314 И в этом он был не одинок — и еще кое-кто из

знакомых громко заявляли о таком же своем решении и

всякий сообразуясь со своим:

у одних было много вещей — надо было всё

распродать;

у других твердая уверенность, что все скоро кон-

чится: кто-то придет — англичане, французы,

немцы или свои — Колчак, Деникин, Юденич —

свергнут большевиков, и все пойдет по-старому

или во всяком случае по-другому;

а у третьих — да просто деваться некуда.

А никто не приходил, а всякие «самосильные» попытки

оканчивались провалом и разгромом, «опытные» же дек-

реты забирались все глубже в самую будничную жизнь:

уж продавать и покупать становилось одинаково опасным,

магазинов не было, а рынки, еще не закрытые, доживали

свои последние дни, а на то, что выдавалось по карточ-

кам — на даровых-то хлебах! — и это всякий дурак

понимал, просуществовать невозможно было, даже проходя

чин строжайшего монастырского жития, долго не протя-

нешь. И вот как в с крутнул о да в плюх, ногой на шею,

вздыбило и носом — «домолили свободных денечков!»,

«добились до райской жизни!» — ну и стали помалкивать.

А потом потихоньку да полегоньку кто куда — «и пропадай

добро и всякая обстановка: и с обстановкой и с добром

пропадешь!» — кто в провинцию: «там сытнее!» — кто

улепетнул за границу: «а там золотые горы!»

Беглая мысль — «убежать!» — это то же, что еже-

дневное: «добыть!»

«добыча» и «наутек» — первые и самые главные

мысли, испод всех воль и стремлений.

А Скворцов как уперся лбом — и никаких.

И думаю я, все это по решению его, с которым мало

кто соглашался:

правильно было или неправильно, но он ни от

каких «трудовых повинностей» и «общественных

работ» не отказывался.

«Справедливо это или несправедливо, — так, должно

быть, рассуждал он, — хорошо это или дурно, но зачем-то

все это происходит и отходить, уклоняться не следует: надо

все принять, все положенное судьбой, и нести и все вынести!»

315 Или:

«Зря ничего не бывает. И дело вовсе не в большевиках,

а гораздо глубже. И отходить, увертываться — все равно

этим ничего не поправишь, и судьба настигнет тебя и

скрючит, если так надо. И надо покорно нести и все

вынести!»

И когда заставляли скалывать лед и сгребать снег, он

скалывал и сгребал; и когда введено было дежурство за

воротами — кто-то грозил наступлением на Петербург,

обещая освободить Петербург! — это в те месяцы, когда

с 8-и часов вечера (а часы были переведены на 3-й часа

вперед) запирались ворота и без особого пропуска нельзя

было ходить по улицам, он дежурил и за воротами и во

дворе, где только указывал уполномоченный, и в любой

час ночи; и когда стали назначать в порядке трудовой

повинности на Неву выгружать барки, он таскал по мокроте

бревна; а придет зима, дадут деревянные дома и заборы

на топливо, он пойдет с ломом и потом будет возить на

санках доски и терпеливо распиливать и раскалывать.

— — —

Когда то же самое делает Вавилонов или Назаров или

еще кто — это большинство! — и они, живя, как в плену,

как в осаде, никогда не отказываются, но совсем по-дру-

гому: большинство, к которому они принадлежат, всегда

покорно всякой власти безразлично какой, а из-под палки

все исполнит, что ни велят. Алимов (это у нас анархист!)

как-то смеялся: «если бы, говорил он, издали такой декрет:

обязательно явиться для порки в Совдеп, — и пошли бы

и стали в очередь!» Но Вавилонов и Назаров — это

большинство — не смея отказаться и все исполняя, всегда,

как только можно и где возможно, старались перехитрить

и уклониться.

Когда это делает товарищ Котов, что ж, и это понятно:

ему надо пример показать, на то он и коммунист!

Между прочим, Котов хвастал и в большую себе

заслугу ставил, что он собственноручно чистил

в своем учреждении фанновы трубы! Но надо

принять во внимание, что для этого грязного дела

он приезжал на автомобиле, как и вообще он

всегда на автомобиле. И не знаю, если бы при-

шлось ему пешком переть с другого конца —