25 У банщика Вани в горячей ванне! а на Наума подул с

моря ветер и зажелтело на воле. И опять ночами зазвенели

по коридору колесики кровати, опять поутру на площадке

ширмы и мертвецкий Андрей одноухий в серой пожарной

куртке.

Заглянул я за ширмы, а там под простыней — Таракан!

А Сибаев держался, ходил по коридору, не смея поднять

глаз.

*

И когда по испытании в конце госпитальных дней, в

канун последней комиссии лежал я пластом, как мои

обреченные соседи, вспоминались мне разговоры и мои

думы о жизни и смерти, и о такой любви и о такой чести

и долге, ради которых умирают, и о войне, которую

воюют, потому что так надо «по присяге», и о враге,

которого по-настоящему нет никакого, и опять о смерти,

к которой призывать смеет только тот, кто сам готов по

всей правде идти и умереть, и о жизни, будь она самой

жалкой и ничтожной, распаскудной, но для каждого един-

ственной и важной, неискупаемой и целым миром, а в

глазах стоял Сибаев, из тысячи тысяч непрошибаемых,

один прошибленный с своей совестью, а эта совесть одна

могла бы легко и просто развоевать и самую жестокую

войну и в мирной жестокосердной жизни, и на бранных

кровавых полях, и разрешить всякую присягу, и вернее

самого верного динамита разворотить и самые крепкие

бетонные норы, куда запрятались люди, чтобы ловчее бить

друг друга. Эта совесть одна могла бы своим безукорным

светом уничтожить и самую смертную тьму.

— «Господи, чем поправлю? Господи, не могу забыть!»

VI

ОГНЕННАЯ МАТЬ-ПУСТЫНЯ

На Святках смотрел картину Петрова-Водкина: большая

в полстены, изображен окоп, — вышли, идут. Лица всё

знакомые, их увидишь и без окопа, всякие, и благообраз-

ные, и зверские, и остекленевшие, а один выскочил, щеки

надуты, видно хлыстом погнали, с перепугу ничего не

понимает, а посередке Андрей Белый — подстреленный!

26 Но не в этом суть картины, не в лицах, не в глазах,

а в земле и небе. Эту землю и небо видит подстреленный,

от которого душа отлетает, и ноги его чуть от земли, как

на иконах пишут.

Я смотрел на картину и думал:

«Что это за небо такое глубокое? Что за земля такая

черная и такая зеленая неправдашная?»

Есть старинный образ — Три московских чудотворца —

стоят они наги, а перед ними Москва-река течет, а за

рекой московский Кремль с башнями, а направо вверху

Троица, а осеняет чудотворцев дубрава.

Да эта самая дубрава, она и тут на картине — это

мать-пустыня, огненная мать-пустыня с небом нездешним

и зеленой землей.

*

На Ильин день по-старому, на Спасов по-новому, по

царской воле и слову вышел русский народ со всех концов

русской земли на ратное терпение и смерть.

Русский народ по судьбинному суду оставил дом и

пошел в пустыню.

Мать-пустыня, куда уходили только избранные, горькая,

огненная, по судьбинному суду открылась перед всем

русским народом и избранным и призванным и заклю-

ченным.

Будут гадать и спорить, кто огонь пустил землю жечь,

запалил мир со всех концов, который царь или какие

воротилы, и для чего, и докажут: такой-то царь или

такие-то воротилы, или ихняя шайка воровская и с таким-то

умыслом, и потому-то — но почему земля изрыта и нет

дома без потери и столько несчастных недобитых осталось

доживать в мире убогий свой век — суд судьбинный кто

разгадает?

Огненная мать-пустыня с постом, терпением, с унынием

пустынным и искушением, и прекрасная мать-пустыня с

дубравой и густыней, с райскими птицами и цветами,

какие вспоминаешь да во сне снятся, ты открыла по

судьбинному суду врата и перед русским народом перед

землей — родиной на грозного Илью по-старому, на Спаса

Милостивого по-новому!

27 VII

ЯЗЫК ЗАПАЛ

Справили рождественскую кутью — постную: после

всенощной, как показалась звезда, сели за стол.

Сосед Пришвин хлеб принес.

Под новый год справили кутью — «богатую».

Сосед Пришвин хлеб принес.

И «голодную» кутью — под Крещенье — справили.

Сосед Пришвин хлеб принес.

Когда догорели белые свечи перед Неопалимой Купи-

ной, зажгли на елке красные. Прокофьев на рояли иг-

рал — «скифское». И когда он играл, не верилось, что

в мире беда с жестокой войной: одни, как звери, сидят

в норах, подсиживают врага, как бы побольше истребить,

а другие точут и льют, и пилят, готовят оружие поострее

да крепче; и не думалось, что другая беда уж на пороге,

караулит голодная.

Сосед Пришвин всякий раз твердит:

«Запасайтесь, скоро хлеба не будет!»

Не верилось, не думалось.

А и в самом деле, и как это так? Или это делается,

никого не спрашивая и ни с кем не уговариваясь по тому

же по самому, почему музыка раскрывает дверь и выхо-

дишь из холодной норы в звездный сад.

Обещал Пришвин крупчатки достать, чтобы уж была

масленица: «его мука, его и икра, а блины будут наши!»

С тем и Святки проводили.

Музыканту честь за музыку, соседу за хлеб и посул.

На Викторина к священнику Викторину на именины

пошли. Потащили с собой и соседа — достал-таки му-

ку! — и еще с шлиссельбургского тракта скульптора

Кузнецова.

К ужину, чего запасла матушка, всё на стол, милости

просим: была колбаса от «Шмюкинга», Чеснокова, сыр

романовский, грибки да капуста Зайцева, пастила прохо-

ровская, заливные рябчики собственного приготовления,

а торт ивановский.

Обещал прапорщик Прокопов вина достать, сам пришел,

а вместо вина — тянучки!