261 Я видел, как учительница Валентина Александровна в

своих веревочных туфлях, измерзшая вся, жалобно смот-

рела на пустую тарелку: может, найдется ей кусочек? ведь

она никак не могла пораньше: ей очень далеко.

— Да нету, в том-то и горе, всё съели!

— Мать-честная! мать-честная!

Я видел, как С. Л. Рафалович — Рафалович, автор

неподражаемых афоризмов, о чем я и объявил тотчас же,

живший до войны в Париже и еще сохранивший вид хоть

и потрепанного, но прилично одетого человека — в галс-

туке — поддавшийся моим соблазнам, пришел таки и

старался глазами «нащупать» именинника, которого не

знал в лицо, и поздравил Шапошникова.

А Шапошников, съев свою долю, растолковывал тоже

съевшему чудеса электрофикации.

Но я уж не смотрел на Рафаловича — ведь ему и

такого кусочка не досталось! — я видел по другим опоз-

давшим: какая обида и горечь и досада.

— Мать-честная! мать-честная! — схватывался за бо-

роду именинник.

*

Я протиснулся в соседнюю книжную комнату, где мы

пирога ждали.

И там — кого только не было! — и в валенках и в

вязанках, как Валентина Александровна, и в сапогах, и

со значками и без значков. И все ждали — я так почув-

ствовал — как мы тогда ждали, ревниво посматривая на

дверь, когда, наконец, позовут пирог есть?

— Да нету, в том-то и горе, всё съели! Вот разве

чаю — «кавказский» из Севпроса!

В комнату доносилось звяканье блюдечков.

В теснейшем коридоре сорвалась вешалка.

Я кое-как пролез к двери — пения я уж не дождусь!

Я отыщу свое и домой!

В кухню дверь была отворена — и там тоже сидели.

А когда, отыскав свою шубу, я вышел и спускался по

лестнице, навстречу мне подымались какие-то незнакомые:

по их оживлению я понял, что они к Тарасу Петровичу.

А у ворот запыхавшийся Алянский:

262 — Александра Александровича Блока еще нету?

— Замятин пришел.

И уж мне казалось, все, кого я ни встречал по дороге,

все торопились на именины.

Меня догнал наш уполномоченный.

— Бегу за Евдокией Ивановной, — сказал он на бе-

гу, — начинаем песни петь! XII

КАТЯ

В самый тиск, мор-мрак-мороз — — на черной лестнице

кто-то постучал. Поднялся я, думаю: соседи насчет воды.

А это не соседи, а незнакомая какая-то. Сразу заметил,

что чересчур у нее все крупно и притом костисто: руки

и ноги прямо неизмеримы, а лицо как из дерева, и только

бледная улыбка на тонких заледенелых губах.

Просится принять в прислуги!

А какая там прислуга: на себя не хватает —

Да нет, она уж как-нибудь: ей карточку выдадут, будет

хлеб получать, а главное, угол!

— Надо рекомендацию, — говорю, — сами понимаете.

Рекомендацию можно! Жила она тут же на острове,

хозяева за границу уехали, но она пойдет и что-нибудь

достанет.

И пошла.

И часу не прошло, вернулась. Сует паспорт — паспорт

финский, по-фински написано: ничего не понимаю.

— А рекомендация?

Плачет:

— Никого нету — примите! — плачет.

Ну, что поделаешь — откуда же взять рекомендацию,

коли никого нету, а главное, плачет!

И приняли.

Я думал, пойдет за вещами, а у нее и вещей-то никаких

нет, даже подушки нет. Да и у нас лишнего нет, взял я

с дивана подушку. Очень довольна — больше ничего и

не надо. И сейчас же прописали — уполномоченный тоже