32 Забыл, забыл я о 23-м!

У Казанского собора трамвай стал.

И впереди стоит.

Подождали, подождали, кто-то соскочил, а за ним дру-

гие. И я с мешком. А впереди стена. И казаки.

Хотел я на Михайловскую проскочить — надо же

круп-то достать! — да нет, никак не пробраться. Тут и

полиция. Не пропускают.

И пошел я за народом.

Молча шли. Одна надпись:

— «Хлеба!»

На Аничковом мосту оттеснили к решетке, я на Фон-

танку. Прибавил шагу.

Тревожно было на воле, — так никто не прохлаждался,

спешили.

Какая-то женщина вышла из ворот с ребенком.

— Назад! Куда? — закричал на нее с сердцем какой-

то, — подстрелят!

А никто не стреляет, там на Невском шли молча и

только надпись:

— «Хлеба!»

С грехом пополам добежал я до Надеждинской, очень

беспокоился: «ну как лавку-то запрут, как без круп домой

идти?» Да и дума была: «как теперь домой идти?».

А в лавке ставни закрывают, боятся: разгромят!

Да не разгромят. Никто и голоса не подает и рук не

подымает, идут молча и одна надпись:

— «Хлеба!»

Нет, мне не верят, боятся.

Кое-как свесили круп. Уложил я в мешок. Черным

ходом выпустили. Напугались и лавку заперли.

А там шли молча, подходили к Знаменью. И одна

надпись:

— «Хлеба!»

Одни рты;

— «Хлеба!»

До Михайловской успел в трамвай вскочить. Дальше

не пойдет. И пошел я по Невскому, понес мешок.

На Невском, как в праздник. Народ и казаки. Едут

^совсем рядом, а ничего. Нет, не так бывало. И ничего не

страшно.

33 Вышел я ко дворцу. Иду, тащу мешок: «экий, все руки

оттянул!» На мосту остановился передохнуть. А над белой

Невой звезды —

И как увидел я эти звезды, и на душе так легко, точно

прорвало, и вот — легко!

Совсем поздно вернулся я домой.

Рассказываю. А на душе легко и ничего не думается.

— Да это революция! — услышал я.

— Революция?

Пришел сосед Пришвин, хлеба не принес.

Я и ему, что на Невском видел, и о хлебе.

— Да это революция! — опять слышу.

Неужто революция? — И верит и не верит сосед.

Пили чай пустой с крошками, гадали, что дальше, а

на душе было так легко, и я ничего не думал.

Я видел белую просторную Неву и над Невой звез-

ды — —

X

СУД НЕПОСУЖАЕМЫЙ

Та душевная легкота, какую чувствовал я, когда вдруг

увидел звезды над Невой, канула в душе, и пасмурное

утро февральское замутило всякий звездный свет.

На душе туманно, а великопостный благовест внятен

даже и за двойной рамой.

Толпы, собравшиеся вчера на Невском, безликие рты —

пасть, которую надо было заткнуть куском хлеба, пока

что молчаливые, вышли и сегодня, выйдут и завтра. И

стреляй, не стреляй — накормить голодного надо, голод-

ную собаку и ту жалко, а тут душа человеческая, и еще

потому надо, ведь, голодный, что бешеный.

Молчаливые толпы — голодные рты собрались от застав

и с трактов к петербургским мостам.

Сосед Пришвин хлеба не принес.

Что-то будет!? — Гадали. Что будет, чем кончится?

Сосед Пришвин с пятницы засел за «Французскую

революцию». Все говорили о революции.

Туманно было на душе.

Я продолжал писать старинную повесть о Антиохе —

царе сирийском и Аполлоне Тирском, мне хотелось не-