318 Вавилонов, хозяин Бобика, питавшегося по гостям: ясное

дело, Вавилонов представлял себе всю трудность дела и

сочувствовал Скворцову.

— Может, подсохло б! — вставил кто-то из соседей.

— Невозможно, товарищи, никак невозможно! — взды-

бился Терёхин, — ведь этак весь дом провалится от грязи.

Терёхин всегда дыбился: он, по собственному

признанию, как перекочевавший на этот берег

с октября, стоял на страже революции и считал

своей обязанностью «подтягивать»; его все поба-

ивались, разве что Алимов да Гребнева, да мат-

росы, впрочем, все наши балтморы стояли в сто-

роне от домовых дел и были, как «краса и гор-

дость», уж очень неприкосновенны.

И не случись Терёхина, я уверен, уполномоченный,

пожалуй, и согласился бы, и уборку лестницы отложили

бы на неделю.

Наш уполномоченный Назаров ладный и рассу-

дительный и надо только, чтобы все было, как

бы это сказать, не то чтобы по декрету, а чтобы

оправдательный документ на все и, стало быть,

в ответе не быть. Это соседний — товарищ Плев-

ков, тот — — с тем не очень поговоришь. Товарищ

Плевков самого Терёхина за пояс заткнет, «муд-

рец»: уж примется мудровать, не отпустит, пока

не изведет. В продаже напр. домашних вещей:

продавать из обстановки ничего нельзя без раз-

решения Домкомбеда, тут всё от уполномоченно-

го! — и у нас продает всякий, кто может. А вот

с Плевковым не так-то это просто: бывшего се-

натора Хохлова знаете? — так вот закрутил-за-

крутил старика, хоть из дому выбирайся; ничего

не разрешает и на всякие пустяки запрет —

понесла Хохлова, дочь его учительница, лампу

продавать, так подкараулил: она уж в ворота,

«стой, нельзя!» — — «да, и лампу нельзя!» «А

что же можно-то? Ведь надо же как-нибудь, ведь

этак просто пропадешь!» — «И пропадай — нель-

зя!» — То же и с вселением. У нас Назаров

сообразоваться может, кому и что следует. А с

Плевковым и тут беда: у Простякова есть и

319 «Охранная грамота» на библиотеку — библиотека

знаменитая! — а Плевков говорит: «можете и в

спальне книги держать, чего там!» — и отнял

комнату. И на слова у нас Назаров сдержан, ну,

покричит, когда уж нужно бывает, — ведь тоже

народ, сами понимаете, и хоть винить никого

невозможно в таком положении, «честным» путем

не проживешь, да все-таки надо поаккуратней,

да и дураков учить надо! — и, конечно, при-

крикнет и далее крепко. Ну, а этот Плевков такое

ляпнет — ответить ничего не найдешься: тому

же Хохлову — Хохлов говорит как-то на собра-

нии, очень уж его Плевков донял, «помилуйте,

говорит, ведь я же старик!» И Плевков ему:

«старик! да может, вы от разврата постарели!»

Ну, что ты тут ответишь?

Нет, Назаров хороший человек — справедливый человек

и с кучей подождал бы: ну, что в самом деле стоит

неделю какую обождать, неужто дом так-таки и прова-

лится?

Но раз Терёхин вмешался — крышка.

*

В пятницу в сумерки — завтра суббота, завтра убор-

ка! — Скворцов заклеивал окно на своей площадке:

высадили еще весною, но до холодов пробоина

не мешала, даже лучше — вроде вентилятора, по

крайней мере, проветривало, а теперь дуло неми-

лосердно, а зимой совсем будет плохо.

Стекольщиков не было, да и стекла достать негде.

Можно, конечно, по ордеру, да канитель с этими ордерами:

и находишься по всяким учреждениям и контролям и

настоишься в очередях — везде хвосты — да еще и

откажут. Скворцов однажды ходил по ордеру, хотел ба-

ночку чернил получить и перьев, и едва добился — а

целый день ухлопал, чернил не получил, а перьев — три

перышка! А ведь перо не стекло! И вот приходилось на

свой страх — «самосильно» заделывать пробоину бумагой.

И тут-то вот и произошло нечто невероятное —

надо сказать, что Скворцов за неделю-то поне-

множку покорился — принял и эту несметную

кучу! — и уж не думал о ней: завтра он все