273 Вынул веревку и стал меня связывать: связал руки, потом

ноги —

«а теперь, говорю, что будет?»

«мы уйдем сейчас»,

«а я как останусь?»

«а вас развяжут».

И вышли. И слышу, как в коридоре щелкали курки — —

Потом шаги по лестнице. Прислушалась: ушли! И стала

я понемногу веревку с себя снимать. Очень это просто:

ослабила сначала на руках — и развязала, потом ноги. И

вдруг подумала: а ну как они вернутся — увидят, я

развязанная! И стала я себя опять связывать. Кое-как

связала ноги, потом руки. И лежу, боюсь шевельнуться.

И думаю: да что же это я с ума сошла, что ли? И сняла

я с себя веревку, встала, пошла заперла дверь. И опять

легла».

А Надя рассказала —

когда она вышла в первый раз, она увидела, возле

дров стоит матрос, а когда вернулась, на лестнице

этот какой-то нехороший; она взяла мешок и с

мешком пошла к трамваю — трамваи редко ходят,

приходится долго ждать — и тут она заметила,

ждет тот самый матрос, которого видела около

дров; а села в трамвай, матрос остался.

— И вот что странно, — сказал Николай Ивано-

вич, — ничего ведь не взяли: возле дивана па столе

лежали часы — не взяли!

2

ПРИСТАЮТ

На углу 15-ой линии баба грибы продает.

— Сколько стоит?

— 40 рублей!

И когда Вера Ивановна платила, слышит сзади голос

(спереди зуба нет!):

— Сколько стоят грибы?

Она обернулась:

— 40 рублей! — говорит.

— Ну и живи после этого.

— Да, жить трудно.

274 И с грибами пошла домой.

А тот без зуба — сзади.

— Я хочу с вами познакомиться! — заговорил он.

— Что же знакомиться! Так не знакомятся.

— А как же? — и от неожиданности он остановился,

и сейчас же и сообразил, — я уж за вами давно слежу!

Пошли бы сейчас ко мне. У меня и продовольствие

есть! — и это сказал он очень внушительно: «продоволь-

ствие!» — так бы и познакомились: я вам могу помочь в

продовольствии.

— Мне не нужно продовольствия, я иду домой.

И пропустив дом — не хотела показать, где — оста-

новилась она около единственной, сохранившейся еще

«польской» прачечной, куда можно было зайти.

— Ну, вот я и домой пришла.

— Так и не пойдете ко мне — — а я так бы хотел!

— Нет, не пойду, я дома.

Но он не может примириться:

ведь у него же есть продовольствие!

— И чего же вам? — просвистюкал он, — или кто

ждет вас?

— Муж.

— Так у вас муж? — — ах, как жаль!

*

Она шла на Невский за добычей: надо было табаку

достать. А это дело очень трудное: никаких табачных

лавок нет, все закрыты, и если найдется в какой-нибудь

«комиссионной», да и то не всякому дадут — всё ведь

из-под полы: «нелегально или по-русски сказать «под-

польное».

А такой чудесный день — весна!

На мосту матрос:

— Позвольте с вами познакомиться!

И идет сзади.

— Позвольте с вами познакомиться!

И уж теперь рядом.

Перешли мост.

275 — Я хочу с вами познакомиться!

— Оставьте меня в покое!

Матрос, не обращая внимания:

— Вы спешите куда-нибудь?

— Да, спешу.

— Так давайте так: приходите в Александровский сад

на эту скамейку сегодня в 6 часов вечера.

— Нет, не приду.

Не обращая внимания:

— Вместе бы пошли. Я знаю такое место, где можно

кофе выпить и закусить.

— Но ведь я же с вами не знакома!

— Так и познакомимся.

На Невском все закрыто и «комиссионные» закры-

ты — и никуда-то ведь не зайдешь!

Дошли до Казанского собора — матрос не отстает.

— Ну, — говорит, — приходите сюда, в садик!

Не отвечая, она повернула на Казанскую и в первый

попавший двор, будто домой, и там на лестницу.

А матрос остался внизу, подождал-подождал — непо-

нятное дело:

«ведь он же знает такое место, где можно кофе

выпить и закусить!» —

плюнул и пошел.

*

На углу Троицкой женщина над ларьком: нитки, иголки,

мыло.

Голос сзади (с зубами!):

— Мюр-и-Мерилиз, правда?

— Правда, — сказала она и, не оборачиваясь, быстро

пошла по Троицкой.

Нагнал:

— Ах, как бы я хотел с вами познакомиться!

— Я спешу, — сказала она.

— Так я вас провожу.

Она в парикмахерскую — к б. Жарову: все равно,

мыло надо купить.

В парикмахерских мылом промышляли и, конечно, из-

под полы или, сказать по-иностранному, нелегально!

И купила она кусок, выходит! а тот (с зубами!) ждет.

276 — Скажите, пожалуйста, ваше имя: я давно за вами

слежу.

— Маргарита Васильевна! — назвала Вера Ивановна

имя своей подруги, с которой служила.

— Ну, вот, Маргарита Васильевна, не бойтесь вы ме-

ня! — и от чувств он всхлипнул, — я железнодорожник,

за продовольствием езжу. На днях поеду, окорок приве-

зу! — и он выговорил с особенным чувством это слово

«окорок», вышедшее за эти годы из употребления, как

«лимон» и «апельсин» — хотите, вам привезу?

