64 Турка не без робости выглянул из вагона, собираясь ти-

хонько и не через вокзал, а путями пробраться на улицу,

но к великому изумлению увидел на платформе огромную

толпу, устремленную как раз к его вагону.

В Турке опознан был известный революционер Барла-

деан Алексей Георгиевич, которого ожидали из Женевы.

Турку вытащили из вагона — Турка цепкий, сопро-

тивлялся, не помогло! — и на руках понесли через весь

вокзал к автомобилю, окруженному сочувствующей тол-

пою.

Но что всего чуднее: Турке говорили приветственные

речи!

Турка по-восточному прикладывал руку то ко лбу себе,

то к сердцу, держась золотого молчального правила.

Но в конце концов вынужден был нарушить молчание

и сказал единственный стих по-турецки, единственно, что

знал турецкого из Микаэля Тер-Погосяна:

айда илда

бир барым

аква уйма

чипиим

акаччиген

сен алдын

чойма сакла

чипиим

Все остались очень довольны и под крики: «Да здрав-

ствует тов. Барладеан!» — отвезен был Турка прямо в

Таврический дворец.

— Только воспользовавшись нуждой, удалось сбежать,

но с фуражкой пришлось расстаться.

Тут Турка вдруг стал на колени.

Тысяча-и-одна-ночные глаза его наполнились слезами,

и, по-восточному прикладывая руку то ко лбу себе, то к

сердцу, он повинился, что на демонстрации сам он не

был, а только слышал.

Я видел, тысяча-и-одна-ночная душа его рвется прямо

под черный флаг —

65 *

— — я спросил: как же их хоронят? — А хоронят

так: на нос мокрую тряпку, а едят они черный

хлеб с молоком — —

IX

ЛЕНИН ПРИЕХАЛ

Разговор один слышишь, у всех одно:

— о Ленине.

Забыли Совет рабочих и солдатских депутатов, грозу

и страх, забыли Чхеидзе, председателя Совета — все

пропало —

— один Ленин.

— Ленин приехал, ну теперь начнется!

— Что-то будет: Ленин приехал!

«Ленинец» — вот что стало грозою и страхом —

— большевик.

В трамвае насторожились.

И не знаю, за что, а должно быть, вид у меня такой,

ехал я тихо, а меня хотели вывести.

— Таких надо за шиворот тащить! — кричала какая-то

дама.

Вот уж подлинно, у страха глаза велики.

— Если Ленин от Болотникова, Блейхман от атамана

Хлопка! — сказал археолог Иван Александрович, переводя

события современные на Смуту XVII века.

А сегодня наш швейцар заявил, что он тоже большевик:

— Мое социальное убеждение такое, что каждый дол-

жен помереть на своей собственной постели.

*

Мне надо было на Невский, вскочил я в трамвай и

поехал.

И все ничего. Заглядывали с любопытством на волю:

обгоняли трамвай броневики — солдаты с винтовками.

Но не верилось, чтобы произошло что-нибудь — фев-

ральской тревоги не было.

Возле Зимнего дворца трамвай остановился.

66 И я увидел тот Финляндский полк, который пугал меня

в феврале перекатывающимися шариками — стрельбой

неугомонной.

Вся власть советам!

Без аннексий и контрибуций!

Да здравствует мир между народами!

Долой Милюкова!

Храните юную свободу!

Плакаты — надписи несли высоко над головами —

всем видно:

— Вот, подлецы, Ленина им надо!

— Началось! При чем Милюков?

— А вы читали, что сказал Милюков?

— Что ж он сказал?

— Война без конца.

— Не без конца, а до победного конца.

— Я не русский, но мне вчуже стыдно за Россию: что

у вас делается!

— Вон — вон из вагона!

Поднялся шум: кричал и рабочий, кричал и господин,

кричала и дама — одни заступались за иностранца-офи-

цера, другие поддерживали рабочего.

— Уходите! Сейчас стрелять будут!

Милиционер вошел в вагон и кончил все споры.

Пришлось вылезать.

Демонстрация шла по Невскому — —

Вся власть советам!

Без аннексий и контрибуций!

Да здравствует мир между народами!

Долой Милюкова!

Храните юную свободу!

Часа через два, когда все окончилось и без всякой

стрельбы, я возвращался домой.

Трамвай битком набит.

— Вино грабили солдаты!

— Это не может быть, солдаты?!

— Как же не солдаты, сама видела: родной племянник.

67 — Нет, так нельзя! — рабочий повернулся к солда-

там, — Щегловитов сидит в Петропавловской крепости,

а Милюков с ним чай будет пить. А нам надо такого,

чтобы со мной пил.

Вся власть советам!

Без аннексий и контрибуций!

Да здравствует мир между народами!

Долой Милюкова!

Храните юную свободу!

Много говорили и пугали.

Но у меня не было того чувства, чтобы совершилось

что-нибудь, произошел бы сдвиг.

Что ж, долой Милюкова, а кого на место Милюкова

— И как была война, так война и останется.

И опять начнется — опять финляндский полк — опять

«долой» — —

— Ленин возьмет верх, посмотрите! — сказала С. П.

Но этому никто не верил.

*

— — какая-то женщина обирает билетики: по

билетику что хочу, то и спрошу.

«Кем я был?»

И сейчас же ответ мне готов:

«Родился в Скандинавии в 1561 году, а имя

Сергей».

X

СТАЛЬ И КАМЕНЬ

Были у Веры Николаевны Фигнер.

Затевает она сборник «Гусляр».

Я уж раз ее видел на первом «скифском» собрании в

январе у С. Д. Мстиславского.

Закал в ней особенный, как вылитая.

Или так: одни по душе какие-то рыхлые, как будто

приросшие еще к вещам, и шаг их тяжелый, идут, будто

68 выдираются из опута, другие же, как сталь — холодной

сферой окружены — и в этой стали бьется живая воля,

и эта воля беспощадна.

Я чего-то всегда боюсь таких.

Или потому что сам-то, как кисель, и моя воля — не

разлучная.

И, говоря, мне надо как-то слова расставлять, чтобы

почувствовать, что слова мои проникают и через эту

холодную сферу.

Как-то весной еще до войны в «Сиренско-Терещинков-

ский» период жизни нашей провожал меня Блок и разго-

ворились мы как раз о таком вот, — очень помню, на

Троицком мосту, начиналась белая ночь.

— Не представляю себе, как вы можете разговаривать,

например, с Брюсовым?

Блок это понял хорошо.

Но Веру Николаевну я больше слушал и старался

отвечать по-человечески, а это было очень трудно, и

выходило очень глупо.

Веру Николаевну я слушал и смотрел так, как на

«живую» память.

Ведь с ней соединена целая история русской жизни —

совсем недоступная моей душе сторона, выразившаяся для

меня в имени — «первое марта».

Я это всегда представлял себе — «от убийства до

казни» — как сквозь густой промозглый туман, по спине

от зяби мурашки и хочется, чтобы было так, если бы

можно было вдруг проснуться.

И не это, а неволя — Шлиссельбургская крепость —

долгие одиночные годы смотрели на меня, и я не мог

поверить, — такое терпение, такая крепь! — и верил.

Вера Николаевна предлагала нам на лето ехать к ней —

в Казанскую губернию.

И я видел: деревенские вести тревожат ее — в деревне

кавардак.

*

Узнал из газет, что приехал Савинков.

Λ сегодня днем на звонок отворяю дверь — Савинков!

Сколько лет не видались. В последний раз в 1906 году

весной, перед Севастополем — — А все такой же, нет,

еще каменнее, а глаза еще невиднее, совсем спрятались.