327 Скворцов сел у окна — любопытно! — и хоть

ничего не видать, зато все ему слышно.

На дворе кипела работа — много было и смеха и

крика.

Кричал уполномоченный («дураков тоже учить надо!»),

чего-то кричал Терёхин: или, проверяя, не досчитался?

(ни Алимов, ни Гребнева, конечно, не вышли!) или под-

тягивал? («нетто это работа, и лопаты в руке держать

не умеют!»)

Потом топали по лестнице — через харк и плёв —

неподступную брали площадку у чердака. Потом опять

кричали, опять смех.

И затихло.

Чистку кончили и мусор повезли на себе к остановке

трамвая, чтобы сложить всё в общую кучу: завтра на

площадках развезут трамваи это добро за город на свалку.

Под вечер Скворцова потянуло на волю:

он пойдет недалеко — к этой остановке трамвая,

где с прошлого года висит полинялый плакат:

«царству рабочих и крестьян не будет конца!»

По воскресеньям трамваи не ходят, он пойдет по

середке улицы —

Скворцов надел на себя все свои шкурки и тихонечко

приоткрыл дверь на волю.

А на его двери — ему это сразу бросилось! — мелом

размашисто по-терёхински:

Гражданин Скворцов

позор труддезертиру!

IV

ПО «БЕДОВОМУ» ДЕКРЕТУ

С революцией вся жизнь перевернулась и с каждым

днем вывертывалась. Нужда вылезла из всех щелей и

пошла —

нужда издавала свои особые «бедовые» декреты,

перед которыми «советские» шли насмарку; нужда

повелевала под страхом смерти — воровать, лгать,

изворачиваться — но это еще ерунда, хуже! —

328 доносить и предавать, или такое: загонит тебя в

угол и там бросит — «всё только себе и только

для себя или пропадешь!» —

Советские декреты делили людей на «категории», нуж-

да же, как назло, мешала категории, собирая людей «по

беде».

Богатым, т. е. бывшим богатым, жилось пока что еще

ничего — как ни «отбирали», как ни «реквизировали», а

все-таки кое-что у всякого оставалось, хотя бы из вещей,

которых сразу-то не «унесешь», и вот те, кто не убежал

или не попал в тюрьму в заложники, жили сносно, по

крайней мере, всегда были сыты без особого над собой

выверта, сохраняя «честь».

О ту пору открывались временно, конечно, или

неисповедимым образом — частная торговля по

декрету истреблялась! — всякие «Кулинары»,

«Лактобацилины», и в этих «кулинарах» шла

съестная торговля, этой торговлей и кормились

и кормили главным образом тех, кто попал в

категорию истребляемых, т. е. бывших богатых.

Это было и модно и прибыльно. Но обыкновен-

ные-то люди — не бедные и не богатые — без

всяких «сейфов», а по декретным категориям, как

элемент не трудящийся, т. е. не рабочие, прирав-

ниваемые к тем богатым с сейфами, попали в

тягчайшее положение и дни свои доживали го-

ловокружительно.

Такая становилась головокружительная жизнь у Шевя-

ковых — дяди и тетки Софьи Петровны, «невесты Воро-

бьева».

*

Софья Петровна ничего барышня, нос у нее на кончике

раздвоенный. И у всех он раздвоенный в хрящике — так

уж природой устроено! — только совсем незаметно, разве

пальцами если тронуть. А у нее это явственно выпира-

ет — уж как заметишь, никогда не забудешь.

А глаза у Софьи Петровны чудесные — видел я такую

картинку: Мария Египетская перед крестом в пустыне, —

вот они откуда у нее поднебесные «египетские», и тоже,

уж как заметишь, не позабудешь.