— Нет, не надо! — и она подошла к дому, где жили

знакомые: — я сюда, зайду к подруге.

— А вы где живете?

— Улица Гоголя, — и она назвала номер дома своей

службы.

— Так можно и написать: Маргарите Васильевне?

И что же вы думаете: написал! И Маргарита Васильевна

получила письмо. Ничего не понимает: изъяснение чувств

с упоминанием продовольствия и про окорок — «окорок»

подчеркнуто.

А дня через два идет «Маргарита Васильевна» по

Невскому, а навстречу «Окорок». Страшно обрадовался.

— А я уж вернулся: целый окорок привез! Поделимтеся

со мной. Давайте условимся: вы ко мне придете —

— Мне не нужно, — сказала «Маргарита Васильевна»

и стала переходить на ту сторону к б. Гурмэ.

У Гурмэ продают теперь резиновые подошвы!

«Окорок» чего-то замешкался: или в изумлении перед

«не нужно»? — но сейчас же сообразил, догнал.

— Да вы не беспокойтесь, Маргарита Васильевна, мои

намерения честные: я вдовец.

— Мне муж не позволяет никуда ходить! — сказала

«Маргарита Васильевна» ясно и понятно, чтобы было для

«честных намерений» и ясно и понятно.

— Так вы зарегистрировались?

— Да. Зарегистрировалась.

277 XVI

РЫБИЙ ЖИР

Я видел свет в этом мире, где, мне казалось,

иногда, движут жизнью никакие «идеи», а «ма-

шина», и двигатель — «мошенник», в годы ог-

рубения и отчаяния человеческого в войну и

после, когда, казалось, сами небеса, истерзанные

мольбой о помощи и мире, висели разодранными

лохмотьями, а вместо «тихого света» электриче-

ством сияла улыбающаяся всему миру «идеаль-

ная» рожа нажившегося на войне хлюста.

Я видел свет и в самую темь нашей, от всего

света «затворенной», жестокой жизни.

*

Надо было мне достать лекарство. А лекарство, что

оставалось еще в Петербурге, взято было «на учет», и в

аптеках редко чего выдавали. (Ведь все бесплатно!) И я

проник к самому главному — в Комздрав (Комиссариат

здравоохранения) за подписью, чтобы выдали. Так и день

прошел. И уж под вечер я выбрался на Гороховую в

аптеку: там был аптекарский склад и только там я мог

получить лекарство.

В аптеке я застал хвост. И стал со всеми в дверях —

все вижу. А выдавали по особым рецептам, как я узнал,

рыбий жир. И за этим-то рыбьим жиром и была такая

очередь.

Рвань последняя «вопиющая» — много навидался я

бедноты в очередях и особенно среди «нетрудового эле-

мента», т. е. людей не физического труда, в «Доме ли-

тераторов» на Бассейной, в «Доме ученых» на Миллионной

и в «Доме искусств» на Мойке, да и сам я был неказист,

но здесь — все были как на подбор. Ведь самая зима, а

что-то очень уж легко и по-летнему — и вот всякие

тряпки и лоскуты и какие-то облезлые хвосты торчали из

самых непоказанных мест, а лица были отеклые, дергаю-

щиеся.

Мне особенно врезался в глаза очень высокий, выше

всех — рыжий с вытянутой шеей: его очередь прибли-

жалась. И я уж не мог не следить за ним.

278 — Учитель Балдин, — сказал он, как-то вытянув шею,

так вытягивают просители, так вытягивает, я это на улице

здесь замечал в Париже, человек, у которого нет ничего,

а идет он около всего, — учитель Балдин, — повторил

он, — рыбий жир!

На прилавке ряд одинаковых пузырьков, как иод от-

пускают таких, не больше — и это был рыбий жир, за

которым стояла очередь, и к которому вытягивал шею

учитель Балдин.

Сам-то я не переношу этого жиру, меня от одного

названия мутит, такое «органическое отвращение»

я чувствую, и не только с иодный пузырек, а и

капельки бы не принял — просто душа не при-

нимает! — но за этого учителя Балдина, за его

нищету, покинутость и предвкушаемое счастье я

тогда принял душой и это самое для меня от-

вратительное.

Я за ним также вытянул шею и в последний раз, как

он вытянул, когда протянул руку к пузырьку и губами

как-то сделал уж беззвучно: поблагодарил, что ли, задох-

нувшись.

И вот все у меня перевернулось.

И я почувствовал, как свет хлынул — —

И этот свет, наполнив мне душу, озарил всю ули-

цу — все улицы, по которым шел я из аптеки со своим

лекарством.

*

Домой я вернулся уж совсем в темь. Никого у нас не

было — никто не забрел. И в молчании лег я спать. А

проснувшись, я сразу почувствовал, что во мне живо

вчерашнее мое и этот свет —

Я вышел из дому.

Зима, эта невыносимая лють, которая, мне казалось,

никогда не кончится, а вот — я не чувствовал! И те,

кого я встречал по дороге, я не знаю, тоже наверно не

чувствовали в эту минуту ни стужи, ни мороза: и то, что

было у них от доброго сердца — от света сердца, под-

нималось встречу моему свету —

одни улыбались мне, как улыбаются только вес-

ною, другие уступали дорогу — —