257 Завязанной головой и курю с промерзшей изны-

вающей беспредметной думой. И слышу, — шаги

стучат по лестнице, подымается кто-то. И от этого

стука («обыск!») запрыгал огонек — я его вижу:

отражается в стеклянной дверце шкапа.

«Эх, думаю, — и не вовремя ж! Я и сообразить

ничего не могу!» А уж близко, стучат — в нашу

дверь стучат. Затаился я — знаю, понапрасно

идут, ничего у меня нет, и какой-то пойманный

страх. (Нет, ко всему можно привыкнуть, толь-

ко — — не к обыскам!) И опять стук — на-

стойчивый. И вижу, как мечется огонек от лам-

падки в стеклянной дверце шкапа. А надо отво-

рить! — — И вижу нашу прихожую, только

очень расширенную, как огромный зал. И входит

человек, весь он в пурпуре, пурпурные опущенные

крылья, как огромные легкие, висят, а внутри

ничего нет, одна белая реберная кость, как вы-

резанная на гравюре, и лицо бледное такой блед-

ностью, как у бедуина, опаленное и иссушенное

жаром пустыни, и черная борода клином; а голова

его, как на воздухе, не видно ни шеи, ни по-

звонков. Я посмотрел ему в глаза — и увидел

через них то же самое лицо и те же глаза. А

человек был один — и один он и как «тьма» —

против меня одного — не человек, весь в пурпуре

с пурпурными опущенными крыльями. И я, как

пойманный, завертелся на месте — —

Два мира борются: мир новый и мир старый,

И красная волна корабль кренит

И над гнездилищем всех пролетарских маят

Гремит бетон, железо и гранит.

И на бетонном пьедестале

Мир пролетарский мы скуем из стали

В немногие бесстрашные года.

(Стихи на детской продовольственной карточке: Б).

258 XVI

ИМЕНИНЫ

Если Михаил Михайлович Пришвин — «борода увле-

кающаяся», Ключов Тарас Петрович — «борода неуны-

вающая». И не знаю, что чудеснее, а пожалуй — борода

бороды стоит! И если Пришвин с лопарями на Печенге

семгу ел — «с боков поджарена, в середке живая!» — а

в степи с киргизами на звезды молился — «хабар-бар!»,

«бар!» — Ключов знал названия всех книг, какие только

с незапамятных времен появились в России, и очень

хотелось ему иметь первые издания и, не имея — ну,

хоть бы одна попалась! — не унывал, ища —

А вы знаете: уныние — это такая пропасть, как

потянет — ступишь — и пропал. И подумайте:

кто только ни поддавался за эти жестокие годы

этому злейшему соблазну.

Самый из смертельных годов — вошьгод — 1919-ый! —

а Ключов так сумел его проводить и так встретил новый,

и когда он об этом рассказывал, просто не верилось.

— Собрались, всё библиотечная молодежь, и до утра

песни пели!

А ведь об эту пору — послушайте! — ни детей не

рождалось, не влюблялись, не женились и какие там песни!

И встреча песнями нового года — а весна и въявь придет

песенная! — еще больше подбодрили «неунывающую бо-

роду» окощевелого Ключова.

— Вот постойте, — говорил Тарас Петрович, умиленный

и растроганный песнями, — буду справлять свои именины,

вот уж споем!

И вспоминая, как до утра новогодние песни пел, кому

только ни поминал он о своих именинах.

— Да когда же это, Тарас Петрович?

— 10-го марта, не забудьте!

— 10-го марта, не забудьте, Тарас Петрович именин-

ник! — передавали друг другу.

Признаюсь, тут и я постарался: страсть «творить бе-

зобразия» и в самые тягчайшие годы и в самые унылые

часы жизни никогда не покидала меня.

Я всем, кого бы ни встретил, всякому рассказывал о

Тарасе Петровиче, какая у него бодрость — под новый