217 И наползают всякие страхи: за окном автомобиль сту-

чит — «пары выпускает» — и я вижу, как прислушивается

баба с поросенком и поросенок не пищит.

— Автомобиль пары выпускает, известно: расстрели-

вают!

ОБЕД

Немножко поздновато, ну, когда целый день пост, тут,

хоть и в полночь, а все обед будет, не ужин! Поставили

миску на стол и ложку:

— Обед.

— Спасибо.

У Штейнберга ложка, а у Лемке в его чемодане целая

дюжина, да вынул он одну (по опыту знает, больше не

стоит!), да казенная. Сели мы вкруг миски и чередом в

три ложки принялись за суп.

И поросенок оживился: хрючит, клычки скалит, хвос-

тиком поддевает — ну, ему баба кусочек хлеба в пятачок

сунула:

— Кушай!

Так всю миску и подчистили.

Унесли пустую миску, убрали ложки.

— И долго ли нам еще тут томиться?

А говорят:

— Подожди — следователь вызовет!

Первым вызвали Лемке.

Взял Лемке свой чемодан, и повели его с чемоданом

куда-то в коридор. И пропал Лемке.

Пропал Лемке! — — а за окном автомобиль сту-

чит — «пары выпускает» — —

— И есть тут, сказывали, — шепчет баба с поросен-

ком, — находится надзиратель, петухом кричит: расстре-

ливал и помешался — петухом кричит.

ДОПРОС

Что подумает баба с поросенком, когда придет и ее

черед и ее введут в следовательскую к товарищу Леме-

шову!

218 Не следователь — Лемешов свой человек, баба это

сразу сообразит по говору с его первых слов! — нет, а

эти вот машины: телефонные коммутаторы и аппараты и

синий свет от абажура, от чего машины еще стальнее. И

из тьмы, куда не попадает этот свет, почудится ей, как

прорезывается решетка тюремного окна, а за словами

допроса стук автомобиля и из стука петушиный крик

расстреливающего надзирателя.

Штейнберг дописывал свои показания, а мы с Петро-

вым-Водкиным начинали.

И как там на «приеме», так и тут один запев:

чем был и что есть и какого кореня и кости

и много ль годов живу на белом свете?

Я писал завитущато — и перо хорошее и сидеть удобно

и свет такой, не темнит и не режет! — и в конце подпись

свою вывел:

с голубем, со змеей, с бесконечностью —

с крылатым «з», со змеиным «кси»

с «ѣ» — в Алексее

с «ижицей» — в Ремизове

и с заключительным «твердым знаком»

Штейнберга отправили назад в камеру, а нас с Петро-

вым-Bодкиным — в коридор.

Лемешов с бумагами проскочил наверх в «президиум».

ПРЕЗИДИУМ

Что такое президиум? Но этого никто не скажет —

что такое президиум! — потому что никто его не видел

и ничего не знает. И одно знаем, что там решается наша

судьба —

это зубы и пилы и крюки и ножи и стрелы и

219 Глазатые уши и зубатые лапы, это нос пальчето-

видный и пальцы с зубами — синее, желтое,

красное и черное, это — судьба!

Мы сидим в коридоре на чемодане Лемке — сам Лемке

в камере — и очень хочется пить и еще такое, как бывает

после допроса: как будто кто-то там внутри по внутрен-

ностям провел посторонним предметом — «механическое

повреждение».

Ни к обыскам, ни к допросам не привыкнешь —

я не могу привыкнуть! — и мне всегда чего-то

совестно и за себя и за того свидетеля моих слов,

кто меня допрашивал. И это не только в тюрьме,

аи в жизни — на воле!

Нельзя ли сорганизовать чаю! — взмолились мы к

служителю.

Служитель шмыгал по коридору без всякой видимой

причины.

— Это можно! — сказал он и посмотрел на нас

добрыми глазами.

И откуда что взялось: кипяток и чай — и такой горячий,

губы обожжешь.

Развернул я мой узелок сухариков попробовать —

«берег на случай болезни!» И с сухариками стали чай мы

пить и пересказывать наши ответы на допросе —

никогда так не говорится, как после скажется, а

что сказано, не выскажешь!

И когда мы так в разговорах горячий чай отхлебывали,

из другой двери от другого следователя вышла баба с

поросенком. И повели ее, несчастную, мимо камеры

«контр-революции» в соседнюю — в «спекуляцию».

И видел я, как шла баба — — нет, о себе она уж не

думала: один конец!

«А за что ему такое? — поросятине несчастной? в чем

его вина, что ему здесь мучиться?»

У КОМЕНДАНТА

Лемке — с чемоданом,

Петров-Водкин — в шубе,

и я с узелком — —