281 Это от вареной мороженой брюквы, дух которой проникал

сквозь и самые крепкие стены — —

Да, мечты! — ведь одно издательство «Всемирной

литературы» чего стоит: изобразить по-русски всю миро-

вую литературу! — и серая обидная явь: нет бумаги! Да,

серая явь, пронизанная этим — я не подберу такого

человеческого слова, вся бакалея, все съестное не выра-

жают и тени самого духа, и я назову по-обезьяньи, под-

линным обезьяньим словом — гошку! — где слышу и

еду и чавк и крадь. Когда по весне среди бела дня вокруг

солнца открылась радуга и над радугой загорелись венцы,

как солнца, народ говорил: «к усиленной войне», как

говорилось о пайке — «усиленный паек»! Это «гошку»

пронизывало и самое солнце и небесные знаки! За Невской

заставой появились «покойники»: голодные, они ночью

выходили из могил и в саванах, светя электрическим

глазом, прыгали по дорогам и очищали мешки до смерти

перепуганных, пробиравшихся домой, запоздалых прохо-

жих. А как-то еду я по железной дороге — в Петербург

возвращался! — очень тесно, и только что под утро я

задремал — и сразу проснулся от петушиного крика —

вагон пел петухом! Но что произошло дальше, тут уж я

ничего не мог сообразить: мешок пошел по вагону! а за

ним другой! а за другим третий — так, и загребает, а

ног не видно! — я видел, как сосед мой красноармеец

глубоко и истово по-старинному перекрестился, и один

из мешков попятился, хрюча, а другой, как рогом, боднул,

и под лавку, и я вспомнил — Гоголь! —

Нет, ни один наблюдатель чудесной жизни, никакой

Гоголь не увидит столько, как было в эти годы в России,

когда жизнь вся ломалась и с места на место передви-

гались люди и вещи!

По Литейному с Виктором Шкловским шли мы с вечера

из Дома Литераторов, и пришла мне в голову одна пла-

нетарная мысль:

«А что, — подумал я, — если бы в «Бесовском действе»

электрофицировать ад — «тьму кромешную», какой бы

поднялся кавардак и какая б была планетарная куролесина

среди бесов!»

282 И когда я громко сказал об этом — эта мысль моя

электрическая встрепнула Шкловского:

— Из-воз-чик!!! — как крикнет он во тьму на весь на

пустынный Литейный, вроде как автомобильная шина лоп-

нула.

А кони давно все пали,

а падлое мясо — синюю конину поели,

а съел кто — давно уж помер,

а покойников-прьнунков электрических

— страх зазаставный! —

всех перестреляли. ЗАГОРОДИТЕЛЬНЫЕ ВЕХИ

I

Новый год начался сном. В первый раз за сколько

месяцев! Видел во сне ножницы, которые пропали и

сколько дней ищу, не могу найти, и вот будто нашлись!

*

В очереди стоишь, разговаривают. Теперь меньше. Те-

перь стали дорогой заговаривать. Понятно, всё пешком,

надоедает, а в разговоре и незаметно. А у другого очень

накипело и хоть на ветер. И всякий ищет виновного и в

своей и во всеобщей беде.

Вот и эта — кто она? Как-то понемногу все стер-

лось — уровнялось под последнюю рвань: может, бывшая

лавочница, а может, хозяйка.

— — кто говорит: «уезжай отсюда!» А я говорю: «куда

же я поеду, тут хоть место нагретое». А то говорят: «в

Кронштат уезжай»! А я говорю: «Боже упаси, у нас

страшно, а на этом острове еще страшней».

— — тут недавно возле Академии ученье было, один

красноармеец и говорит: «Товарищи, не пойдемте на фронт,

всё это мы из-за жидов деремся!» А какой-то с портфелем:

«ты какого полку?» А тот опять: «Товарищи, не пойдемте

на фронт, это мы всё за жидов!» А с портфелем скомандовал:

«стреляйте в него!» Тогда вышли два красноармейца, а тот

побежал. Не успел и до угла добежать, они его настигли,

да как выстрелят — мозги у него вывалились и целая лужа

крови. Я иду и громко плачу. Милиционер подошел и

говорит: «иди в свою квартеру плакать». А я говорю: «когда

это публично делается, то молено публично и плакать».

284 II

Умерла бабушка Ольга Ивановна Дориомедова, мать

Марьи Константиновны. Помяну Ольгу Ивановну чаем:

никто так не умел чай делать, как она! И оттого особенный

уют был в доме.

III

А. М. Горький для «пищепитания» сочинил издать

избранные произведения. И все мы «б. писатели» получили

деньги — гонорар каждый за свою книгу — Мережковский,

Сологуб, Замятин, Шишков, Муйжель, Чуковский — из

Наркомпроса от З. Г. Гринберга, заместителя Луначарского.

