробовала она брать на

комиссию продавать на рынке — это очень рис-

кованно, но и может быть очень прибыльно! —

да ничего не вышло, и того, что просить надо

было по расценке, и того не получила. Так и

бросила. А так откуда же деньги достать, жало-

ванье ?