329 Но почему-то нос памятливее!

Софья Петровна говорит всегда очень много и необык-

новенно подробно, чересчур даже, и при этом всегда с

каким-нибудь «как говорится» —

«как говорится, за что купила, за то и продала!»

ну, что-нибудь в таком роде ходячей поговоркой.

А вся ее речь —игра «интеллигентной актрисы», ну,

какая-нибудь «барышня» из «Гибели надежды», как эту

«барышню» актриса играет. И такая актриса — идеал

Софьи Петровны и мечта ее жизни.

И почему-то Софья Петровна никому не нравилась. И

не то что не нравилась — никакого отвращения она не

вызывала, но и не влекла — она как-то скользила мимо

со своими чудесными глазами, раздвоенным носом и эма-

лированным белым кувшином, в котором суп носила из

советской столовой. —

А известна она была, как «невеста» —

«невеста Воробьева!»

Так и все ее звали, да и сама она себя так называла.

Воробьев — огромный, заросший черным волосом

балтмор, один из самых молчаливейших людей,

какие только появлялись когда на свет, а в такое

революционное время, отнюдь не молчальное,

просто нечто неподобное. Воробьев в том же

самом: доме, где и Шевяковы, сосед. А познако-

милась с ним Софья Петровна на собрании Дом-

комбеда. Я присутствовал при этой памятной

встрече: я тоже ждал уполномоченного, сидя в

сторонке. Софья Петровна беспрерывно говори-

ла — передать невозможно, о чем она говорила:

слова и по преимуществу с «как говорится» и

«настроение». Воробьев слушал молча. И думаю,

с час так просидели: она — беспрерывно, он —

воды в рот. На лето Воробьев собрался в деревню

к старикам. Еще можно было ездить без особого

разрешения, и я за ним потащился: и «воздухом

подышать» и «подкормиться». Воробьев пригла-

сил и Софью Петровну: ей тоже не мешало хоть

недели две пожить по-другому, не таская с собой

этот эмалированный кувшин с супом, но она так

и не попала в деревню. Вернувшись от Воробьева,

330 я рассказал ей, как ее там ждали — «ждали,

сказал я, как невесту!» Она приняла мои слова

восторженно. С этих пор и пошло: «невеста Во-

робьева». И хотя жениха больше не видели —

из балтмора Воробьев превратился в Черномора

и уехал из Петербурга — «невестой Воробьева»

Софья Петровна так и осталась, и сама она была

искренно убеждена, что Воробьев —е е жених.

*

18-ый год был убийственно голодным для бедноты,

19-ый — холод и смерть.

Обыски и анкеты вымуштровали и самых расхлябанных

простецов: всякий теперь исхитрялся, как бы провести

или обойти предусмотрительно; а от постоянного голода

окончательно обвыкли на воровстве.

Софья Петровна уж зимой начала потихоньку таскать

у дяди и тетки съедобное: все-таки дядя и тетка не мать,

получат по карточке хлеб, разделят на три части и всегда

себе побольше, в особенности дядя. Сначала таскала она

робко и тяжело — приметно, но понемногу навострившись,

стала смело и чисто. Если хватались, всю вину валили

на прислугу Сашу — Саша не исключение, конечно,

подворовывала, но сказать Саше боялись, а выговорить

не смели — не прежнее время! Но когда пришел черед

и Саша уехала в деревню, Софья Петровна при всякой

хватке сочиняла разные небылицы.

И вот понемногу в доме установился какой-то воровской

режим: дядя у тетки, тетка у дяди, а Софья Петровна —

у дяди и у тетки, каждый воровал и держался подозри-

тельно к другому.

И не знаю, иногда мне казалось, что вся советская

бумажная волокита — Совдеп с бесчисленными

комнатами, Районная управа и всякие контроли,

заваленные ордерами, удостоверениями, пропус-

ками, все-таки какая-то «узда», «гарантия», и без

этой загородительной бумаги, пожалуй, я уж и

не знаю, всё растащили б. Впрочем, это мало

чему помогало, ведь бумага! — можно при же-

лании подделать и подписи и печати — —