А сейчас я подбираю сказки для детей — Гринберг хочет

издать в какой-то дошкольной детской секции. Ходил к

Белопольекому в Госиздат, понес на пробу из «Посолони».

И все ничего, да одна беда:

— Нельзя ли ангелов заменить!

— Ну, хоть звездами.

IV

Видел во сне И. Ионова: на столе у него будто раз-

решение на издание моих книг в Госиздате. А. С. Ионова

тут же лежит: у нее, говорят, сын родился. А рядом сидит

ее мать.

V

Первый день Пасхи. Когда ночью шли домой из Анд-

реевского собора — это не ветер — это «вей» какой-то

веял с моря.

Прежде я любил звезды и в звездах видел знак — я

не мог разгадать, но непреодолимо тянулся к звездам. А

теперь я полюбил ветер — «вей» — я его почувствовал,

как когда-то звезды. И душа моя к нему — и через него

моя связь со всем миром.

Я получил редкий подарок — «находка!» в мусоре —

книга патриарха Никона «Мысленный рай». А когда я

копнул переплет, там целые сокровища: скоропись XVII в.

285 В нашем доме у Вагоновожатого («вагоновожатый» —

это Анна Петровна Плутицына за свой рост и тощесть

необыкновенную) жильцы у нее матросы и водится хлеб

и керосин. К Вагоновожатому ходит ее родственница

Груша, б. горничная в Меблированных комнатах на Нев-

ском, а теперь «уборщица» в Советском доме. И всегда

разговор о политике — «последние новости».

Я сидел у Вагоновожатого по случаю хлеба.

Говорили о яйцах: вспомнили, как на прошлую Пасху,

когда каждому по карточке выдали по яйцу, Груша по-

лучила 18-ть! — «18-ть было меблированных жильцов и

все разъехались перед Пасхой, по их карточкам она и

получила». От яиц, как полагается, к политике: речь зашла

о ликвидации безграмотности —

— Что теперь уж по декрету обязательно заставят

каждого учиться!

— И не подумаю! что я, дура, что ли, учиться! —

Груша с сердцем затянулась (Груша раньше не курила,

только теперь, когда все стали курить!) — этому скоро

конец! Ленин решил отстраниться от всяких дел: будет!

«Я, говорит, больше не могу управлять: не могу видеть,

как этот народ ходит голый, босый и голодный!» И отдал

портфель. А евреи сказали: «А мы будем управлять, чтобы

остаток народа перебить!»

VI

Всякий знает, что чертям дано гулять и мутить людей

под Рождество (об этом у Гоголя все написано!), а на

Пасху совсем не указано. Но бес и есть бес: бес исхитрился

и выскочил из тартараров в самую святую полночь — и

куда же? — да прямо в церковь.

Вот и послушайте!

Во время пасхальной заутрени свечка у меня таяла, я

то и дело зажигал ее и тушил, хвать: нет шапки! Туда-сюда,

нет нигде. И в конце концов нашел, но очень испугал-

ся —

конечно, это он вырвал у меня из рук «мутчик»!

286 А у мальчишки, который впереди меня, шапка так и не

нашлась. Но самое ужасное: обернувшись вошью, вошью

ползал он по спинам соседей, а стояли плечо к плечу и

никак не устранишься!

На Кирочной, рассказывали, в домовой церкви вышел

священник и прямо затянул «Христос воскресе». (Долго

не разрешали служить и, когда разрешили, в последнюю

минуту изловили какого-то попа, незнакомого, вот и на-

путал!) Кто-то крикнул: «Что вы, батюшка, не то!» А поп

из царских врат: «Эй, черт!» И пошло — сумятица, вой,

плёс.

В Казанском соборе какой-то «начиненный» подросток

задумал поозорничать и хотел закурить от свечки — ну,

и было ж: чуть не разорвали!

Конечно, это все его рук дело!

VII

Второй день как лежит С. П.: припадок печени. И нет

воды. Измаялись, измучились. Не выхожу из дому, и

ничего не придумаю. А сегодня выбежал в лавку. Господи!

какой зеленый пух налетел и покрыл деревья. На 14-ой

линии трава.

*

Буракова все любили. За его необыкновенный рост и

силу, за добродушие, за уменье все сделать. И когда что

случалось — поломается или и изъяна нет, а просто

остановка! — всякий схватывался: позвать Буракова! И

Бураков появлялся и с прибауткой отвинчивал, вставлял

кусочки дерева или ковырял проволокой, и опять машина

налаживалась. И казалось, не было дела, которое он не

исполнил бы, и самое головоломное одолеет и неподступ-

ное возьмет.

Буракова далеко знали.

В революционные праздники на манифестациях обык-

новенно он носил флаг, а в крестном ходу его можно

было видеть с какой-нибудь тяжеленной иконой.

Бураков из белой армии, псковской, попал в плен где-то

под Ямбургом и отбывал наказание в контракционном

лагере, а из лагеря назначен был на общественные работы